Мощи Распутина. Проклятие Старца - Уильям М. Валтос

— Во время голода.

— У них голод, у нас Великая депрессия, — из-за слабых легких Керенский говорил, слегка присвистывая. — В те времена в шахтах еще требовались рабочие. Платили немного, но работа гарантировала, по крайней мере, стабильность и еду.

Несмотря на то, что говорить Керенскому было тяжело, годы, проведенные с кислородным баллоном, научили его находить нужный темп разговора.

— И вот заканчивается Вторая Мировая, шахты начинают закрываться, люди уезжают кто куда. В особенности, ветераны и их семьи. Ульяновы поселились в Детройте, где Флориан устроился на автомобильный завод. Черевенко уехали на Лонг-Айленд. Однако это было давно, поэтому найти Флориана и Бориса для меня оказалось делом нелегким. Я хотел позвонить им, чтобы рассказать про Ивана.

— Так они были вашими друзьями? Не только Иван — все трое?

— В школе мы постоянно общались, — начал вспоминать Керенский. — Они учились на пару классов старше меня. И все трое пошли служить на следующий же день после выпускного. Сам я поступил на службу только летом 44-го, успел пройти основную подготовку, и меня на корабле отправили в Арденны[8]. После войны мы общались еще теснее. Постоянно выпивали вместе, пока их пути не разошлись.

— В некрологе Ивана Даниловича сказано, что он был десантником, — Росток старался говорить не спеша, чтобы Керенский мог перевести дыхание.

— Не только он, все трое. Они служили в 101-й воздушно-десантной дивизии, в те дни известной как «Клекочущие Орлы», — поправив кислородную трубку, он продолжал: — Дивизия в военное время собрала больше всего наград. А эти трое ребят получили медали за особые заслуги.

— Подождите, — Росток хотел убедиться, что не ослышался: — Вы говорите, что они вместе прошли всю войну? В одной дивизии?

— «В одной дивизии», — усмехнулся Керенский. — Они служили в одном взводе. В специальном разведывательном взводе 506-го полка воздушной пехоты.

Росток сделал глоток холодной воды, раздумывая над тем, какое значение имели слова ветерана.

— Вы не находите это необычным? — спросил он. — Я хочу сказать, странно, что трое молодых людей из одного города оказываются в одном взводе.

— Ну, вербоваться они пошли все в один день, а добровольцев в те времена требовалось много. Впрочем, вынужден признать это необычным потому, что отбор десантников был особенно жестким, и проходил только один из троих желающих. Но они и были необычными людьми.

— В том же полку служили другие жители Миддл-Вэлли? — спросил Росток. — Или какого-нибудь из соседних городов?

— Да, конечно, еще тринадцать местных юношей попали в 506-й, — ответил Керенский. — Однако ни один из них не пережил войну, — он говорил уверенно, как и подобало историку. — Шестеро погибли в первую неделю боев в Нормандии, четверо были убиты в Нидерландах, двое — в Бастони[9], и один — в результате не боевого несчастного случая в Англии.

Старик вновь замолчал, но уже не затем, чтобы перевести дыхание.

— И теперь мертвы трое последних, — проговорил он. — Да упокоит Господь их души.

Керенский подрегулировал кислородный вентиль — баллон ответил слабым шипением. Забытая бутылка пива стояла на столе, а ветеран тем временем погружался в свои мысли, устремив внутренний взор к далекой точке в тысячах миль отсюда. Вспоминал ли он битвы давно прошедшей войны? Или трех недавно погибших старых бойцов?

— Роман, почему вы не раскрыли эту информацию раньше? — спросил Росток. — Почему ждали?

— Я уже говорил вам по телефону: я сам узнал обо всем только на прошлой неделе, когда, наконец, смог найти вдову Флориана. И, по правде сказать, был несколько напуган.

— Напуган? — переспросил Росток. — Чем вы были напуганы?

— Эти ребята были моими приятелями. Ивана убил тот же человек, что разобрался с Борисом и Флорианом. А значит, их убийца до сих пор где-то здесь, в Миддл-Вэлли. Откуда мне знать, что следующий не я?

Росток не смог найти слов, чтобы подбодрить старика.

— Это неправильно, — хрипло произнес Керенский. — Им было по восемьдесят лет, все старше меня. Неужели убийца не мог подождать пару лет — время само сделало бы свое дело?

Он медленно покачал головой. В какое-то мгновение Ростку показалось, что закаленный в боях ветеран сейчас расплачется.

— Это же бессмысленно, — глаза Романа сощурились, голос приобрел твердость. — Будь это неумышленное убийство, либо убийство в состоянии аффекта, либо грабеж — я бы еще понял. Но чтобы один и тот же человек выследил и разобрался со всеми троими… В это мне трудно поверить.

— Почему? — поинтересовался Росток.

Керенский угрожающе усмехнулся.

— Потому что эти ребята были не просто стариками на пенсии, — усмешка расплылась в хитрую улыбку. — Они сами были убийцами.

13

Государственный банк Миддл-Вэлли был пережитком прошлой эпохи. Он располагался в здании типа «бетонная крепость», особенно популярном среди банкиров начала XX века. Узкий дверной проем входа преграждали тяжелые стальные двери, а в окошечках касс до сих пор сохранились витиеватые чугунные решетки, некогда защищавшие кассиров от клиентов банка.

Охранник провел Николь к женщине болезненного вида с напудренным лицом, которая, вероятно, давно уже пересекла пенсионный рубеж. Даже толстый слой косметики не мог замаскировать ее впалые щеки и тем более скрыть дрожь в руках. Женщина протянула руку, приветствуя клиента; Николь пожала ее, боясь, что хрупкая кисть рассыплется, если она сдавит ее слишком сильно.

Она назвалась Соней Ярош и объяснила, что ведет всю основную работу с клиентами. Соня сразу же признала в ключе из прессованной латуни, который принесла Николь, ключ из их банка, открывавший одну из ячеек. Она внимательно изучила составленное нотариусом завещание, которое Пол по требованию Василия подписал после свадьбы. Очевидно, с документами все было в порядке. Но как только женщина, достав бухгалтерскую книгу в зеленом переплете, нашла в ней соответствующую страницу, ее лицо приняло озадаченное выражение. Подняв глаза, Соня попросила Николь пройти за ней в кабинет к Гарольду Зиману. Книгу, ключ и завещание она положила на его рабочий стол.

Зиман был худым человеком с узким лицом, острым носом и вытянутым подбородком — черты лица выдавали в нем потомка основателя банка, чей огромный портрет, словно символ власти, занимал стену за спиной директора. Сам Гарольд сидел за огромным старинным письменным столом из розового дерева, который также был запечатлен на портрете основателя.

— Приношу свои соболезнования в связи со смертью вашего мужа, — проговорил Зиман, поднимаясь и протягивая Николь руку. Он слегка сжал ее ладонь, после чего продолжил: — Мне очень жаль, — он говорил слегка в нос, что великолепно соотносилось с его внешностью.

Зиман жестом попросил Николь присесть на один