Дэн Браун - Инферно
Сиенна сощурилась над текстом, прочитав вслух.
— Saligia?
Лэнгдон кивнул, чувствуя дрожь, когда услышал произнесенное вслух слово…
— Это латинское сокращение, изобретенное Ватиканом, чтобы напомнить христианам о Семи Смертных Грехах. Saligia — это акроним для: superbia, avaritia, luxuria, invidia, gula, ira и acedia.
Сиенна нахмурилась.
— Гордыня, жадность, похоть, зависть, чревоугодие, гнев и лень.
Лэнгдон был впечатлен.
— Ты знаешь латынь.
— Меня воспитывали в католической традиции. В грехах я разбираюсь.
Лэнгдон выдавил улыбку, вновь взглянув на печать. Он снова гадал, почему она была закрыта в биоконтейнере, словно она была опасна.
— Я думала, что это слоновая кость, — сказала Сиенна. — Но это обыкновенная кость. — Она поднесла артефакт к солнечному свету и показала линии на нем. — Слоновая кость формируется ромбовидной штриховкой наискосок с прозрачными бороздками; обычная кость состоит из таких параллельных бороздок и темных точек.
Лэнгдон осторожно взял печать и внимательно осмотрел резьбу. Оригинальные шумерские печати были украшены примитивными изображениями и клинописью. Однако, на этой печати была гораздо более искусная резьба. Средневековая, предположил Лэнгдон. Кроме того, тема изображений имела тревожную связь с его галлюцинациями.
Сиенна посмотрела на него с беспокойством.
— Что это?
— Повторяющийся сюжет, — хмуро сказал Лэнгдон, указывая на резной орнамент печати. — Видишь этого трехголового, поедающего людей дьявола? Изображение взято из средневековья, как иллюстрация, связанная с Черной Смертью. Три оскаливших зубы рта символизируют, как быстро чума поглощала популяции людей.
Сиенна с тревогой поглядела на символ биологической опасности на капсуле.
Лэнгдону не хотелось признавать, что упоминания чумы появлялись слишком часто этим утром, и поэтому раскрывать дальнейшую связь для него было не очень приятным занятием.
— Saligia — собирательный образ всех грехов человечества… которые, согласно средневековому воздействию на умы…
— Были причиной, почему Бог наказал мир Черной Смертью, — сказала Сиенна, завершая его мысль.
— И впрямь. — Лэнгдон сделал паузу, на мгновение упустив ход своих мыслей. Он только сейчас уловил, что именно в этом цилиндре казалось ему странным. Через подобную цилиндрическую печать можно смотреть насквозь, как через отрезок пустой трубки, но в данном случае полость была перекрыта. Внутрь кости было что-то вставлено. Торец поблёскивал от падавшего света.
— Внутри что-то есть, — сказал Лэнгдон. — Похоже, оно из стекла. — Он перевернул цилиндр, чтобы проверить другой конец. И когда он это сделал, что-то крошечное загрохотало внутри, перекатываясь от одного конца кости к другому, как шарикоподшипник в цилиндре.
Лэнгдон замер и услышал около себя мягкое дыхание Сиенны.
Что, черт возьми, это было?!
— Ты слышал этот звук? — прошептала Сиенна.
Лэнгдон кивнул и осторожно заглянул в конец контейнера.
— По-моему, отверстие заблокировано… чем-то металлическим. — Может быть, это крышка цилиндра?
Сиенна отошла назад.
— Оно… сломано?
— Не думаю. — Он снова осторожно дотронулся до кости, чтобы вновь исследовать стеклянный конец, и грохочущий звук повторился. Мгновение спустя со стеклом в цилиндре произошло что-то совершенно неожиданное.
Оно начало светиться.
Глаза Сиенны широко распахнулись.
— Роберт, стой! Не двигайся!
Глава 14
Лэнгдон стоял совершенно неподвижно, зафиксировав в полувытянутой руке костяной цилиндр. Вне сомнений, стекло на конце трубки испускало свет… мерцавший так, будто содержимое цилиндра внезапно потревожили.
Но вскоре внутреннее свечение снова померкло.
Сиенна подошла ближе, прерывисто дыша, и наклонила голову, внимательно изучая видимую часть стекла.
— Наклони ее снова, — прошептала она. — Очень медленно.
Лэнгдон аккуратно перевернул кость. Маленький предмет снова задребезжал внутри нее, затем перестал.
— Еще раз, — сказала она. — Осторожно.
Лэнгдон повторил то же действие, и в трубке вновь что-то со стуком переместилось. На сей раз стекло в ней еле замерцало, на мгновение вспыхнуло и совсем померкло.
— Должно быть, это пробирка, — заявила Сиенна, — с размешивающим шариком.
Лэнгдон знал о существовании шариков для взбалтывания содержимого распылительного баллончика. При его встряхивании они служат для перемешивания краски.
— Возможно, он содержит какой-нибудь флуоресцентный химический состав, — сказала Сиенна, — или биолюминисцентный организм, который начинает светиться при раздражении.
Лэнгдон думал иначе. Хотя ему и доводилось видеть люминесцентные палочки на химическом принципе и даже биолюминесцентный планктон на судне, попавшем в область его обитания, он был почти уверен, что в цилиндре, который он держал, ни то, ни другое. Он ещё несколько раз наклонил трубку легкими движениями, до появления сияния, затем направил светящийся конец на ладонь. Как и ожидалось, на его кожу спроецировался слабый красноватый свет.
Приятно знать, что обладатель 208 баллов IQ иногда может ошибаться.
— Посмотри-ка, — сказал Лэнгдон и стал с силой встряхивать трубку. Внутренний предмет со стуком перемещался взад-вперёд, всё быстрее и быстрее.
Сиенна отпрыгнула назад.
— Что ты делаешь?
Продолжая встряхивать трубку, Лэнгдон ткнул выключатель, и после щелчка кухня погрузилась в полумрак.
— Там внутри не трубка идентификации, — сказал он, продолжая трясти изо всех сил. — А указатель Фарадея.
Один из студентов однажды подарил Лэнгдону подобный прибор — лазерную указку для преподавателей, которым не нравится без конца изводить щелочные батарейки и которые готовы напрячься и несколько секунд потрясти указку, чтобы в нужный момент преобразовать свою кинетическую энергию в электрическую. Когда этот прибор приводился в действие, внутренний металлический шарик гонялся взад и вперёд через ряд рычажков, запуская миниатюрный генератор. Очевидно, кто-то решил встроить такого рода указку в полую резную кость — использовать старинное оформление для современной игрушки.
Кончик указки в его руке теперь светился сильнее, и Лэнгдон подарил Сиенне неловкую ухмылку.
— Время показывать шоу.
Он направил вложенный в кость указатель на свободное пространство на кухонной стене. Стена вспыхнула, заставив Сиенну испуганно вздохнуть, а Лэнгдона отскочить назад от удивления.
Свет, появившийся на стене, не был просто маленькой точкой от лазера. Это была четкая, высококачественная фотография, которую излучал цилиндр, как будто старинный проектор слайдов.
О Господи! Руки Лэнгдона слегка дрожали, когда он рассматривал ужасную сцену, спроецированную на стену перед ним. Неудивительно, что я видел картины смерти.
Стоя рядом с ним, она прикрыла свой рот и осторожно шагнула вперед, явно очарованная увиденным.
Сцена, проецируемая резной костью, оказалась живописью масляными красками. Это была мрачная картина человеческих страданий — тысяча душ, подверженных ужасным пыткам на различных ступенях ада. Подземный мир был изображен поперечным разрезом земли, с погруженной в него объемной воронкообразной ямой непомерной глубины. Адская пропасть, разделенная по возрастанию страданий на спускающиеся вниз уступы, была наполнена всячески измученными грешниками.
Лэнгдон сразу узнал изображение.
Шедевр перед ним — La Mappa dell’Inferno — был нарисован одним из трех гениев Итальянского Возрождения, Сандро Боттичелли. Детально проработанный план преисподней, Карта Ада была одним из наиболее пугающих когда-либо созданных видений потусторонней жизни. Темная, хмурая и ужасающая, картина останавливала людей на их пути даже сегодня. В отличии от яркой и красочной Весны или Рождения Венеры, при создании Карты Ада Боттичелли использовал депрессивную палитру из красных, темно- и светло-коричневых оттенков.
Пронзительная головная боль внезапно возвратилась к Лэнгдону, и все же впервые с момента пробуждения в незнакомой больнице, он почувствовал, что часть головоломки была разгадана. Его мрачные галлюцинации, очевидно, проснулись вновь при взгляде на эту известную картину.
— Должно быть, я уже изучал Карту Ада Ботичелли, — подумал он, хотя даже не помнил зачем.
Хотя картина сама по себе будоражила, Лэнгдон в первую очередь испытывал возрастающее беспокойство по поводу ее происхождения. Он отлично знал, что источником вдохновения для создания этого вызывающего дурные ощущения шедевра был разум не самого Боттичелли… а разум того, кто жил за два столетия до него.
Один шедевр искусства вдохновил на создание другого.
Карта Ада Боттичелли была на самом деле данью литературному произведению четырнадцатого века, которое стало одним из наиболее известных творений в истории человечества… общеизвестному ужасному виденью ада, что откликалось до сих пор.
