Китти Сьюэлл - След крови
— Шарлин.
Уже сожалея о своем импульсивном поступке, Рэчел ушла. Теперь было бы странным не замечать эту девушку. Но какая к черту работа?
У нее было в запасе двадцать минут, чтобы прогуляться по центру Бата. Несмотря на резкое похолодание, во дворе монастыря толпились туристы и в уличных кафе было полно народу. По городу безостановочно кружили красные двухъярусные туристические автобусы, Рэчел даже узнавала голоса экскурсоводов. Дотти, ее мать, когда-то с большим удовольствием слушала эту многоязычную болтовню. Ее прямо распирало от гордости, когда город вошел в список «Всемирного наследия». Сколько Рэчел себя помнила, каждое воскресенье мама брала ее за руку и они прогуливались по холму, сидели на площади Музыкантов, рядом с монастырем, ели мороженое и слушали, как уличные музыканты по очереди играли на гитарах и исполняли песни Боба Дилана.[11] Ее завораживали каменные ангелы на стенах монастыря. Они карабкались по лесенкам, изуродованные, побитые временем и погодой, и иногда краешком глаза Рэчел видела, как они перескакивают сразу через две ступеньки… Потом мама тащила ее назад по крутому склону, уверенная, что они с толком провели воскресенье, — и все это по цене дешевого рожка ванильного мороженого. Временами с ними ходил отец. Тогда они заходили в паб, где родители выпивали по рюмочке, закусывая пирогом с мясом и почками. Паб «Вольные стрелки» до сих пор существует в застроенном переулке рядом с монастырем. И на площади продолжают сидеть музыканты — они нисколько не изменились, только стали старше и загрубели.
Она пересекла площадь и прошла через маленький дворик, главной достопримечательностью которого был огромный платан. Здесь расположилась «Хрустальная таверна», маня подкрепиться пинтой пива и сигаретой, но в пабе теперь не разрешалось курить. И это называется цивилизацией!
Она отвернулась от паба и вошла в узкий проход между историческими зданиями. Первые этажи были заняты бесчисленными маленькими нарядными кафе, но войти в них у нее не хватало смелости (да и красоты тоже). Кабинет психотерапевта находился над одним из этих кафе, один пролет вверх по шаткой лестнице. Сама клиника располагалась в обветшалой квартире, лоск которой придавало обилие растений и приглушенное освещение. И все же кабинет, без сомнения, находился в самом модном районе города.
Приемная представляла собой маленькую комнату с четырьмя креслами и тронутой хиппи Сильвией, устроившейся за письменным столиком, которая предложила Рэчел чашечку чая, чтобы согреться. Это было очень мило с ее стороны, и Рэчел с благодарностью приняла предложение, но недоверие к секретарше не исчезло. На лбу у нее словно было написано «Я внимательная, но строгая» — одна из тех, кто должен всех опекать, но не может перестать придираться. Рэчел присела в кресло и обхватила кружку руками, стараясь не встречаться с Сильвией глазами. Больше в приемной никого не было, а разговаривать Рэчел не хотелось. Мыслями она вернулась к предстоящему сеансу, третьему за несколько недель. Все идет совсем не так, как она запланировала. Она теряет контроль над ходом вещей, но в то же время ей было приятно, когда Мадлен пускала в ход маленькие хитрости, чтобы разговорить пациентку. Разве из этого выйдет что хорошее? Неужели именно этого она хочет?
Как Рэчел и предполагала, секретарша не сумела продержаться и полминуты.
— Господи боже, — воскликнула она, — да ваши руки совсем посинели!
— Плохо циркулирует кровь, — пробормотала Рэчел.
— Вы должны попробовать гинкго. Это что-то невероятное!
— Что?
— Одно южноамериканское целебное растение. Настоящая бомба, а не лекарство.
— Хорошо, дадите как-нибудь затянуться. — Рэчел поставила чашку на журнал, лежащий на столе. — По правде сказать, я собираюсь выкурить сигарету.
У Сильвии на столе зазвонил телефон, и она предостерегающе подняла руку.
— Забудьте о сигарете, мисс Локлир, Мадлен готова вас принять.
— Только «мисс» не нужно, ради бога!
— Что, простите?
Мадлен больше не протягивала Рэчел руку для рукопожатия. Трудно сказать, был ли в этом какой-то особый смысл. Рэчел тоже не протянула руки, хотя было что-то успокаивающее в прикосновении женщины, которая должна о тебе заботиться (за твои-то кровные!).
Они сели. Повисло продолжительное молчание, во время которого Рэчел разглядывала своего доктора. На Мадлен была черная юбка-карандаш и хлопчатобумажный свитер с национальным орнаментом изумительных оттенков кремового, шоколадного и кофейного, таких насыщенных, что даже хотелось его съесть. Несмотря на эту непринужденную элегантность, возникало ощущение, что она лучше всего чувствует себя в мятых джинсах и старой рубашке. Из-за густых, непрореженных бровей и непослушных черных кудрей она не выглядела домашней и уютной, как будто ее родной стихией был лес, а не этот душный кабинет. Да, было в ней что-то странное, почти дикое. Может, это сквозило в ее манере двигаться — одновременно медленно и напряженно. Гладкая, как у младенца, кожа превосходного бронзового оттенка. Глаза темные, глубокие, как будто она могла видеть собеседника насквозь, и до неприличия длинные ресницы.
— Что происходит? — поинтересовалась Мадлен.
— Почему вы спрашиваете?
— Вы так на меня смотрите…
— И что? — резко ответила Рэчел. — Сколько вам лет?
Мадлен ткнула себя пальцем в грудь.
— Мне?
Рэчел театрально подвела глаза.
— Да, вам.
— А что? Это важно?
Рэчел подумала, прежде чем ответить.
— Интересно, большая ли между нами разница в возрасте. Я дала бы вам лет тридцать девять, сорок.
— Нет, — сказала Мадлен. — Между нами пропасть в целых десять лет.
— Правда? Вы шутите!
Мадлен улыбнулась.
— Если вы спросили из боязни, что я вас не пойму, то мне кажется, что пропасть не такая уж большая.
— Моя мать была уже в возрасте, когда родила меня.
Мадлен промолчала, ожидая, что она начнет говорить о Дотти. На прошлом сеансе она искусно надавила на Рэчел, желая больше узнать о ее матери. А рассказывать было нечего. Рэчел уже упомянула, что мать умерла, когда ей исполнилось двенадцать. Дотти была прекрасной матерью — старомодной, нежной, но немного беспокойной и чересчур заботливой.
— Расскажите о ней, — подтолкнула ее Мадлен.
— Мы уже на прошлой неделе обсуждали мою мать. Давайте не будем понапрасну тратить мои деньги на то, что не имеет отношения к причине, которая привела меня сюда.
— Хорошо, — согласилась Мадлен с легким оттенком раздражения и нарочито небрежно откинулась на спинку кресла. — О чем вы хотите поговорить сегодня?
— Неужели я должна напоминать вам, зачем пришла сюда? — сердито заявила Рэчел. — Антон! Как мне излечиться от этого ублюдка и привести свою жизнь в порядок.
— Это вы постоянно повторяете. — Внезапно Мадлен подалась вперед и пристально взглянула прямо в глаза пациентке. — Но я вам не верю. Это мало похоже на правду.
«Мало похоже…» Рэчел чувствовала, как в душе поднимаются страх и злость. Что же еще предпринять, чтобы сеанс продолжался? Может, пришло время испытать терпение ее терапевта?
— Ладно, хорошо. Наверное, я должна вам кое-что рассказать о себе и об Антоне. Не совсем приятное. Вам не понравится.
— Все же попытайтесь.
— Тогда держитесь!
Рэчел шумно вздохнула. Она не помнила дату, но хорошо помнила день, когда впервые встретилась с Антоном. Была среда. Она работала в лондонском Ист-Энде,[12] у «Голодного Гарри»…
Она взглянула на Ирен, которая мыла пол. Жаль, что она выглядит, как мужик в юбке. Коротко стриженные сзади и по бокам, красивые белокурые волосы, голубые, как у ангела, глаза и немного коренастая фигура. Ирен иногда ходила в спортзал, и ее клетчатая рубашка чуть не лопалась на накачанных плечах.
Через три дня после того как Рэчел получила эту работу, Ирен подошла к ней сзади и обняла, когда Рэчел делала булочки с сыром. Она взяла Рэчел за запястье и сказала:
— Смотри, дорогуша, как это делается.
Свободной рукой она разложила булочки вдоль стойки и провела рукой Рэчел с ножом для масла прямо над ними. Рэчел не возражала, это казалось дружеским, почти материнским жестом со стороны Ирен. Однако когда та отпустила руку и обхватила ее за талию, Рэчел поняла, что все неспроста. Но она так хотела, чтобы ее любили, что не стала возражать…
Они отправились выпить и чудесно провели время. После пошли к Ирен, зажгли свечи и снова пили красное вино. У Ирен была собственная квартира-студия в большом многоквартирном доме, совершенно не похожая на нору, где жила Рэчел.
Оказавшись в постели, Рэчел растерялась, но все, что делала Ирен, ей нравилось. Совсем не похоже на занятие любовью с мужчиной: мягко, плавно, начало и конец перетекают друг в друга. Без грубости, усилий и резких толчков. Было очень приятно, но никаких фейерверков, которых она ожидала. Тогда она впервые испытала оргазм. Рэчел не считала себя лесбиянкой, но, черт побери, если с женщиной она чувствует себя так прекрасно, в такой безопасности, то время от времени будет заниматься любовью с Ирен. Она была молода, ей хотелось новых впечатлений, хотелось чувствовать вкус жизни. Что в этом плохого?
