Анна Белкина - G.O.G.R.
Серёгин, перескакивая через две ступеньки, примчался в архив. На его коричневой деревянной двери висела аккуратная табличка «Соблюдайте тишину» — как в библиотеке. Пётр Иванович с бега перешёл на шаг и подкрался к молчаливому архиву, почти что, на цыпочках.
Архивариус Зинаида Ермолаевна обедала: пила чай с ватрушками. Пётр Иванович подобрался к ней едва ли не на цыпочках, чтобы не нарушать тишину: Зинаида Ермолаевна очень не любила, когда у неё в архиве шумели. Когда она заметила Серёгина — то сразу же отложила свою ватрушку на тарелку и отставила в сторонку чашку.
Зинаида Ермолаевна порылась на полках, в картотеке, в ящике стола…
— Ничего не понимаю… — пробормотала она, подняв голову из-за стопки пыльных папок, что покоились тут, на полке, наверное, со времён царя Гороха.
— А? — не понял Серёгин, едва удерживаясь, чтобы не чихнуть от архивной пыли.
— Я не могу понять, куда я его засунула… — изрекла Зинаида Ермолаевна и снова нырнула куда-то в пыльное море «древних» дел.
— В смысле?! — перепугался Пётр Иванович и спрятал за спину руки — чтобы Зинаида Ермолаевна не заметила, как он, нервничая, крутит пальцами.
— Нету! — поставила точку Зинаида Ермолаевна, снова показавшись над «волнами» «уснувших» папок. — Я не понимаю, что могло произойти… Личные дела сотрудников хранятся пять лет… А тут — нету…
— Скажите, пожалуйста, — заволновался Серёгин, проглотив в желудок испуг, скомкавшийся в горле. — Его никто не брал на руки?
— Ой, я и не знаю теперь… — Зинаида Ермолаевна надвинула на пуговичный вздёрнутый носик тяжеленные толстые очки и полезла в журнал регистрации. — Записи нет. Смотрите, — она уже с явным испугом и дрожью в руках повернула журнал регистрации к Серёгину и показала пальцем на последние записи.
Да, действительно, личное дело Маргариты Садальской никто не брал — да и кому оно могло понадобиться?! Записи нет… Но и о пропавшем деле Светленко тоже нигде не было никакой записи, а кто-то стибрил его прямо из-под носа Карпеца. А самого Карпеца — «заколдовал» до такой степени, что он едва не сбомжевался, бедняга… А что если с делом Садальской приключилась та же история?!
— А вы поищите ещё, пожалуйста, — чуть ли не взмолился Пётр Иванович, всеми фибрами души отвергая возможность похищения дела Садальской.
— Ладно, поищу, — пожала плечами Зинаида Ермолаевна.
Избавившись от очков, она снова спряталась в «пучину» «спящих» дел. Но нужного Зинаида Ермолаевна таки не нашла.
— Пропало! — всполошилась она, — окончательно вынырнув из-за своих полок. — Это надо акт составлять — о пропаже!
«Надо бы напустить на Зинаиду Ермолаевну нашего Вавёркина. Заодно и проверим, какой он гипнотизёр», — решил про себя Серёгин.
А Вавёркин тем временем познакомился со Светленко — Интермеццо. В сопровождении Сидорова и Муравьева он зашёл к нему в камеру и увидел «короля воров» лежащим на нарах лицом вниз. Его сосед по камере хлебал их пластиковой миски суп «Мивина» и то и дело бросал на Николая полные сочувствия короткие взгляды.
— Депрессия, — лаконично сообщил сосед Светленко Вавёркину, ткнув в сторону Николая большим пальцем. — У него сегодня не приёмный день — ушёл в «собственный пупок».
— Саня, отсади-ка Крекера, — проворчал Муравьёв, расписывая ручку на краешке протокола. — А то сейчас начнёт тут анекдоты свои травить!
— Я с детства мечтал увидеть, как гипнотизируют! — пискнул из своего угла Крекер, вытирая губы своей шапкой с логотипом группы «Оникс».
— Пойдём! — прикрикнул на Крекера Сидоров, скрутив ему руки за спиной.
— Ай, больно! — обиделся Крекер и обмяк в руках сержанта, превратившись в некий студень.
— Не развалишься! — отпарировал Сидоров, выталкивая бандита в коридор. — Давай, выпетривайся уже, мечтатель!
Крекер был выведен, и дверь камеры закрылась.
— Переверните его, — сказал Вавёркин Муравьеву, кивнув на не подающего признаков жизни Колю.
— Давай, поворачивайся! — Муравьёв пихнул Светленко в бок.
Коля сел на нарах, вытаращил на своих «гостей» покрасневшие глаза и произнёс хриплым голосом:
— Опять гипнотизируете? У вас всё равно ничего не выйдет — вы же знаете, что я окозлеваю, когда вы колдуете. Я хочу во всём признаться, но не могу…
— Отставить! — отрезал нытьё Николая Муравьёв, и достал бланк протокола. — Вавёркин, начинайте.
Действия Вавёркина отличались от действий Лисичкина и Садальской. «Колобок» раскрыл свой чёрный кейс, вытащил из него ноутбук и установил его на столе, рядом с протоколом Муравьёва. Ноутбук был непростой — наряду с обычным шнуром питания к нему присоединялись некие змеящиеся тонкие проводки с какими-то присосками на концах. Муравьёв с удивлением наблюдал, как гипнотизёр Вавёркин пристраивает эти самые присоски на «зверообразной» голове понурого Светленко.
— А для чего это? — решился спросить Муравьёв, имея в виду присоски.
— Тут необходим научный подход, — пояснил Вавёркин, присоединяя последнюю присоску. — Я буду контролировать изменения биотоков его мозга и постараюсь выяснить, на каком этапе у него начинается эта «мегекость». А потом — постараюсь исключить из хода сеанса этот этап. Тогда, возможно, удастся разблокировать его память для считывания.
«Ну, давай, давай, — съехидничал про себя Муравьёв. — И ты так же чертыхаться начнёшь, как Садальская!».
Вавёркин включил свой ноутбук, подождал, пока загрузиться «Виндоус», а потом — нашёл в меню программу собственного составления. На экране появились извилистые линии — заработали присоски, и биотоки мозга Светленко отобразились на мониторе в виде этих вот линий. Затем Вавёркин, так же как и Лисичкин, и Садальская, заставил Колю цитировать свои школьные учебники, и при этом — тщательно фиксировал то, что показывал его «волшебный» компьютер, и делал некие пометки у себя в блокноте.
— Опыт проходит нормально, — заключил Вавёркин, нацарапав на белоснежной странице недешёвого блокнота заумное слово «Психодиализ». — А теперь — перейдём к делу. Задавайте вопросы.
— Спасибо, — сказал Муравьёв и обратился к погружённому в сомнамбулическое состояние Николаю: — Назовите имя вашего шефа.
Вавёркин, не отрываясь, смотрел на жидкокристаллический дисплей своего ноутбука и видел, как извилистые линии медленно превращаются в прямые, словно выведенные под линеечку.
А Интермеццо дёрнулся на нарах, раскрыл рот и издал бараний звук:
— Бе-е-е-е!
— Что за чёрт? — изумился Вавёркин, не отрывая взгляда от диаграммы биотоков мозга Светленко. — Показатели абсолютно прямые, будто бы… Его показатели тождественны показателям животных! Будто бы его в одночасье лишили интеллекта! Ничего не понимаю.
— А я понимаю, — буркнул Муравьёв, записав в протоколе слово: «Бе». — Дичает он, когда его про шефа спрашивают. И Зайцев тоже будет дичать — вы не пугайтесь, Серёгин говорит, что это — выборочный гипноз.
Вавёркин оторвался от дисплея, где прямели «мозговые извилины» Николая Светленко и уставился на Муравьёва.
— Да? — не поверил он.
— Да, — кивнул Муравьёв.
— Выборочный гипноз может наложить только специально обученный профессионал, имеющий удлинённое биополе, — серьёзно и обстоятельно заявил Вавёркин, в упор глядя на Муравьёва. — И, чтобы наложить такой вот, выборочный, гипноз — нужно несколько дней, вы об этом знаете?
— Ну, я не знаю, что там знаете вы, — проворчал Муравьёв, машинально рисуя в протоколе крестики и нолики. — А мы знаем, что наш «галдовальник» накладывает выборочный гипноз минуты за две, а то и быстрее. Мы уже в этом убедились — у Борисюка и Соколова спросите.
— Это не возможно, — отрубил Вавёркин. — Но что странно, — он бросил быстрый взгляд на «подопытного» Колю. — Изменения в его биотоках начинаются сразу же, при введении в транс, и таким образом, что не возможно скорректировать ход сеанса.
— Я же говорю вам, что это неизлечимо, — обыденно протянул Муравьёв. — Вот, смотрите. Как зовут вашего шефа? — спросил он у Светленко.
— Ме-е-е-е! — ответил тот.
— Ну, вот, — безнадёжно вздохнул Муравьёв. — И чем больше мы будем его «пытать» — тем сильнее он одичает. И, в конце концов — поскачет, как бык на корриде, и попытается вас забодать.
— Придётся лечить электрошоком, — заключил Вавёркин. — Кажется, тут тяжёлый случай.
— Бе-е-е-е! — подтвердил Интермеццо тяжесть своей патологии.
А Серёгин тем временем «перелопачивал» архив. Вместе с Зинаидой Ермолаевной они передвигались от полки к полке и просматривали одну пыльную папку за другой. Пётр Иванович беспрестанно чихал от клубящейся вокруг его носа «пыли веков». Потом к ним присоединился ещё и Сидоров. Перекапывание архива завершилось к вечеру, но личное дело «киевской колдуньи» словно бы испарилось — его нигде не было.
