Владимир Орешкин - Вдох Прорвы

У поворота, там, где свет прожекторов упирался в стену, оглянулся и крикнул:

— Здесь копать?

Ему замахали руками: здесь, здесь!..

Дед встал на корточки, взмахнул лопаткой и принялся, как ему велели, заполнять породой ведро…

— Я тебе говорю, — толкал Коляна Толик, — заряд кончился!.. У него там в обойме четыре заряда, пятого нет!.. Братан, нет пятого заряда, нет!..

Колян даже привстал со стула, — вот это да! Вот это чудо, так чудо, ничего такого и нарочно не придумаешь!..

Дед уже заканчивал с ведром, когда в кромешной темноте за поворотом, он увидел внучку. «Лапка» встала на грани света и тьмы, обрадовалась деду, улыбнулась ему, и сказала, словно бы читала письмо, которое ей надиктовали старшие:

— Дедуля, у нас все хорошо, живем мы лучше прежнего… Пенсию нам платят исправно, каждый месяц, ни разу еще не задерживали… Мы все тебя ждем домой, а особенно жду тебя я, твоя внучка Ксюша. Потому что я по тебе очень скучаю…

— Как я по тебе скучаю, — сказал ей дед, — кто бы знал…

— Ты обещал научить меня делать язык трубочкой, как у тебя получается. Не забыл?

— Да что ты…

— Сейчас можешь?

— Могу и сейчас…

— Тогда иди сюда, а то я не могу к тебе выйти.

Дед поднялся, с ведром и лопаткой, и шагнул во тьму…

Дед пропал, только что был, встал, сделал шаг к повороту — и исчез.

— А ты, блин, говоришь, обойма кончилась, — бросил Колян, — там еще неизвестно сколько осталось.

— Но ведь дошел!.. — воскликнул Толик. — Дошел же, блин, твою мать!.. Раз один дошел, значит, дойдет другой! А не другой, так третий или четвертый, или пятый, или двадцать пятый… Когда-нибудь она выдохнется, эта сука, не вечно же ей надо мной издеваться!..

Вот это, «надо мной издеваться», а не над «нами», — до печенок достало Коляна. Потому что, обозначало конец их братству… Ну что ж, конец, так конец, какое ему дело, хотя и жаль немного, — но до печенок его не надо доставать. Не надо.

Банька удалась на славу. Попарились, что надо, — и деревенские дамы не подкачали: визг стоял на всю Ивановскую, шампанское било пробками и лилось рекой. Толик с Коляном сидели, как римские боги, закутанные в простыни, во главе стола, пощипывали дамочек за соблазнительные выпуклости, чем вызывали всеобщий восторг, и вообще были постоянным предметом обожания.

Приятно вот так расслабиться, после трудов, вкусить запретных плодов, — а иначе, за что боролись.

Толик даже «самому» звонил из-за стола: поднял руку, призывая к тишине, которая мгновенно наступила, набирал попискивающие цифры спутникового телефона в этом, полного почтительнейшего трепета молчании, а потом с достоинством говорил с «самим», почти на равных, минут пять или больше.

Когда нормально выпьешь в хорошей компании, где вокруг одни приятные люди, которых ты, по большому счету поишь и кормишь, даешь им работу, ну и требуешь, конечно, — но которые до гробовой доски от тебя зависят, так что не прыгнуть им никуда в сторону до этой самой гробовой доски, — когда чувствуешь их неподдельное уважение, — то готов любить их дальше. Дальше, дальше и дальше, — хоть до бесконечности… Без панибратства, конечно, — как отец их родной, суровый, но справедливый и заботливый.

Осознаешь тогда, в эти минуты раскрепощения, что и на самом деле, — каждому — свое. Что, если судьба вынесла тебя наверх, надо всеми, и сделала тебя распорядителем их жизней, то значит так нужно. Тебе и судьбе. Каждый хорош на своем месте.

Толик обнимал Коляна за широкие плечи и говорил:

— Братан, махнем через месяц на Канары, я там местечко знаю, закачаешься. Кругом сплошные бунгало и мулатки по двести долларов за ночь. А как они ночью вокруг костра пляшут танец живота, ты не видел?.. Увидишь, — никогда не забудешь. Сожрем с тобой питона, запеченного в золе и пальмовых листьях. Мечта… Перед этим его целый день кормят фаршем, ты представляешь, — но не перчат, он от перченого воротит нос…

В общем, гуляли до утра, так что даже немного протрезвели.

С рассветом решили отправляться спать. Толик сел в «джип» Коляна, единственный «джип» на всю округу.

— Давай братан, жми на свою виллу, — отрубимся по полной. В пять — вылетаю, в девять доклад у «самого», — должен выглядеть, как огурчик… Ты понимаешь, братан, я в пять вылетаю, потому что в девять у меня доклад у «самого», и я должен выглядеть, как огурчик. Ты понимаешь?..

Колян выглядел потрезвей, — он нажал на газ, и машина довольно плавно тронулась с места.

— Понимаю, понимаю… — сказал он. — Что с этим-то будем делать?..

— Золотая жила, — поднял палец Толик, — бриллиантовая… Как «сам» скажет, так и сделаем, я-то откуда знаю.

На Канарах? — думал Колян, — Может быть, на Канарах?.. Но нет, на Канарах нельзя, нужно здесь, и не самому… Не самому, и с алиби, мало ли что, — свои же будут потом копать, кто да за что. А ему еще жить и жить… Не на Канарах.

— Мы с тобой на этой твоей дыре столько бабок заработаем, что тебе не снилось… А ты: динамит, да динамит…

— Ты хоть знаешь, где вчера целый день проторчал? — спросил Колян, сворачивая на дорогу, которая вела к его дому.

— А ты: динамит, да динамит… — смеялся от души Толик.

— Лучше бы динамит, помяни мое слово. Все равно, когда-нибудь взрывать это дело придется. Сам увидишь. Может быть.

— Это почему же?.. — приподнялся на сиденье Толик, — это почему придется взрывать?

— Потому что это, блин, — дорога в ад… Самый в него вход. Если тебе туда не охота, то придется взорвать, никуда не денешься.

Глава Третья

«Не для того послал Бог своего Сына в этот мир, чтобы чинить здесь суд, — а для того, чтобы каждый через Него имел возможность получить свободу от этого мира»

Гвидонов любил тикающие часы. Поэтому умудрился поставить в своем крошечном кабинете списанные начальством «ходики», в большом деревянном шкафу. Они ходили довольно точно, так что получилась двойная польза: в любой момент можно было узнать время, и можно, откинувшись на стуле, закрыв глаза, слушать, как часы негромко идут, в каком-то созвучном с ним, с Гвидоновым, ритме, — словно бы у него в голове накатывала на берег океанская волна, раз за разом, раз за разом, — всегда… В размеренном движении часового механизма таилось что-то от вечности, от времени, которое путником двигалось через эту вечность, — неизвестно куда. И Гвидонов, с закрытыми глазами, тоже участвовал в этом движении.

Тогда осыпалась всякая суета, ненужные мелочи, никчемные детали, разваливалась ложная логика, — и если, даже, взамен не приходило ничего, Гвидонов знал: все равно это путь к правде.

Ведь начальство требовало от него одного, — правду…

Но в Управлении он прослыл большим оригиналом.

Так любил работать Владимир Ильич Гвидонов, подполковник Федеральной Службы Безопасности, следователь по особо важному, — по домашней кличке «Гвидон».

Вот и сейчас, он сидел, по привычке откинувшись на спинку стула, положив руки на колени и закрыв глаза. Слушал…

До пенсии оставалось десять лет, а если не повезет, то пятнадцать… Потому что надоело все, дальше некуда. Пойди туда, — не знаю куда, найди то, — не знаю что…

Получалось, как всегда, то есть, как в дурной сказке, — пробежка между молотом и наковальней. Если бежать быстро, то не прихлопнет.

Но бегать еще десять, а то и пятнадцать лет… Никакой прыти не хватит.

Вчера генерал вызвал его, как всегда быстрей-быстрей… В кабинете, кроме отца родного, расположился спортивный, Гвидоновских лет мужик, от которого, как от девицы, пахло духами.

— Познакомьтесь, — сказал генерал. — Владимир Ильич Гвидонов… Валентин Петрович Суровцев, так кажется… Владимир Ильич, все срочное передай Завьялову, с этой минуты будешь заниматься новым делом, — в порядке шефской помощи… Там премия ему будет положена?

— Выпишем… — с готовностью сказал парфюмер.

— Вот, — с нарочитой завистью сказал генерал, — уже и премию выписали. Не забудь поставить с нее, благодетелю…

Это он так шутил, но по местам все расставил четко.

— Работайте, — сказал он.

Аудиенция закончилась…

В коридоре коллеги пожали друг другу руки: «Владимир»… «Валя»… Давай на «ты»…

— Ко мне? — спросил Гвидонов.

— Может, к нам в офис?.. В машине и начнем входить в курс…

— Идет.

Пока выходили на улицу, Валя успел несколько раз позвонить по телефону и отдать распоряжения: бухгалтеру и свидетелям, чтобы были на месте.

«БМВ» оказался с государственным триколором и мигалкой на крыше. Для милиции слишком жирно.

— Ты сам из ментов? — спросил Гвидонов.

— Точно, — согласился Валя. — На заслуженном отдыхе…

— У вас там, наверное, как у балерин, до тридцати и — пошел вон…