Яна Левская - За тёмными окнами
– Я вернулся домой, а тут половину вынесли. Окно выбито. И часы… Швейцарские – Бланпен, Шопар! Английскую школу подчистую выгребли: Долтер, Грехем, Фромантель! Эти – новые, что… тебе показ… тож… – старик вдруг начал запинаться, потом вовсе замолчал и побледнел.
Лиам, увидев, как у Торстена повело глаз и уголок рта – явный признак инсульта – вскочил и метнулся к комоду на поиски игольницы, попутно крича полицейским, чтобы вызывали скорую. Чудом открыв сразу нужный ящик, он вернулся к деду и сделал проколы на подушечках пальцев и мочках, позволяя крови течь, чтобы снизилось давление в капиллярах.
Патрульные предложили довезти до больницы, чтобы не ждать карету скорой помощи. Они всё равно торчали здесь без дела, едва подъехали криминалисты. Погрузив полубесчувственного Торстена в полицейскую машину, Лиам поехал следом на своей.
* * *Он провёл в больнице всю ночь.
Рассветное солнце зажгло горизонт и стало медленно заползать в палату. Светлые жалюзи лишь едва приглушали его ослепительное сияние, в просветы между лентами уже били прямые лучи. Лиам, убедившись, что состояние деда стабилизировалось, и объяснив врачу своё положение, договорился о следующем визите на время вне приёмных часов – после заката. Уладив все мелкие вопросы, он поспешил домой.
Натянув капюшон посильнее, сжав края ткани в кулаке, чтобы прикрыть лицо, он рванул к парковке. Как назло, выезд заблокировал мусоровоз. Щурясь от света и уже ощущая на запястьях жжение, Лиам плюнул на всё, протиснулся между забором и вонючим монстром к Хонде и юркнул внутрь. Обыскав бардачок, он выудил тёмные очки, с облегчением надел их и сжался в комок, пряча руки и лицо от солнечных лучей, бивших прямо в лобовое.
Чёртов мусоровоз не уезжал. Он стоял вдоль длинного ряда контейнеров больничного комплекса и, кажется, только начал расправляться с ними. Прислушиваясь к шуму и отсчитывая перевёрнутые баки по характерному удару о борт кузова, Лиам проклинал свою недальновидность. Почему он не затонировал стёкла?! Откуда взялась идиотская уверенность, что тонировка никогда не пригодится – ведь он выезжает исключительно ночью? Сейчас эта мотивация казалась бредом.
Позади раздался рёв мотора – мусоровоз отъехал. Бросив взгляд на своё отражение в зеркале заднего вида и разглядев красные пятна на лбу, Лиам зашипел от досады, завёл машину и сдал назад, мечтая поскорее повернуться спиной к потоку ультрафиолета, проникавшего сквозь стёкла.
Он домчал до дома в два раза быстрее, чем рассчитал навигатор, бросил машину прямо у подъезда, нагло проигнорировав знак, запрещающий парковку. Лучше выплатить штраф, чем, испытывая едкую боль, мчать на своих двоих триста метров по улице, залитой утренним солнцем.
Захлопнув за собой дверь подъезда, Лиам прислонился к ней и осторожно провёл пальцами по щекам – кожа горела, будто вместо крема после бритья он использовал табаско.
Поднявшись к себе, он застыл на пороге – воздух квартиры был наполнен солнцем, повсюду искрил отражённый от поверхностей свет. Чертыхаясь, Лиам побежал задёргивать шторы. Накануне он выскочил из дома сломя голову – было не до окон.
Когда комнаты погрузились в милосердный полумрак, он присел на кровать и потёр слезящиеся глаза. В висках нарастала боль, будто кто-то проколол кожу и начал медленно вдавливать иглы прямиком в мозг. Застонав, Лиам поплёлся в ванную. В зеркале отразилось перекошенное мученической гримасой лицо. Едва он увидел эту мину, его перекосило ещё сильнее – в отвращении. Взгляд начал цепляться за детали: по лбу, носу и щекам уже расползлось воспаление. Жгло с каждой минутой сильнее. Порфирины, скопившиеся под кожей, вступили в реакцию с ультрафиолетом, и процесс запустился.
Расширенными глазами Лиам наблюдал, как на лице проступают алые точки, как разрастаются микроскопическими очагами боли многочисленные язвы. Хотя в сравнении с тем, что творилось на руках, это были мелкие неприятности. Тыльная сторона ладоней всё больше напоминала сплошную рану.
Морщась и шипя, он снял толстовку. Контраст белой кожи предплечий и воспалённой красной кожи на кистях выглядел дико. Будто Лиам влез в экстравагантные перчатки. От этой мысли у него вырвался нервный смех. Отыскав на полке шкафчика обезболивающее, он глотнул таблетки, запил водой из-под крана, и осторожно, двумя пальцами, вытянул из кармана штанов телефон. Первый звонок Ольсену. Второй – сестре. Этим вечером навестить деда в больнице уже не выйдет, разве что присоединиться к нему, заняв соседнюю палату.
– Ох, нет. Ни за что. К чёрту больницы, – переглянувшись с отражением, Лиам набрал Оливера.
Тот отозвался быстро, пообещав приехать в течение получаса.
С сестрой разговор, напротив, вышел долгим и эмоциональным. Она хотела мчать к Лиаму сейчас же – еле удалось её успокоить и отговорить. Присутствие одного человека в своём доме Хедегор ещё мог вынести, но двоих сразу – вряд ли. В итоге с Агнете условились повидаться в субботу, и Лиам с облегчением положил трубку. Оставалось надеяться, что Ольсен подлечит его за пару дней настолько, чтобы у сестрёнки при виде красавца-брата не расшалились нервы.
* * *Агнете опоздала часа на полтора. Открыв ей дверь, Лиам оторопел, в течение некоего абсурдного мгновения пытаясь вспомнить, не мог ли он после давно забытого «прошлого раза» заказать себе на этот день девушку, подписавшись на… кхм, абонемент. Но разодетая в красное с чёрным длинноногая брюнетка, со вздохом покачав головой, сняла парик, затем сеточку, удерживавшую белокурые локоны её настоящих волос – и Лиам сквозь зубы выругался.
– Что за маскарад, сестричка? – посмеиваясь, поинтересовался он, пропуская её в квартиру.
– Вхожу в образ, – отмахнулась она. Отставив пухлую, плохо вязавшуюся с «образом» матерчатую сумку, Агнете развернулась и приобняла Лиама. – Нас задержали, как видишь, и я, не переодеваясь, поехала к тебе. Да и… Роб говорит, я играю Кароль неестественно, – она закатила глаза, отстраняясь. – Мне на самом деле надо привыкнуть к этой внешности, перенять манеры, то да сё. Вот, тружусь.
Лиам кивнул.
Агнете, балансируя на одной ноге, стянула красный лакированный ботфорт, затем избавилась от второго и, подхватив сумку, прошла за сводным братом в гостиную. Сев в кресло возле журнального столика, она распустила тесёмки на горлышке своей хипповатой торбы и начала деловито выкладывать «гостинцы»: таблетки, мази, бинты, две упаковки пластыря, коробку шприцов и скрученный рулоном пакет ампул с гемоглобином – это явно от Ольсена… Всё пытается убедить Лиама, что переливание крови необязательно и вполне достанет инъекций. Хедегор не считал нужным сообщать врачу о причинах своего пристрастия к опасной и малоэффективной процедуре. Зачем кому-нибудь знать, что собственная кровь Лиаму кажется ядом? Что терпеть её бег по венам рано или поздно становится выше его сил, и тогда ему просто необходимо выпустить её из тела… Хотелось бы полностью и навсегда.
– Ох, Лиам.
Он сфокусировал взгляд на сестре – та смотрела на него с сожалением. Отлично понимая, по поводу чего у Агнете такое скорбное выражение лица, Лиам качнул головой.
– Не надо. Пойдём, выпьем. Чаю.
Они засиделись допоздна. Агнете осмотрела квартиру, любопытствуя, как братец устроился на новом месте, потом кормила рыбок, потом разглядывала уже начинавший подбешивать Лиама портулан – отмерянный на работу с картой срок истекал, а сделано было чуть. Они долго разговаривали. Сестра рассказывала новости из дома родителей, немного внимания уделила себе, и большую часть времени выводила на откровенность вяло сопротивлявшегося Лиама.
Ему скоро предстояла поездка в Испанию в Бильбао. Учёные местного научно-исследовательского центра занимались вопросом лечения порфирии, разрабатывали новые лекарства. Хедегора должны будут положить на стационарное обследование и провести ряд терапевтических процедур, чтобы выработать для него персональную стратегию поддержания здоровья.
И вот Агнете завела любимую тему: «А давай представим, что там будет».
Лиам любил сестру, но терпеть не мог, когда его пытались накормить пустыми надеждами. Едва воспрянувшее настроение его снова начало стремительно портиться.
В самом деле, откуда такая восторженность от этой поездки, к чему радужные ожидания? В чудеса, творимые экспериментальным лекарством, Лиам не верил. В успех операции по пересадке костного мозга – тоже едва ли. Он почти не сомневался, что восемьдесят процентов восторгов по поводу что первого, что второго – это лишь результат рекламы, развёрнутой жаждущими тендеров учёными. Хедегор был убеждён, что милостей от жизни лучше не ждать и испытать приятное удивление, чем ждать, а в итоге оказаться раздавленным, когда этот каток проедется по всем твоим чаяниям и планам.
Утомлённый разговором, незаметно превратившимся в монолог Агнете, Лиам отлучился в ванную. Закрыв дверь на ключ, он упёрся ладонями в столешницу по бокам от раковины и хмуро вперился в своё отражение. За прошедшие дни воспаление немного сошло, но сыпь осталась, мучая зудом. Он постоянно ловил себя на том, что тянется к лицу и трёт кожу под носом или на скулах. Этот навязчивый зуд ощущался в дёснах, в сочленении челюстей, в суставах пальцев. Со вчерашнего дня Лиама изводил монотонный гул в ушах. А ещё где-то за стенками желудка зарождалось невнятное беспокойство, поднималось по рёбрам к груди и рвалось из горла рычащим стоном. Лиам еле сдерживал его при сестре. Это всё из-за таблеток. Из-за того, что он уменьшил дозу. Сны становились всё мерзостней, и просыпаться в липком поту по нескольку раз за день уже входило в привычку. Кошмары не отличались разнообразием. Лиам видел себя. Таким, каким боялся однажды увидеть наяву.
