Монс Каллентофт - Зимняя жертва
«Ты хорошо полила?»
Разумеется, я полила.
Она жила вместе с этими людьми, они произвели ее на свет, тем не менее лица на снимках чужие. Особенно у мамы.
Малин выливает воду из кувшина в мойку на кухне.
В каплях прячется тайна. В зеленом стекле на кухонной двери, в гудящей морозильной камере, которая хранит лисички с прошлого сезона.
Можно мне взять один пакет?
Нет.
Последнее, что видит она, закрывая за собой дверь родительской квартиры, — толстый дорогой ковер на полу гостиной. Она смотрит на него сквозь открытую двойную дверь зала: он довольно среднего качества, не такой роскошный, за какой мама всегда его выдавала. Вся комната, вся квартира полна вещей, которые на самом деле не то, чем должны быть. Слой лака, а под ним скрывается еще один.
«Здесь витает такое чувство, — думает Малин, — будто ты ни на что толком не годен и тебе не хватает какого-то изящества, утонченности».
Даже сейчас Малин чувствует себя неуклюжей перед настоящей утонченностью, перед людьми, которые должны действительно обладать ею, а не просто быть богатыми, как Карин Юханнисон, — перед врачами, адвокатами, разными дворянскими отпрысками. Рядом с такими людьми дают о себе знать ее предрассудки и появляется чувство собственной неполноценности. Она будто знает заранее, что подобного сорта личности всегда смотрят свысока на таких, как она, и занимает оборонительную позицию.
Зачем?
Чтобы избежать разочарования?
На работе еще ничего, но личные отношения становятся от этого напряженными.
Мысли проносятся в голове Малин, пока она сбегает вниз по лестнице в неуютные ранние сумерки. Пятница.
10
Третье февраля, пятница, вечер.
Четвертое февраля, суббота
«Еще одну маленькую, еще немного пива, я заслужила это, я хочу увидеть капли на запотевшем стекле, пока они не превратились в лед. Машина подождет. Заберу ее завтра».
Малин ненавидит этот голос. В таких случаях она говорит себе, будто хочет заглушить его: «Нет ничего хуже похмелья».
Самый простой способ.
Но иногда она уступает.
Еще чуть-чуть, чуть-чуть…
Я хочу выжать себя, как тряпку. Для этого нужен алкоголь.
Ресторан «Гамлет» открыт. Это далеко? Черт, как холодно!
Три минуты, если пробежаться трусцой.
Малин открывает дверь.
Внутри шумно, в лицо ей ударяют клубы пара с запахом жареного мяса. Но лучше всего — обещание покоя.
Звонит телефон.
Или это что-то другое? Телевизор? Церковный колокол? Ветер?
Помогите! Моя голова! Что-то засело в ее передней части и звенит, звенит… А рот! Как я буду говорить с таким сухим ртом? Где я?
Я не в постели, здесь нет простыни. Диван? Здесь нет дивана? Где же я? Газета? Нет, только не это.
Наконец звон прекратился.
Слава богу.
А теперь снова…
Я уж достаточно проснулась, чтобы узнать звонок мобильника. Я на полу в прихожей. Тряпичный коврик. Как я сюда попала? Куртка лежит рядом, под почтовой щелью. Или это шарф? Куртка. Карман. Мобильник. Губы как наждачная бумага. Пульс, пульсирующая киста, наэлектризованный шар в передней части головы.
Малин шарит в кармане. Вот, вот он. Придерживая другой рукой голову, ощупью в темноте подносит трубку к уху, произносит чуть слышно:
— Форс. Малин Форс.
— Это Шёман. Мы знаем, кто он.
Кто он? Туве, Янне, человек на дереве… которого никто не ищет.
— Малин, это ты?
Да. Вполне возможно. Но точно не знаю, хочу ли я…
— С тобой все в порядке?
Нет. Не в порядке. Вчера немного расслабилась.
— Да, это я, Свен, это я. Только немного спросонья. Подожди минутку.
Она с усилием принимает сидячее положение.
— У тебя похмелье?
Голова теперь поднята вертикально, черный туман перед глазами то исчезает, то появляется вновь, словно что-то вибрирующее давит на лоб.
— У меня похмелье? Я просто немного перебрала вчера. По утрам в воскресенье люди бывают такими.
— Сегодня суббота, Малин. И мы знаем, кто он.
— Который час?
— Половина восьмого.
— Черт возьми, Свен, черт… Ну и?
— Вчера снимок был готов. Этот из похоронного бюро, Скуглунд, свое дело знает. Мы послали фотографии на сайт «Коррен» и в ТТ.[18] Около одиннадцати фото появилось в Интернете, и вчера был один звонок, а сегодня с утра уже звонили многие. Все называют одно и то же имя, так что ошибки быть не должно. Его звали Бенгт. А фамилия Андерссон. Но что самое смешное, все знали только его прозвище, лишь одному человеку было известно настоящее имя.
Голова. Пульс. Что бы ни случилось, не зажигайте лампу! Сконцентрируйся на чужой боли вместо своей, говорят, это помогает. Групповая терапия. Или как там ее? Боль каждый раз новая и всегда своя. Личная?
— Мяченосец. Его называли Мяченосец. И, судя по тому, что нам рассказывали, его жизнь была такой же печальной, как и смерть. Ты можешь приехать через полчаса?
— Дай мне сорок пять минут, — отвечает Малин.
Четверть часа спустя, воскресшая после душа, переодетая, с урчащим в желудке парацетамолом Малин садится за компьютер. Жалюзи она оставляет опущенными, хотя за окном еще темно. Компьютер стоит в спальне на столе, на клавиатуре валяется ворох несвежих трусов и маек, оплаченных и неоплаченных счетов, ведомостей о заработной плате со смешными цифрами. Она ждет, вводит пароль, снова ждет, запускает браузер, потом — адрес новостного сайта.
Экран мерцает, голова гудит.
Даниэль Хёгфельдт сделал свое дело.
Человек с дерева. Бенгт Андерссон, Мяченосец. Его лицо крупным планом на сайте, на самом виду. На черно-белом снимке серая ретушь на месте синяков и припухлостей выглядит так, будто скрывает под собой лишь сыпь, а не следы смертельных ударов. Кто бы ты ни был, Скуглунд, поистине ты способен воскресить мертвого! Контуры полного лица кажутся размытыми, подбородок, щеки и лоб нависают мягкими складками вокруг костей черепа, образуя плотную жировую массу. Глаза прикрыты, рот словно маленький вопросительный знак, верхняя губа толстая, в отличие от нижней. Только нос торчит, жесткий, прямой, благородный, — единственный выигрышный билет Мяченосца в генетической лотерее.
Хватит ли у меня сил прочитать?
Язык Даниэля Хёгфельдта — броский, напыщенный. Не для тех, кого тошнит и у кого раскалывается голова.
Вероятно, он знает больше, чем мы. Люди в первую очередь звонят в газеты. Там деньги. Их запах вызывает особые чувства. Но кто я такая, чтобы осуждать?
«И сегодня „Эстгёта корреспондентен“ может показать лицо человека, который…»
Буквы пронзают ее мозг, словно раскаленные стрелы.
Бенгт Андерссон, 46 лет, имел прозвище Мяченосец и был известен в поселке Юнгсбру, где проживал как отшельник и большой оригинал. Его квартира находилась в районе Хэрна. Он жил там один в течение многих лет на пособие по нетрудоспособности. Его прозвали Мяченосец, потому что он имел обыкновение во время домашних матчей футбольного клуба «Юнгсбру ИФ» стоять у стадиона «Клоеттаваллен» со стороны улицы Клоеттавеген в ожидании, пока какая-нибудь из команд не перекинет мяч через ограду.
«Мячи, — думает Малин, — в голове у меня мячи».
«Я могу ударить, папа, так, что мяч долетит до яблони!» Мамин голос: «Никаких мячей в саду, Малин. Ты сломаешь розовые кусты».
Туве не интересуется футболом.
Женщина, пожелавшая остаться неизвестной, сказала «Корреспондентен» следующее: «Он был из тех, которых все видели и никто не знает. Такие есть везде».
Бенгт Андерссон был найден в пятницу…
Прямые цитаты, без редактуры. Эффект присутствия. Даниэль умеет пощекотать нервы.
Сбивчивая речь. Повторения.
Когда же это закончится?
Малин выходит из ворот. На улице так же холодно. Где-то далеко маячит призрак длинной церковной стены.
Но сегодня она рада морозу. Он подергивает ее мысли своей дымкой, смягчая, окутывает туманом.
Машины нет на месте.
«Угнали», — первое, что приходит в голову.
Потом Малин вспоминает: квартира родителей.
«Ты хорошо полила?»
«Гамлет».
Еще пива? Незнакомец. Пожилая публика. И она.
Такси? Нет, слишком дорого.
Если поторопиться, через десять минут буду в участке.
Малин пускается в путь.
«Прогулка пойдет мне на пользу», — думает она. На расчищенном от снега тротуаре под ногами скрипит гравий, а она видит жуков. Гравий — это жуки, нашествие насекомых, которых она давит ботинками от «Катерпиллар».
Теперь у человека с дерева есть имя. Отныне работа действительно сдвинется с места, и ко всему этому надо подойти с осторожностью. То, с чем они столкнулись там, на равнине, не обычное насилие. Это что-то иное, более страшное.
