Филипп Делелис - Последняя кантата

Вагнер отпустил руки молодого человека и принялся снова не спеша прохаживаться по огромной гостиной. Наконец он остановился у одного из окон и посмотрел в сад, но, казалось, его глаза ничего там не видели.

— Я скоро умру, Густав. Знаю, я скоро умру. Это идиоты врачи думают, будто я не слышу, когда они шепотом говорят о моем сердце. Я замечаю сострадание в их тоне, когда они обращаются к моей жене! Я скоро умру.

Вагнер красноречиво замолчал.

— Опера «Парсифаль» будет моим последним сочинением. Кончаю ее репетиции и уезжаю в Палермо. Рубинштейн уверяет меня, что климат Сицилии несравненен. Почему бы не поехать? Надо закончить «Парсифаль», потом поприветствовать публику — и все.

Он снова замолчал и шумно вздохнул.

— Но вы, вы будете не только этой публикой. Я пригласил вас приехать, чтобы поговорить с вами не о «Парсифале», а о «Тристане». Потому что вы видите, «тема взгляда» — вечная тема. Она идет к нам от того, кто сделал немецкую музыку главенствующей. От великого Баха! Я веду ее от Бетховена, как сам он вел ее от Моцарта. И я передам ее вам, вам, Малер, потому что она хранит в себе тайну. Нашу тайну, которую вам предстоит упрочить.

12. ПОСЛЕДНЕЕ ТАКСИ

Я гулял однажды по Парижу,Что слывет столицей из столиц,И немедля завязал интрижкуС самой развеселой из девиц…

Париж, наши дни

Отставляя чашку кофе, Летисия с живостью возразила:

— Нет, Паскаль, вы не имеете права утверждать, что рассказ убивает слово. Ваша любовь к парадоксам погубит вас…

Летисия приняла приглашение Паскаля де Лиссака пообедать с ним в маленьком ресторанчике на улице Дё-Пон на острове Сен-Луи, куда она отправилась вскоре после ухода из института. Паскаль решил, что кухня должна быть без претензий, как бы домашняя. Обед был замечательный, и Летисия не устояла перед обаянием Паскаля. Она всячески сопротивлялась этому, боясь, что влюбится раньше, чем подадут кофе. В свое время она рассказала о молодом человеке отцу («Не торопись, девочка…») и матери («Испытай его, дорогая, а потом увидишь…»), но собранные таким образом мнения, естественно, не принесли ей никакой пользы. К счастью, за десертом возникла спорная тема, что помогло ей сконцентрировать внимание на тезисе, который она защищала: описание места действия и второстепенные детали в романе необходимы.

— Полно, Летисия, вы не можете всерьез считать, что картины, которые украшают гостиные Июльской монархии в «Воспитании чувств»,[52] необходимы для понимания жалкой судьбы Фредерика Моро?

— Вы отвергаете очевидное, Паскаль: в романе все неотторжимо. Если вы хотите удалить Фредерика из гостиных, почему же, раз уж на то пошло, не убрать и рассказчика из цикла «В поисках утраченного времени»? Нет гостиных, нет романа!

В конце концов они сошлись на том, что в большинстве случаев роман — творение человека, а следовательно, творение несовершенное, и не следует исключать, что то тут, то там мы можем найти ненужные описания. Придя к общему мнению, они решили не составлять список подобных романов.

— И все же, — настаивал Паскаль, — некоторые авторы добились успеха, пренебрегая местом действия. Де Куинси,[53] к примеру. Он был таков и в рассказах, и в жизни. Менял жилье, когда был захвачен работой, и снимал несколько комнат одновременно, предпочитая лучше разориться, чем разбирать и приводить в порядок свои рукописи.

— Вы тоже любите Де Куинси? Я обожаю его «Исповедь»,[54] — загорелась Летисия.

— Да, его галлюцинации, должно быть, вдохновляют многих художников. А мне больше нравится его «Убийство, рассматриваемое как изящное искусство». Он придумал захватывающий сюжет. Без него не было бы полицейского романа…

— Конечно, — согласилась Летисия, — но, возможно, мы не получали бы от этого непреодолимого влечения к ужасному.

— В этой области можно найти много предтеч. Нерон, например. И еще… мы ничего не знаем о том, была ли патологическая склонность к аморальным поступкам у кроманьонцев…

Они вышли из ресторана и с удивлением обнаружили, что моросит мелкий дождичек. Летисия надела пальто и застегнула воротник. Паскаль насильно обмотал ее шею своим шарфом. Летисия не сопротивлялась, лишь вопросительно смотрела на него. Машина Паскаля была припаркована на правом берегу, и они направились к Пон-Мари. Шли молча. Когда они вошли на мост, Паскаль тихо сказал:

— Самое прекрасное место Парижа…

— Вы о чем?

— О Пон-Мари.

Поглаживая каменный парапет, который за два века своего существования был свидетелем, наверное, клятв тысяч влюбленных, Летисия замурлыкала старую песенку Эдит Пиаф:

У неба Парижа есть свой секрет,И оно его свято хранит…

Паскаль закончил куплет:

Уже многие сотни летОно влюблено в Сен-Луи.

Они дружно рассмеялись. И Паскаль поцеловал Летисию.

«ОШИБКА БАХА»…

— Как же это, неужели Бах допустил ошибку? Анекдот! Сейчас во всем разберемся!

Пьер Фаран смотрел на экран институтского компьютера и не мог прийти в себя. Он настолько был уверен, что ему удастся представить всем скептикам, которые не верили ему, полную партитуру фуги в стиле добрых старых времен, написанную машиной…

Сев перед экраном, он принялся стучать по клавишам. В обратном порядке, начиная с последней фазы программирования, он вывел разные этапы работы машины. Множество кабалистических знаков, которые появлялись на экране, он сразу печатал. Потом, вооружившись красным карандашом, склонился к распечаткам и изучил «рассуждения» машины. Она заключала, что данная тема ошибочна.

«Дело, должно быть, в оптимизации, — подумал Пьер. — Мы заложили в машину слишком много ограничений. Но что лишнее?»

Он потратил на анализ последовательности знаков около двух часов, потому что его слабые знания языка машины — он лишь недавно начал изучать его — не позволяли работать быстро. Он мог бы подождать Луи, но не знал, когда тот вернется, а ему не терпелось поскорее разгадать загадку. Он снова несколько раз просмотрел королевскую тему, прокрутил ее и так и сяк, переставил интервалы, проиграл ее на пианино, проанализировал частотность на электронном индикаторе, переместил ноты…

Тщетно. Тема состояла из двадцати одной ноты и четко делилась на две части. В первой было пять нот, затем следовала пауза, и потом — вторая часть в виде хроматического понижения,[55] которая заканчивалась на начальном до. Вторая часть темы уже давно была широко прокомментирована, потому что являлась довольно революционной для своего времени. Только много позже мы встретим более систематическое использование полутонов. Больше того, развитие хроматической темы в форме фуги таило множество гармонических трудностей в рамках тональной музыки XVIII века, которые Бах с легкостью преодолел. Но ведь машина тоже была способна сделать это, и гораздо быстрее…

Он уточнил данные программирования и пришел к выводу, что компьютер мог разрабатывать хроматическую тему. На всякий случай он также сличил…

И вскрикнул. Вот она, ошибка, перед его глазами. Ну-ка, сначала. Он во второй раз сверил данные. Да. Это она. Но почему Бах допустил ее? И в то же время это могла быть только она. С радостным воплем он вскочил, в крайнем волнении прошелся по комнате и снова сел к экрану. Потом схватил лист бумаги, отыскал карандаш. И вдруг, вместо того чтобы писать, бросился к телефону. Набрал номер Летисии, но ее не оказалось дома. Услышав автоответчик, он заколебался, стоит ли оставлять сообщение, но когда прогудел гудок, решился: «Летисия, это Пьер! Невероятно! Бах допустил ошибку! Конечно, сознательно, но я хочу узнать — почему? Когда вернусь домой, позвоню тебе!»

Он нажал на рычаг, тут же позвонил в студию «Франс-мюзик» и попросил Мориса Перрена.

— Кто его спрашивает? — осведомилась «личная помощница» Мориса Перрена, голосом, который можно было бы назвать голосом примерно с тем же основанием, как леденец — продуктом питания.

— Пьер Фаран, — раздраженно ответил он. — Скажите ему, что это срочно и он очень удивится.

На другом конце провода наступила тишина, такая тишина бывает, когда рукой закрывают трубку: вне всякого сомнения, «личная помощница» консультировалась со своим партнером, который сидел рядом. Прекрасно понимая это, Пьер взорвался:

— Скажите своему боссу, что у меня потрясающая новость по поводу «Музыкального приношения»! Настоящая бомба! И что я иду рассказать о ней в другое место!

В сердцах швырнув трубку, он почувствовал, что охвачен странным чувством гнева и необыкновенной радости одновременно. Он собрал все свои бумаги и вышел. На улице он в отчаянии поискал такси и после попытки остановить одну-другую машину, побежал на ближайшую стоянку. Обычно он ездил на метро, но теперь вдруг решил, что отныне только такси достойно возить его, гения, совершившего великое открытие. Но, как и следовало ожидать, он не создан был для такси, и из-за пробок на загруженных улицах несчастная машина добиралась до дома Пьера почти час. Пьер уже не мог сдерживаться и не переставая поносил всех, кто только и делал, что пытался помешать ему поведать миру о его открытии.