Иэн Рэнкин - Кошки-мышки
— Войдите! — рявкнул он, хотя никто и не думал стучать.
Трейси ушла совершенно спокойно. Сказала, что чувствует себя замечательно. Не может же она отсиживаться у него вечно? Он отвез ее в Пилмьюир, но под конец сделал глупость: дал ей десять фунтов. В следующий момент он понял, что этот его жест, эти деньги устанавливают между ними какую-то ненужную связь. Взглянув на бумажку в руке Трейси, он чуть было не забрал ее назад, но девушка уже вышла из машины. Он посмотрел вслед ее хрупкой фигурке, удалявшейся легкой, уверенной походкой. Она напоминала ему то его дочь Сэмми, то…
То его бывшую любовницу Джилл Темплер.
— Войдите! — крикнул он еще раз.
Теперь дверь приоткрылась на дюйм, потом еще на десять.
В дверь просунулась голова.
— Никто не стучал, сэр, — проговорила она.
— Разве? — прогремел Ребус своим самым театральным баритоном. — Тогда придется поговорить с вами. Вы войдете наконец или нет?
Констебли вошли, и Ребус показал им на два стула перед своим столом. Один сразу сел, второй остался стоять.
— Я лучше постою, сэр.
Первый перепугался, решив, что нарушил какое-то правило.
— Вы не в армии, — внушил Ребус стоящему, в то время как первый уже начал подниматься на ноги. — Сядьте!
Оба сели.
Ребус потер лоб, словно у него болела голова. Очень кстати было бы припомнить, что это за молодцы и за каким лядом он их вызывал.
— Так, — произнес он. — Зачем, вы полагаете, я вызвал вас?
Прием избитый, но эффективный.
— По делу с колдовством, сэр…
— Колдовством? — Ребус посмотрел на говорившего: это был тот самый парень, который показал ему рисунок на стене. — Да. Колдовство и смерть от передозировки наркотика.
Оба понимающе моргнули, а Ребус попытался нащупать следующий вопрос.
Что же, черт побери, ему было от них нужно? Сейчас он не мог вспомнить ничего, кроме десятифунтовой бумажки, улыбки и запаха жареных тостов. Но тут его взгляд уперся в аккуратный форменный галстук констебля. Галстук на прищепке.
— Как ваша фамилия, молодой человек?
— Тодд, сэр.
— Тодд? По-немецки это значит «мертвый». Знаете об этом?
— Да, сэр. Немецкий я изучал в школе, пока не перешел в старшие классы.
Ребус кивнул, делая вид, что это произвело на него впечатление. Впрочем, так оно и было! Все эти мальчишки-констебли теперь оканчивали старшие классы! Некоторые умудрялись прихватить еще и колледж, и университет. Почему-то ему казалось, что Холмс тоже учился в университете. Еще не хватало, чтобы и тот начал умничать…
Ребус показал на галстук.
— У вас галстук не совсем на месте, Тодд.
Констебль нагнул голову так, что Ребусу показалось, его шея вот-вот переломится.
— Простите, сэр?
— Вы всегда носите этот галстук?
— Да, сэр.
— А он не отстегивался у вас на днях?
— Отстегивался?..
— Зажим не ломался? — пояснил Ребус.
— Нет, сэр.
— А как ваше имя? — обернулся Ребус ко второму констеблю, который глядел на происходящее только что не открыв рот.
— О'Рурк, сэр.
— Ирландская фамилия, — прокомментировал Ребус.
— Да, сэр.
— А ваш галстук, О'Рурк? Он у вас новый?
— Не совсем. У нас у всех их по нескольку штук.
Ребус кивнул. Он взял карандаш, внимательно рассмотрел его и положил на место. Разговор не имел смысла.
— Я хотел бы прочитать ваши отчеты об обнаружении тела.
— Есть, сэр, — ответили констебли хором.
— Вы не заметили в доме ничего необычного? Сразу, как только вы вошли? Вам ничто не бросилось в глаза?
— Только покойник, сэр, — ответил О'Рурк.
— И рисунок на стене, — добавил Тодд.
— Кто-нибудь из вас поднимался наверх?
— Нет, сэр.
— Когда вы приехали, тело находилось внизу?
— В комнате на первом этаже, сэр.
— И вы не стали подниматься на второй?
Тодд посмотрел на О'Рурка.
— Мы покричали, спрашивая, нет ли там кого. Но подниматься не стали.
Как, черт возьми, в таком случае прищепка от галстука могла попасть на верхнюю площадку лестницы?
Ребус откашлялся.
— Какую машину вы водите, Тодд?
— Вы имеете в виду полицейскую машину, сэр?
— Нет, черт подери! — Он стукнул карандашом по столу. — Вашу собственную.
Тодд окончательно смутился.
— «Метро», сэр.
— Цвет?
— Белый.
Ребус перевел взгляд на О'Рурка.
— У меня нет машины, — с готовностью пояснил тот. — Я люблю мотоциклы. Сейчас у меня «Хонда-750».
Ребус кивнул.
Никакого «форда-эскорта». Никто из них не приезжал к его дому среди ночи.
— Ну что ж, раз так…
Улыбнувшись, он отпустил их, снова взял карандаш, осмотрел его острие и сломал о кромку стола.
* * *Останавливая машину возле старомодного магазинчика мужской одежды на Джордж-стрит, Ребус думал о Чарли. Выбрав галстук и расплачиваясь, он думал о Чарли. Вернувшись в машину и завязывая галстук, он снова думал о Чарли. Направляясь на ланч с самыми богатыми людьми города, он был не в состоянии думать ни о чем, кроме Чарли, который мог стать одним из таких же бизнесменов. Оставить университет, найти с помощью родителей хорошую работу и через год-другой оказаться менеджером солидной фирмы. Вот тогда-то он действительно пропадет, утратит себя, как бывает только с богатыми и преуспевающими. Пропащие души вовсе не у тех, кто верит в чертовщину и балуется наркотиками, а у тех, кто добровольно отказался от собственного «я».
Что значили синяки на теле Ронни?
Далеко зашедшая игра садомазохистов? С кем он играл в нее? С таинственным Эдвардом?
Или ритуальное действо?
Не напрасно ли он так легко отбросил версию, связанную с сатанистами? Полицейский должен смотреть на вещи широко. Но принимать сатанизм он не мог и не хотел. В конце концов, он христианин. Пусть он не часто ходит в церковь, не поет гимнов и плохо переносит проповеди, но он верит в своего собственного Бога. У каждого есть свой Бог. А Бог шотландцев праведен и грозен.
Сегодня Эдинбург казался Ребусу мрачнее обычного, может быть, из-за его настроения. Тень Замка накрыла чуть ли не весь Новый город, но «Эйри» она не достигала. Самый дорогой и изысканный ресторан города. Говорили, что столики для ланча здесь заказывают за год вперед, а для обеда — всего за пару месяцев. Ресторан занимал верхний этаж георгианского особняка в Новом городе, вдалеке от сутолоки центра.
Здешние улицы нельзя было назвать пустынными, поставить тут машину — нелегкая задача. Но не для детектива. Ребус въехал прямо на двойную желтую полосу перед входом в ресторан и, несмотря на то что швейцар грозил ему штрафом, вошел внутрь.
В лифте, поднимающем его на пятый этаж, он похлопал себя по животу и с удовольствием убедился, что голоден. Даже если ему предстоит провести самые скучные два часа в жизни, да еще и в компании Фермера Уотсона, поест он на славу. А добравшись до карты вин, оставит господ финансистов без штанов.
* * *Брайан Холмс вышел из буфета с пластиковым стаканом жидкого чая и посмотрел на него, пытаясь вспомнить, когда в последний раз пил человеческий, нормально заваренный чай. Пластмассовый термос, сэндвичи с ветчиной и шоколадное печенье. Подул, отхлебнул. Подул, отхлебнул. И ради такой жизни он бросил академическую карьеру.
Точнее сказать, этой карьере он посвятил восемь месяцев, изучая историю в Лондонском университете. Первый месяц ушел на то, чтобы научиться ориентироваться в огромном городе и передвигаться по нему, не теряя собственного достоинства. Второй и третий месяц он включался в университетскую жизнь, заводил друзей, ссорился, спорил, налаживал отношения то с той, то с другой компанией. Как начинающий пловец, каждый раз он осторожно пробовал воду. За четвертый и пятый месяцы он стал настоящим лондонцем, уверенно путешествуя каждый день в университет из своей норы в Бэттерси. Его жизнь оказалась подчиненной цифрам — расписанию поездов, номерам автобусов, минутам пересадок и отправления последних составов метро, которые уносили его в общежитие от политических страстей, кипящих в баре. Пропуск нужной пересадки в нужную минуту зачеркивал весь день, а часы пик в метро напоминали ад. Шестой и седьмой месяцы он провел, безвылазно корпя над книгами у себя в комнате в Бэттерси. А когда наступил май, он бросил Лондон и вернулся на Север к старым друзьям. Пустоту, образовавшуюся в его жизни, надо было заполнить работой.
Но зачем, господи, зачем он выбрал полицию? Он еще раз осмотрел пластиковый стакан и запустил им в ближайшую урну. Мимо. Ну и ладно, подумал он. Потом спохватился, вернулся, подобрал стакан и исправил свою ошибку. Ты же не в Лондоне, Брайан, сказал он себе. Проходящая мимо пожилая дама одобрительно улыбнулась ему.
Редки добрые дела в этом скверном мире.
А мир и вправду скверен. Ребус погрузил его в какой-то расплавленный кошмар. Пилмьюир, Хиросима души. Ему казалось, что он схватил дозу радиации.
