Лоран Ботти - Билет в ад
Тридцать четыре миллиона. Этого хватит на операцию, которая наконец внесет полную ясность в ее самоощущение: теперь ей больше не понадобится этот отвратительный отросток, сделавший из нее могущественное существо, одно из тех, кто тайно правит Парижем… Да, хватит и на операцию, и на то, чтобы провести остаток своих дней в совершенно другом, светлом мире, в другой жизни — прекрасной и настоящей, в другом теле — нежном золотисто-шелковом убежище… Может быть, она даже встретит мужчину, который будет обнимать ее, шепча ей на ухо нежные слова, и никогда ничего не узнает о ее прошлом, о ее истории, о ее истинной натуре… Эта мечта становилась все ближе, хотя по-прежнему оставалась недосягаемой. Необходимо было еще несколько миллионов, чтобы довершить тот золотой запас, который она полагала необходимым для достойного существования в старости.
Да… тридцать четыре миллиона… новая жизнь, новая личность, новые возможности…
Можно позволить себе немного помечтать…
11
Давид сидел у себя в комнате на кровати. Полностью одетый. Готовый к отъезду. У его ног стояла небольшая спортивная сумка. Четверть часа назад он наспех затолкал туда джинсы, кроссовки, толстый свитер, пару футболок, а также PSP два диска с фильмами и один — с видеоигрой (их принес ему Тео Богран как раз сегодня утром, и теперь Давид испытывал слабые угрызения совести, поскольку не знал, когда сможет их вернуть своему единственному школьному приятелю; заодно он с сожалением думал о том, что теперь отметки Тео резко ухудшатся, и вряд ли кто-нибудь во всей школе сможет объяснить этот феномен). Рядом с ними втиснулся последний том «Гарри Поттера», в который были вложены две фотографии — единственные, где Давид был вместе с матерью, и оба смеялись. Когда тебе девять лет, вся твоя жизнь легко помещается в сумке «Адидас»… особенно если все самое важное хранится в твоей не совсем обычной памяти.
Он забыл положить в сумку носки и зубную щетку, а может быть, и еще что-то, но сейчас он не мог думать связно. Наоборот, он нарочно старался отвлечься на всякие незначительные мысли, потому что это помогало ему сохранять самообладание — например, он думал о грядущем падении успеваемости Тео Бограна или о том, брать или не брать с собой игрушечного Джи Ай Джо.
Он не знал, что недавно произошло внизу. И у него не было никакого — ни малейшего! — желания об этом узнать. Может быть, если бы он сосредоточился, «воспоминание» об этом пришло бы к нему. Но Давид отказался от такой возможности. Повседневная жизнь в доме Сержа была ужасна, но внезапный переход к чему-то неизвестному страшил его еще сильнее.
Было уже не слышно телевизора — кто-то его выключил или убавил звук. Стояла абсолютная тишина. Даже с улицы не доносилось ни малейшего шума. Весь квартал как будто вымер. Давид терпеливо ждал, когда распахнется дверь и мама скажет: Давид… нам нужно…
— …скорее уезжать! Быстрее, дорогой, собери свои вещи, и…
Он повернул голову к матери, которая только что распахнула дверь и торопливо вошла в комнату.
На несколько секунд она замерла, изумленно глядя на сумку, стоявшую у ног сына, как будто не до конца понимая, что это означает. Потом бросилась к нему и судорожно стиснула в объятиях, с трудом произнося сквозь рыдания:
— О!.. Господи боже мой, Давид, Давид… Мне так жаль… так жаль, радость моя… мне правда жаль, что так случилось… это я виновата… это я во всем виновата!..
И тут он понял: тело, которое он мельком видел в «воспоминании», укрытое пропитанной кровью простыней, — это тело… это труп…
Страх, который до этого момента тлел в его душе, вдруг разом взорвался, охватив все его существо.
Давид почувствовал, как из его горла вырываются неудержимые рыдания, вызванные ужасом от того, что мама в таком состоянии, и одновременно от того, что недавно произошло… Никогда раньше, даже в худшие моменты жизни с Сержем, он не видел на ее лице такого отчаяния.
— Это я виновата!.. — повторяла она, и Давид не знал, что ей ответить. Уж если кто в этом доме был виноват меньше всех, так это она, думал он, но не мог произнести ни слова — даже те немногие слова, что приходили ему в голову, намертво застревали в горле. Он понимал только одно: мама в таком состоянии не может ничего сделать, и ему нужно взять ситуацию в свои руки.
К тому же надо было спешить. Он не знал почему, знал только, что они должны уехать отсюда как можно скорее. Так он это видел.
Давид с трудом подавил рыдания и произнес:
— Надо ехать, мам.
Шарли еще сильнее стиснула его в объятиях, словно отпустить сына означало немедленно погибнуть.
— Не плачь… — пробормотал он. — Надо уезжать, правда.
Шарли в последний раз всхлипнула и провела по его волосам дрожащей рукой.
— Да, радость моя, ты прав… — с трудом произнесла она. — Я… я уже приготовила вещи, и…
Она поднялась и взяла сына за руку, но почти сразу же отпустила. Ее движения выглядели неуверенными и плохо скоординированными.
— Что у тебя в сумке? — вдруг спросила она, когда они уже спускались по лестнице.
Давид коротко перечислил все собранные вещи.
— А носки?..
Он удивленно моргнул. В этой ситуации вопрос казался до смешного неуместным.
— Нет…
Шарли вернулась в комнату сына, открыла шкаф, беспорядочно поворошила вещи и почти наугад взяла в охапку какие-то из них. Потом затолкала в сумку, которую Давид заранее открыл.
— У нас пока очень мало денег, — пробормотала Шарли, словно говоря сама с собой. — Поэтому надо взять побольше вещей… Если бы только я знала код этого чертова сейфа!..
Они спустились на первый этаж. Распахнутый чемодан Шарли стоял в прихожей. На кресле рядом с ним лежала груда курток, шарфов, перчаток — все это должно было защитить их от смертельного (как ей отчего-то представлялось) холода, который ждал за порогом… Но Давид не обратил на эти вещи никакого внимания — он неотрывно смотрел на кровавые следы, тянувшиеся со стороны кухни. Отпечатки… ног.
Мама наступила в кровь! В кровь Сержа!
Против его воли эта сцена отчетливо возникла в его сознании — но на сей раз это было не «воспоминание», не «видение», а просто результат разгоряченного воображения. Он с силой зажмурился и встряхнул головой, чтобы избавиться от нее. Он не хотел видеть, как мама… это сделала.
— Я знаю код, — тихо произнес он.
Шарли обернулась к нему:
— Что ты сказал?
— Код сейфа… я его знаю. Если только он не поменялся с тех пор, как я его видел…
— А… а когда ты его видел?
Давиду было тогда около пяти лет. Он прекрасно все запомнил. Сейф стоял в гараже, в самом углу, за верстаком. «Это из предосторожности, — объяснил Серж. — Самые ценные вещи надо прятать в самом грязном закутке дома…» Давид застал отчима в гараже почти случайно. В те времена он уже начал понимать, что «мамин муж» — очень плохой, очень злой человек. Серж внушал ему страх и одновременно словно завораживал: часто Давид тайком следил за ним, с притворно-рассеянным видом бродя по дому, — просто чтобы узнать, что тот собирается делать… точнее, не собирается ли причинить маме вреда.
В тот день Давид незаметно проскользнул в гараж. Поскольку в те времена у Сержа еще не было ни мощного джипа, ни белого мотоцикла, напоминавшего средство передвижения из какого-то фантастического фильма, ничто не загораживало сейф и кодовый замок, и Давид разглядел, какие цифры набирает отчим. Давид запомнил их, даже не задумываясь, что они означают.
— Да, я знаю код, — повторил он. — Я его запомнил, потому что там были те же цифры, что на номерной табличке старой машины… Поэтому я до сих пор его помню, — добавил он, словно извиняясь.
Молчание. Мама, кажется, не до конца ему поверила.
— Но я не знаю, что там внутри, — на всякий случай добавил он.
— Подожди меня здесь, Давид, хорошо? Только… никуда не уходи. Слышишь, оставайся на месте!
Шарли пересекла прихожую, направляясь к кухне. Давид невольно повернул голову в том же направлении.
Всего на одну секунду он увидел какой-то огромный бесформенный предмет, лежавший на полу и укрытый белой простыней, пропитанной какой-то густой, темной и блестящей жидкостью, похожей на бензин.
Точь-в-точь «воспоминание» из его недавнего кошмара.
Шарли закрыла дверь кухни и прижалась лбом к косяку, пытаясь избавиться от недавнего зрелища.
Она поклялась, что никогда не переступит порог кухни, и вот нарушила свое слово уже во второй раз. В первый она зашла туда, чтобы укрыть тело Сержа простыней. Совершенно бессмысленное, даже нелепое побуждение… и недостойное. Но мысль о том, чтобы оставить его здесь вот таким — плавающим в собственной крови, глядящим в потолок остекленевшими глазами, в которых навеки застыло изумление, — вызвала у нее отвращение. Впрочем, Шарли тут же пожалела о своем поступке: наброшенная простыня еще больше подчеркивала контуры неподвижного тела, и особенно выступ в том месте, где торчала рукоятка ножа.
