Вадим Сухачевский - Слепень

До момента заброски оставалось двое суток, а пока им было разрешено отдохнуть.

Машина остановилась возле знакомого уже большого дома на улице Горького.

– Неужели?! – радостно спросила Катя.

– Да, да, ваша прежняя квартира, – кивнул генерал Николаев, протягивая ей ключи. – Ваш супруг, лорд Сазерленд, за нее все это время исправно платил, так что все там осталось по-старому. Пойду-ка вас провожу…

Когда поднимались по лестнице, он заговорил тихо:

– Прошу там, в квартире, о задании – ни слова.

– Нас могут прослушивать? – спросил Юрий.

– Все может статься…

– Кто, ваши?

– Нет, наши этого делать, конечно, не станут, а вот за параллельную контору… – судя по всему, он имел в виду НКГБ, – за нее ручаться, увы, не могу… Кстати, о содержимом холодильника мои ребята позаботились, так что пользуйтесь на здоровье… Ладно, идите отдыхайте, в нужное время я за вами приеду.

Если бы сейчас кто-нибудь у него спросил, сколько же суток он не спал, то он, Н. Н. Николаев, вряд ли смог бы ответить – уже потерял счет бессонным ночам.

Юрию прежде довелось побывать в этой огромной, роскошной квартире только один раз и сейчас, как и тогда, он ощутил запах уюта и благополучия, которыми его, а с некоторых пор и Катю, не баловала жизнь.

Душ в большущей, отделанной зеркалами ванной принимали вместе, тесно прижимаясь друг к другу. А дальше…

Господи, как давно они не оставались наедине!..

Юрий взял ее, нагую, на руки и отнес в спальню. Вот на этой огромной кровати у них и случилось это четыре года назад в первый раз.

– Ты помнишь, какое сегодня число? – шепнула она.

– Помню, – кивнул он.

Да, нынче была как раз четвертая годовщина. Как много всего за эти четыре года произошло! Но сейчас не хотелось об этом вспоминать. Сейчас они снова рядом, вдвоем, одни-одни на этом свете!.. Как тогда…

…Потом уже, набросив халатик, Катя вышла на кухню, и оттуда донесся ее возглас:

– Ого! Богато живем!

Через пару минут она принесла поднос, на котором стояла бутылка шампанского и лежала всякая снедь, немыслимая по нынешним карточным временам, – и черная икра, и балыки, и даже дольки ананаса! Да, «ребятки» генерала Николаева потрудились на славу.

– Как будто мы уже в Париже! – нарочито громко проговорил Юрий, на что Катя, подыгрывая ему, ответила:

– А ты привыкай, привыкай! – и поцеловала его. – Привыкайте, ваше графское сиятельство. Если будете потом требовать только селедку с картошкой, то Европа вас не поймет. – А потом на ухо шепнула: – Да и Варшава – это все-таки не Нахаловка.

Он откупорил шампанское, наполнил фужеры и провозгласил:

– За нашу годовщину!

– За нас!

– И за Париж!

Выпив шампанское, они снова обнялись, и обоим сразу стало не до яств, хотя сутки уже не ели ничего. О предстоящих опасностях, как и о минувших, сейчас не хотелось думать, единственное, что вызывало сожаление, это то, что через два дня закончится этот рай.

Впрочем, закончился он даже несколько раньше, чем оба они предполагали.

Утром Юрий поднял исписанный с двух сторон листок в косую линейку, подсунутый к ним под дверь. От кого было это послание, он понял, еще не начав читать, по запаху помойки, исходившему от него.

С одной стороны знакомым корявым почерком было написано:

Привет тебе, Васильцев!

Вот ты и в Москве. Думал тихо прибыть, но наши людишки всегда все видят, не спрячешься и на Луне.

Зашел бы ты, Васильцев, к нам, грешным, – ей-ей, соскучились по тебе. Да и, глядишь, мы тоже расскажем тебе кое-что интересное.

Ну а путь-дорогу к нам ты знаешь, учить тебя не надо. И не боись ничего, теперь мы люди смирные.

В общем, придешь – не пожалеешь.

По сравнению с подобными письмами, попадавшими к нему прежде, это, подписанное Фомой, императором помоек, можно было считать даже вполне вежливым.

На обороте другими, но тоже знакомыми каракулями, было выведено:

И от меня тебе, Васильцев, приветик, соскучился по тебе.

Ничего плохого от тебя, окромя хорошего, мы не видели, чай, помним, кому тронами своими обязанные, а ежели что было не так – ты уж извиняй.

Вообще-то тронами своими они были обязаны в основном Полине, это она отправила в мир иной их предшественников,[23] но это уж мелочи. Юрий дочитал послание до конца:

А ежели придешь, то знаешь, чем утешить нас, сирот, пребывающих ныне, по случаю войны, в великой бедности.

Притарань, коли сможешь, этого самого, что сам знаешь, кила полтора – два, тебе будет не в тягость, а нам, сирым, будет в утешение.

Приходи, а то Фома тут давеча печалился: что это, мол, наш друг Васильцев не захаживал давно, может, обидели чем?

И Катерину твою приглашаем, тоже по ней оба соскучились.

Юрий не стал долго раздумывать над тем, откуда нахватался этих «комсомольских приветов» Лука, король нищих, и поспешил показать Кате послание.

– Как им удалось нас тут выследить? – прочитав письмо, удивилась она. – Вход в дом сейчас николаевские гэрэушники наверняка пасут.

– А до этого кто пас? – ответил он вопросом на вопрос. И пояснил: – Когда мы в подъезд входили, я краем глаза увидел одного нищего. Не стал ни тебе, ни генералу говорить, думал, тот здесь случайно.

– А как они смогли проникнуть сюда, чтобы подсунуть это письмо?

– Ну, для них это не штука. Например, спуститься через чердак. А на чердак проникли известными только им ходами, они тут, в городе, знают любую щель.

– И что ж, по-твоему, они следили за этим домом все три года? – проговорила Катя.

Юрий пожал плечами:

– С них станется. Нищий – существо неприметное и терпеливое, и какая ему, в общем, разница, где милостыню свою собирать? Вполне мог кто-то из их людей и три года тут сидеть, держать под наблюдением этот подъезд. Вопрос в другом – идти нам туда (думаю, сейчас это вполне безопасно) или при нынешних обстоятельствах мы уже себе не принадлежим?

После некоторых раздумий Катя сказала:

– Полагаю, во всяком случае нам следует сообщить генералу Николаеву.

Юрий кивнул и направился к телефонному аппарату. Набрать номер он, однако, не успел – в этот самый момент раздался звонок в дверь.

Катя сунула руку в сумочку, а он, Юрий, пошел открывать, тоже на всякий случай держа в кармане руку на рукоятке своего парабеллума.

Но, открыв дверь, он увидел на пороге генерала Николаева, а у ног генерала терся белоснежный кот. Увидев Юрия, кот протяжно мяукнул, кинулся к нему на грудь и лизнул в щеку, что вообще-то котам не свойственно.

– Прохор?! – воскликнула Катя, тоже вышедшая в прихожую.

Да, без всяких сомнений, это был он, кот Прохор, когда-то дважды спасавший им жизнь.

– Вот, привез вам старых знакомцев – этого и еще одного, – усмехнулся генерал.

– Афанасия? – догадался Юрий.

– Его, его. Уж больно просил, чтоб дали с вами повидаться, любит он вас.

– Где же он? – спросила Катя.

– Сказал – сам придет. – Николаев взглянул на часы. – Да вот уже должен бы быть.

– Может, он уже здесь, – хорошо зная повадки Афанасия, предположил Юрий. – Надо бы поискать.

Тут из их спальни донесся знакомый густой бас:

– Да що мене шукати, тута я, тута, коханы мои! – и оттуда вышел он, Афанасий Хведорук, в своем привычном облачении – чернильно-фиолетовом больничном халате, из-под которого выглядывали полотняные кальсоны с тесемками, и с неизменным треухом на голове, с которым он никогда не расставался, чтобы не застудить голову, которая действительно дорогого стоила.

Невозможно было без смеха смотреть на это двухметрове страшилище. Катя прыснула, и даже сдержанный генерал Николаев впервые за то время, что Юрий его знал, не удержался от хохота.

Когда-то на своей родной Херсонщине Афанасий Хведорук не без основания слыл местным колдуном, однажды суеверные земляки даже хотели его спалить вместе с хатой, но его спас Глеб Бокий,[24] разыскивающий подобных уникумов для своей спецлаборатории.

После крушения Глеба Бокия хотели было и Афанасия отправить вслед за ним на тот свет, но сочли сумасшедшим и упекли в психлечебницу. Там-то его через год и обнаружил Юрий, сумел, пользуясь своим положением в Тайном Суде, с помощью своих поднадзорных[25] вытащить его оттуда, приютил, обогрел, не раз потчевал портвейном «Бело-розовым», который был Афанасием особенно любим. Взамен Афанасий, благодаря своим удивительным способностям, не раз оказывал ему поистине неоценимые услуги. Когда, однако, над Юрием сгустились тучи, он, Афанасий, будучи по природе своей несколько трусоватым, дезертировал назад, в психлечебницу, перед этим выклянчив у Юрия кота Прохора, с которым у него-де обозначилась какая-то духовная связь. Впрочем, и там, в больнице для душевнобольных, жилось ему, в общем-то, неплохо, находился он там под опекой Николаева, который тоже иногда доставлял излюбленный его «Бело-розовый».