Брижит Обер - Сумерки над Джексонвиллем. Лесной мрак
Очень забавная, просто уморительная. Элиза д'Арк и Элен де Рэ. Фильм получился бы просто грандиозный. Но это неправильно! Я все же не хочу погибнуть вот так!
— Виржини? Перестань прятаться, выходи, куколка моя. Маме пора уходить.
Где же она? Ей ни в коем случае нельзя обнаруживать себя. Элен свяжет ее и оставит вместе с нами гореть ясным пламенем — даже по голосу чувствуется, что она перешла уже в некое другое измерение, где нет места человеческим чувствам. Умоляю тебя, Виржини: сиди тихо, не вздумай выходить.
— Виржини! Мама сейчас рассердится, а ты хорошо знаешь, что бывает, когда мама сердится.
Я чувствую, как по щекам у меня катятся слезы. И слышу, как кто–то еще тихо плачет. Наверное, Жан Гийом. Иветта ведь так и не пришла в чувство. Пожалуй, ей повезло: умрет, даже не заметив этого.
— Ну что ж; тем хуже для тебя, Виржини: мама уходит. Ах, чуть не забыла свои кассеты. Вас позабавили мои записи, Элиза? Знаете, очень интересно было делать их — пользуясь таким маленьким карманным аппаратом… ну, из тех, что сами включаются на голос…
Она, должно быть, вертит в руках магнитофон, ибо затем раздается знакомый мужской голос: «Уже поздно; нам, пожалуй, пора. До свидания, Иветта; до свидания, Лиз; до свидания, Жан».
Голос Поля. Странно слышать, как говорит только что умерший человек. Тем более что сказанное им звучит столь уместно — принимая во внимание ситуацию, в которой мы оказались. Пленка на большой скорости прокручивается дальше — теперь наступает черед Иветты: «Как мило, что вы зашли. Звоните нам почаще, Элен».
— Непременно! — издевательским тоном произносит Элен. — Ну вот; сейчас огонь всех вас освободит от жизненных трудностей: Элизу — от инвалидной коляски, Тони — от психушки, Жана — от избытка холестерина в крови… Итак, до свидания… Нет, Жан, это никуда не годится: прекратите же плакать! Соберитесь с духом, проявите хоть немного храбрости! А мне пора; предстоит еще кое–какая работенка…
Тихое потрескивание огня. Никаких сомнений: так потрескивать может лишь разгорающееся пламя; запах чего–то горящего.
— Виржини! У тебя есть ровно десять секунд, чтобы выйти–таки из своего укрытия!
— Она подожгла оборки чехла на диване, — изменившимся из–за разбитого носа голосом сообщает мне Тони.
— Я же велела тебе молчать, грязная свинья!
Я чувствую, как нечто слегка касается меня на лету, — она бьет Тони ногой прямо в лицо. Голова несчастного ударяется о стену. Он сносит это без единого слова, но от стона удержаться не может. Треск пламени становится все сильнее; я уже чувствую его — оно настоящее: от него веет жаром; сейчас мы все тут умрем. НЕ ХОЧУ! Кулак мой плотно сжимается, рука взлетает наугад и с размаху утыкается во что–то мягкое — должно быть, прямо ей в живот; она невольно сгибается пополам, я нажимаю на кнопку «ВПЕРЕД», и кресло подскакивает, резко ударившись о ее ноги; она падает — я слышу, как она, взвизгнув от ярости, падает, как с грохотом обрушивается на пол опрокинутый столик; я продолжаю движение вперед, колеса моего кресла буксуют, наехав ей на лодыжки — и тут она внезапно испускает жуткий вопль.
— Господи, волосы… — шепчет Гийом.
Элен кричит. Сильный приток воздуха, запах паленого. Она вертится вокруг моего кресла.
У нее загорелись волосы.
— Немедленно назад! — кричит мне Тони.
Я откатываюсь назад — так что кресло с размаху довольно сильно стукается о стену.
И тут раздается нечто вроде глухого взрыва. Элен испускает вопль, похожий на крик разъяренного животного.
— Платье, — объявляет мне Тони; голос у него такой, словно он комментирует какой–то спортивный матч на Кубок мира. — У нее загорелось платье. Теперь она пылает вся, словно факел.
Образы буддийских жрецов, приносящих себя в жертву огню… Но нет — это здесь, совсем рядом, в двух шагах от меня; это воет женщина, настоящая женщина из плоти и крови; жар пламени охватывает нас со всех сторон, а в ноздри бьет запах — запах горящей человеческой плоти… Нужно что–то делать. Я подъезжаю к двери и принимаюсь отчаянно бить в нее своим креслом — ну есть же в этом доме хоть кто–то, способный откликнуться на шум! Мне просто не вынести этих криков!
— Эй там, хватит бузить, иначе мы вызовем полицию! — откуда–то снизу доносится раздраженный голос.
Ну давай же скорей! Вызови ее! Жар пламени растекается по комнате, огонь время от времени чуть касается меня, затем — все чаще, он уже обжигает местами; Элен с воем мечется по гостиной, натыкаясь на мебель; я чувствую ее, она налетает мне на руку — жжет страшно — я чувствую, как шипит, вздуваясь пузырями, ее кожа, я ощущаю ее отчаяние — ну вмешайтесь же хоть кто–нибудь!
Кто–то слегка трогает меня за ногу.
— Элиза, я подобрал нож, возьмите его, скорее! — тяжело дыша, произносит Тони.
Слегка приподнявшись, он кладет мне на колени нож. Моя рука вновь сжимает знакомую рукоятку.
— Негоже Элен бросать в таком состоянии. Держите нож прямо, я перережу галстук.
Да, он прав: может быть, ему удастся дотащить ее до ванной, открыть душ… Второй раз за какие–нибудь полчаса я опять, словно какой–то автомат, держу нож; Тони явно торопится, но галстук оказывается очень прочным — а эти крики, о, Господи, эти КРИКИ!
Наконец галстук распадается на две части; Тони встает, опираясь на спинку моего кресла, сдавленным голосом произносит: «Элен» — и я понимаю, что он пытается ее схватить.
— Элен! Не могу — слишком горячо! Нужно снять куртку.
Ну поторопись же! Крики Элен не прекращаются, меняясь лишь по своей интенсивности: они переходят в какой–то почти непереносимый визг — такого рода пронзительные звуки ассоциируются уже вообще с чем–то совершенно нечеловеческим; мне кажется, будто у меня вот–вот лопнут барабанные перепонки, я изо всех сил стискиваю зубы, рискуя в один миг превратить их в сплошное крошево; и при этом, словно безумная, все еще сжимаю в кулаке ручку ножа; интересно, сколько же все это длится? Две секунды? Три? Или три столетия? Крики парализуют меня, пламя лижет уже со всех сторон, мне очень хотелось бы подняться и завыть — я ведь тоже сгорю; волосы — вот уже загораются волосы, я судорожно поднимаю руку, призывая на помощь: помогите, помогите же мне; Элен по–прежнему вертится вокруг моего кресла, обжигая меня, она меня сожжет — она упала на меня, и я тоже начинаю гореть! Я горю!
Что–то на голове — мне прикрыли голову; с меня сбрасывают пылающее тело Элен, бьют меня какой–то тряпкой — курткой Тони, надо полагать, — она мгновенно тушит охватившее было меня пламя; все; я спасена, спасена…
В комнате тихо. Элен больше не кричит. И даже не шевелится.
— Она сама напоролась, когда упала, — едва слышно произносит Тони. — Слава Богу, сама.
Упала и напоролась? На меня, что ли?
— И что? — поспешно спрашивает Гийом.
— Мертва, — отвечает Тони. — Лезвие вошло прямо в сердце.
Лезвие? О, нет… Нож, зажатый у меня в кулаке — лезвием кверху. Я убила Элен. Я, Элиза Андриоли, убила человека. Этот самый нож, который я все еще держу в руке, вонзился в человеческую грудь. Лезвие в крови, и вся рука — тоже… Я вовсе не хотела сделать этого…
В воцарившейся тишине становится слышно, как потрескивает пламя.
— Нужно скорее сматываться отсюда! — говорит Гийом.
Тони кладет мне что–то на колени, затем открывает дверь, и я с наслаждением вдыхаю слегка отдающий запахом цемента воздух, потоками устремившийся из коридора в комнату; Тони выкатывает меня из квартиры, Жан Гийом тоже выходит — ноги Иветты слегка касаются моей щеки — и почти бегом бросается к лифту. С поистине чудесным шипением растворяются двери кабины. А там, сзади, вовсю уже бушует настоящий пожар. Внезапно в голове у меня проносится леденящий душу вопрос: а Виржини? Неужели она осталась в квартире? Обезумев от ужаса, я резко поднимаю руку.
— Она здесь, у меня на руках; она спит, — отвечает на мой немой вопрос Тони, заталкивая кресло в лифт.
Спит? В квартире такое творилось, а она спит?
— Я сделал ей укол гексобарбитала. Так что проснется она теперь лишь через несколько часов. Я не хотел, чтобы она стала свидетелем того, что должно было произойти. Гексобарбитал — очень эффективное средство. Мне его кололи шесть лет подряд. И я был таким спокойным! Она и вообще–то не должна была просыпаться в этой комнате, но в первый раз, боясь переборщить, я ввел ей слишком маленькую дозу. Я рылся в квартире Бенуа в поисках его охотничьего ружья…
А, вот, значит, чем Элен разбила мне до крови голову…
— … и как раз наткнулся на тот проклятый футляр с его жутким содержимым, когда она вдруг проснулась; но в тот момент я никак не мог изменить ситуацию: не хотел, чтобы вы догадались о моем присутствии в квартире. Ведь для того, чтобы Элен во всем созналась, мое появление должно было оказаться совершенно неожиданным. Я слышал, как Виржини с вашей помощью перерезала веревки, затем — пока она открывала дверь — тихонько подкрался сзади и сделал ей второй укол.
