Олег Андреев - Телевидение
— Я могу, — почти шепотом проговорил друг. И стал белее скатерти на столе.
Володя ужаснулся. До чего довела нищета этих ребят. Мирные советские инженеры, интеллигенты, добрейшие люди!
— Я и так заплачу, — сказал Володя поспешно.
— Сколько?
— По сотне. На каждого. Баксов.
— Когда надо?
— Завтра. Сможете?
— Сегодня сможем, — почти хором ответили старые друзья.
Питер
Никитину пришлось оставить свою “Ниву” метрах в ста от станции “Северная” — улица была перекрыта гаишниками, разворачивающими машины в объезд.
— Так, — заключил Валера, — явно ожидается начальство. Вон уже ставят ограждения.
В подтверждение его слов к ограждениям подъехали два автобуса местного УВД с милиционерами, одетыми в каски и бронежилеты. Служивые тут же вытянулись в цепочки, не пропуская никого на станцию. Следом подкатила машина с надписью “Служба спасения”, потом зачем-то пожарный “КрАЗ” с лестницей и “скорая”.
Чуть позже слетелись съемочные группы: питерского ТВ, местного второго канала и РТР в одном лице Левы Ильина, а также корпунктов ОРТ и Ren-TB.
— Молодцы коллеги, оперативно среагировали на наши новости, — не без сарказма похвалил их Носов. — Похоже, начальство и впрямь прибудет, судя по мерам безопасности и показухе.
— Точно, зашевелились после звонка сверху, — согласился Валера. — Значит, так, работаем с плеча в толпе, слушаем, что знает народ, кого обвиняют, были ли раньше сигналы об опасности, — распоряжался он, пока его бригада шла к станции. — Как только появится начальство, ты. Серый, забивай место на выделенной для брифинга площадке, а когда мы с Витей подбежим, выйдешь из круга и вставишь нас. Эти все — видишь, уже толпятся у начала коридора — хотят поймать приезд и выход небожителя. А мы в народ, в наро-од. Бабуля! — рванулся он к старушке, спешащей к ограждению. — Не скажете, что тут случилось?
— А вы с телевидения? И покажете меня? А сами, значит, не знаете? — хитровато взглянула она на Никитина.
— Так мы ведь только подъехали.
— И не слышали, что Москва передала? А мне соседка рассказала: олигарха нашего подожгли с евонными конями, а в метро два поезда столкнулись — тыща народу погибла. Мне-то что, я одинокая, а каково тем, у кого детки пропали?
— Так ваших там никого нет? А знакомых своих не укажете, у кого близкие утром на метро уехали? — решил освободиться от бесполезной собеседницы Валера.
— Вон они стоят. Сначала на станцию пошли, так их погнали оттуда, говорят — паникуете…
Никитин не дослушал и поспешил к кучке мужчин и женщин, в основном пожилых, которые сбились под козырьком станции. На их лицах застыло тревожное ожидание, выделявшее их из толпы зевак, имевших выражение равнодушное, а иногда и радостное от предвкушения событий в серой, однообразной жизни окраины.
— Здравствуйте, — обратился Валера к мужчине, стоящему с краю. — Мы работаем от московского канала “Дайвер-ТВ”. Я вижу, вы чем-то озабочены. Есть опасение, что кто-то из ваших знакомых или родственников оказался в поезде?
— “Дайвер”? Так это вы забили тревогу? Спасибо вам, ребята, что оперативно работаете. А опасение у меня точно есть. Утром жена поехала посидеть с внучкой в Колпино — в яслях карантин. Она как раз на первый поезд собиралась успеть. Дай бог, чтоб не успела. Я ведь чего боюсь: если попала на него, так беда! Но если опоздала, так почему домой не вернулась сразу, ведь движение-то сразу прекратилось.
— Будем надеяться, что она опоздала на роковой поезд метро и поехала позже наземным транспортом, — сказал Никитин в камеру. — А вы не можете позвонить в Колпино и узнать, добралась ли она?
— Э, дорогой, — махнул рукой мужчина, — там телефона еще лет пять не будет. Новостройка. А у меня сердце болит, — потянулся он в карман, очевидно за лекарством.
— А мой старик, наоборот, первым поездом приехать со смены должен был, — включилась в разговор худощавая женщина. — Вот стою жду с самого утра-а-а! — заплакала вдруг она.
— Что же вы ждете?
— Может, скажут чего. Я уже ходила к начальнику станции, а он говорит — ждите, и все!
— А фамилию его узнали?
— Сердюков, кажется…
— Так вот, я вам советую идти домой и ждать мужа там. Четыре часа назад я видел единственный поезд, что пришел из центра. Все пассажиры живы, лишь один машинист отправлен в больницу. А с Сердюковым этим, который все это знает, вы попозже разберетесь. Вместе с мужем.
— Ну я ему, сволочи, дам! — загорелись вдруг глаза женщины ненавистью. — Значит, он вылез на “Десятниково” и отправился к дружкам водку пьянствовать! Я же его, гада, с утра почему ждала — у них вечером перед сменой получку давали…
Возле самой стены молча стояла бедно одетая старуха с глазами боярыни Морозовой с картины Сурикова. Она не захотела общаться с телевизионщиками и даже отошла в сторону, когда Никитин стал уж больно настырничать, но при этом внимательно прислушивалась к словам других интервьюируемых. Когда же какая-то бабенка, явно не имеющая отношения к жертвам аварии, стала высказывать предположения о размерах выплат семьям пострадавших “в то время как” и так далее, старуха не выдержала и чуть не вырвала микрофон из рук Валерия:
— Какие выплаты! Какие выплаты! Разве на них купишь нового Славку, хоть он и калека? Мой сын на стройке этого проклятого метро ноги потерял — гнали они, видишь ли, по просьбе трудящихся. Знаем мы эти просьбы! Сын мне все рассказывал! Этому коротышке плешивому, мэру нашему, нужно было к выборам линию пустить, иначе не допустили бы его еще раз к кормушке. Настроил здесь гадюшников, выжил сотню тысяч людей из центра, а потом спохватился, что ездить им не на чем и не выберут они его во второй раз. А нам-то со Славкой квартиру на первом этаже дали, однокомнатную, только когда ему ноги оторвало и пришлось мне из деревни ехать сюда, чтоб он руки на себя не наложил! — Старуха кричала, но не плакала — ее черные глаза оставались все такими же горячечно-сухими, как у знаменитой боярыни.
Потом она чуть понизила голос и сказала прямо в микрофон:
— Вы, я знаю, из Москвы. Так передайте там нашему земляку, что метро это через коленку строили, если он сам не знает. Сын говорил мне: мам, мы с этим тоннелем как худые женихи — с третьего раза куда надо попасть не можем!
— А что он имел в виду? — спросил Никитин.
— А этого я не знаю — он не в обычном отряде работал, а в специальном. Надо оно мне, это метро? Только и пользы от него, что Славка там милостыню с самого утра в тепле собирал, а не на паперти… А теперь, чует мое сердце, отмучился он, — наконец тихо заплакала старуха. — А за ним и я уйду. Так и передайте нашему мэру: спасибо, мол, вам от калеки-метростроевца и его матери. Так и передайте.
Никитин не знал, чем утешить старуху, и молчал, стыдясь своей радости настоящему убойному материалу.
Москва
Разговор получился странным. Казанцев даже подумал, что все россказни о тайном оружии КГБ, дающем возможность прослушивать чужие мысли, не выдумка.
Президент знал все наперед. Саша увидел это сразу, как только вошел в кабинет, отделанный деревом.
Президент бойко, но косолапо двинулся ему навстречу, протягивая крепкую руку. Пожатие не доставило Казанцеву никакого удовольствия — кольцо впилось в палец и Саша чуть не вскрикнул от боли.
Предложение Казанцева президент принял спокойно, словно такое бывало каждый день. Спросил, как идут дела на “Дайвере”. Но из Сашиного ответа, казалось, нового ничего не узнал.
— Уезжать собрались? — вдруг задал он вопрос.
У Саши мурашки побежали по коже.
О том, чтобы уехать, они с Алиной договорились только неделю назад. Неужели их прослушивали — и квартиру и офис?
Но об отъезде они как раз беседовали с Алиной не дома и не в офисе. Именно потому, что боялись прослушки. Впрочем, не президентской. Они вышли к останкинскому пруду и стали прогуливаться вокруг, в радиусе метров трехсот не было ни одного человека.
Саша, конечно, знал о чудесах техники, но чтоб такое!
— А вы откуда… — растерянно начал он.
— Разве трудно догадаться? А можно спросить — почему?
Саша на минуту задумался — действительно, почему? Только ли из страха? И неожиданно для себя ответил:
— Надоело все.
— Все — это ничто.
Саша увидел вдруг внимательный взгляд — должно быть, такой взгляд у следователя.
— Вам конкретно?
— Да, пожалуйста.
— Знаете, я, кажется, не люблю Россию.
И это президент знал!
Он кивнул обыденно: мол, ясное дело.
— Или слишком ее люблю, — поправился Казанцев.
— Да, умом Россию не понять, — сказал президент.
Казанцев вскинул глаза. Нет, президент не шутил. Эту расхожую пошлость он повторил вполне серьезно. Казанцев внутренне напрягся. Неужели у человека нет вкуса? Впрочем, откуда у политика вкус? Наверное, только и есть, что вкус к власти.
