Дмитрий Москвичёв - Мёртвые люди
- Я не хотел! Пойми ты это наконец! Я не знаю... ничего не знаю... и не хочу знать! Просто...
- Ха! Просто...
- Не перебивай меня!
- Ну?
- Это, конечно же, сумасшествие, но даже сейчас я слышу как бьется ее сердце: слишком быстро, слишком неровно... гулом отдаваясь во мне. Она торопится.
- Куда?
- Не знаю. Просто слышу.
- Дурак! Торопишься ты. И заметь, что твой гул в твоей тупой перегревшейся башке — это контузия, которую ты заработал в армии. Херов вояка! Ты хоть понимаешь, что сейчас выглядишь как сумасшедший, разговаривающий сам с собой?!
- Замолчите оба! - она рассмеялась, перекатившись с одного бока на другой и убрала длинные волосы, упавшие ей на лицо. - Вы оба такие зануды! Лол... Вить, так, кажется, тебя зовут, ты, эрм, милый...
- Эй, парень! Ну вот - опять... - ты снова ее видишь? Друг мой, ты болен! Недалек тот час, когда ты начнешь летать и драться с драконами! Поверь мне, современные достижения медицины уже вряд ли тебе помогут. Не расстраивайся слишком, но ты — сумасшедший!
- Я не причиню тебе вреда, - произнесла она, с интересом рассматривая свои длинные пальцы, - мне просто любопытно. Это твоя постель? Смешное одеяло. Какому дураку пришло в голову облепить его красными кленовыми цветами?
"Как тебя зовут? - хотел было спросить Витя, но не решился и вместо этого выдавил из себя, - У меня давно уже нет своей постели. Но и чужая мне порядком надоела..."
- Вииить...
- Да?
- Слушай, а можно убрать этого типа? Второго - он смущает меня.
- Да, конечно. - Витя улыбнулся.
Она вдруг обвила его шею руками и потянула в постель. Он в шутку пытался освободиться, она, смеясь, ему сопротивлялась. Тени расплескивались по стенам, сливались, отталкивали друг друга и вновь соединялись. Был то ли шепот, то ли просто дыхание сбивалось, выдавая себя за почти осмысленные звуки.
- Подожди. Подожди. Только не сразу. - она накрыла его лицо простыней и, сквозь нее, поцеловала его губы. - Не прячься от меня. Сними эту дурацкую простыню. Сейчас же!
На мгновенье ему стало страшно от того, что, сделав это, она исчезнет также внезапно, как и появилась. Но она не исчезла. Сидела рядом, поджав под себя ноги и сложив руки на коленях, пристально смотрела на него, о чем-то задумавшись.
- Расскажи мне какую-нибудь историю про себя. М-мм? - она легла рядом с ним так близко, что он чувствовал ее дыханье на своем лице. - Мне кажется, нет - не так - я знаю, что самые замечательные истории происходят только в детстве. Ты был каким мальчиком? Тихим и родители были тобой довольны? Или ты был шалопаем? Играл в войну, представлял, наверно, себя мушкетером и, размахивая какой-нибудь палкой, то есть, прости, конечно же - шпагой - перебил множество врагов, то есть маминых ваз? Сознавайся же, ведь так все и было? - он чувствовал, как ее пальцы прикасаются к его губам и боялся не только ответить, но даже дышать, - лишь бы только чувствовать ее прикосновения. - Так и было. - улыбалась она - Нет, я совершенно серьезно - ведь это же так замечательно - весь мир вокруг тебя! Это совершенно точно. Просто взрослые обо всем говорят неправду. Когда я была маленькой, ну совсем, - я точно знала, что все, что ни есть, - все вокруг меня. - она снова задумалась и на белоснежном лбу ее появились морщинки, - в детстве я любила прятаться. Точнее, я любила, чтобы меня кто-нибудь находил. Я пряталась в шкафу, заворачиваясь в мамино пальто, но оставляла маленькую щелочку, чтобы страшно не было - темно ведь... И за креслами пряталась, и шторами, конечно и под кровать залезала. И вот однажды, под кроватью я нашла елочную игрушку. Это был медвежонок. Золотой почему-то... Как он там... - не знаю. И я решила, что буду теперь с ним дружить. А как же по-другому? Я ведь его нашла, значит он - мой и мне нужно заботиться о нем теперь. Вобщем, так нужно. Он был весь в пыли и я понесла его в ванную, чтобы хорошенько помыть. Я еще еле дотягивалась до раковины, но все-таки смогла включить воду и хорошенько его намылить. И тут меня позвала мама. А он взял и выскользнул из моих рук. И разбился. Когда мама пришла, я его пыталась собрать - ну не мог же он взять и разбиться насовсем? Мм? Собирала его, собирала, а он рассыпался заново и я порезалась. Сильно. До крови. Она прямо так и шла, красная-красная, из пальца... я думала вся вытечет. - будто в доказательство своих слов, она показала ему свой указательный палец и дотронулась им до его носа, - я, конечно, заплакала. Прибежала бабушка и они, вместе с мамой, начали охать, искать йод и вату, дуть мне на палец. Глупые они - эти взрослые. Они думали - я от боли плачу. То есть, конечно, от боли, но не из-за порезанного же пальца... - она, не отрываясь, смотрела на него, - А ты? - вдруг села на него, уперевшись руками в подушку: было видно, как на шее пульсирует вена. - А ты?
Он представил себе падающего золотого медвежонка так, будто это он его выронил из намыленных рук, будто его кровь сочится из пальца и оттого сильно жжется.
- Ничего ты не понимаешь! - рассмеялась она и снова накинула на него простынь. - Представляешь, а я все еще боюсь темноты, как и раньше. Мииишь, - зашептала она ему, - сейчас же включи свет!
Он рассмеялся, поцеловал ее и потянулся к стоящей на прикроватном столике лампе. Щелкнув выключателем, он на мгновенье зажмурился от ударившего в глаза света.
Пусто...
Штор на окне не было и утреннее солнце залило светом всю комнату. Видно как кружатся в воздухе пылинки, видно, что, кроме них, больше ничего и нет.
И не было.
Еще рано. Слишком рано. Будильник прозвенит только через час, но в сон уже не клонит и он встал, подошел к окну и открыл настежь форточку. "Так будет - лучше." - подумал он и пошел умываться.
Из дневниковых записей сентябрь, 21
Почему получается всегда отрывочно? Будто все подверглось чьей-то бестолковой правке.
Я сегодня гулял. Очень долго. Очень много ходил взад-вперед, заложив руки за спину, обхватив одной рукой запястье другой. Эдакий философ-альбинос, герцог Эдинбургский, верноподданный, неуместно поданный, всепокорнейший, всесъеденный. Взад-вперед, взад-вперед до самой обеденной кормежки. Фаллический принцип бытия. Было достаточно холодно, но это очень даже щепетильный вопрос. Это хорошо, однако же. Воздух сырой совершенно и ветер. Мне приятно. Как философ.
Мне казалось раньше (вернее, я совершенно отчетливо помню), что здесь были ивы. Определенно, ивовая аллея. Теперь тут нет ничего, кроме редких, лохматых кустов боярышника. Несколько позже ко мне присоединился мой злосчастный, искалеченный друг. Он был довольно тепло одет, но постоянно дрожал и дрожь его была настолько сильной, что я чувствовал ее через рукояти инвалидной коляски, в которой я имею честь катать его исковерканное тело. Вместе с тем, он все-таки утверждает, что меня нет. Мне доказывает мое же не-существование! Более того, этому нахальному обрубку (впрочем, что взять с сумасшедшего?) хватает терпения говорить об этом ежедневно, в том числе и медсестрам на ежеутреннем обходе. Он их обманывает, он показывает им чистый рот, а потом откуда-то из горла, совершенно неправдоподобно выхаркивает пилюли. Мне приходится заставлять его глотать снова.
Никудышный малый. Совершенно.
Впрочем, иногда он довольно забавный. И сегодня, когда мы чрезвычайно размеренно прогуливались на свежем воздухе, он вновь начал мне долдонить о своей пассии. Често признаться, то есть честно говоря, мне порядком надоели эти россказни, но природная моя учтивость заставила выслушать очередной его бред о самой обворожительной даме, которую когда-либо видел свет. Уверен, что и не было ее никогда. Выдумки, ничего более. Больные фантазии больного человека. Он помнит ее столь отчетливо, однако же, что с точностью указывает все ее приметы: родинка над губой, едва заметный шрам и прочее. Я пытался было его подловить - ведь частенько фантазирующие люди не помнят всех подробностей своей лжи: что было в среду, то стало - в пятницу, что находилось слева, вдруг после переместится вправо, но он ни разу не ошибся. Странно. Странно.
Никудышно совершенный малый.
Теперь он спит. Здесь, съежившись на моей кровати. Не хочу его трогать до самого ужина. Иногда он сам мне кажется неправдоподобным. Даже когда спит. Насильно укороченное тело его почему-то занимает всю мою кровать (а я достаточно высок, в известной степени). И имя его. Имя, мне кажется, он сам себе выдумал. Только он мог так несоответственно назвать себя "витей". Кажется, что-то латинское, жизнеутверждающее. Впрочем, тоже мертвое.
Спит как младенец. Милый, мертвый младенец. Мла...
Глава V
Пальцы левой руки ловко перебирали четки, из ладони правой метнулись на стол две игральных кости и, ударившись несколько раз о края доски, остановились.
- Да как так-то!? Шестой куш подряд! Ты чего делаешь-то? Я даже из дома вылезти не успел!
