Саския Норт - Побег из Амстердама
Я начала всхлипывать, Виттеброод не знал, что мне сказать.
— Очень жаль, что я ничем не могу вам помочь. Если бы вы знали, кто это делает, мы бы провели с ним беседу или задержали бы его. Очень досадно, но законодательство еще мало разработано в этой области. Похоже, что человек, который мучает вас, очень хитер. Он точно знает, насколько далеко он может зайти. Он обладает даром убеждения, видите, как легко ему удалось уговорить сотрудников похоронного бюро приехать к вам в дом. Вы ведь снимаете дом?
— А при чем здесь это? Нет, я его купила.
— Иногда владельцы домов идут на все, чтобы выселить жильцов из дома. Или соседи. У вас хорошие отношения с соседями?
— Вы хотите сказать, что кто-то хочет выжить меня из дома?
— К сожалению, бывает и такое. Но я все-таки думаю, что вам надо искать среди ваших знакомых. Или, как вы сами сказали, это обезумевший фанат. Вы же довольно известная певица.
Мои мысли путались. В животе бурчало. Я еще ничего не ела. Я даже не знала, чего мне хочется, но должна была что-то бросить в желудок, потому что мозги уже не работали. Я закончила разговор с Виттеброодом и пошла в кухню.
Рини сидела за столом и вопросительно смотрела на меня. Я покачала головой.
— Да они ничего не могут сделать. Видимо, мне надо умереть, чтобы они начали расследование.
Рини прорвало:
— Это просто безобразие, что тут происходит!
Мне захотелось, чтобы она ушла. Тогда бы я съела бутерброд, почитала газету и пошла погулять с детьми.
— Слушай, мы с Гюсом тебя не оставим. Все будет хорошо, вот увидишь. А за детей не волнуйся. Мы всегда им поможем. Даже в самом худшем случае. Если хочешь, мы все устроим.
— Что?
— Ну, знаешь… — Она неловко замахала руками. — Мы готовы оформить опеку. Мы будем заботиться о них. Им не надо будет переходить в другую школу, они будут жить на этой же улице…
— До этого еще не дошло. Я об этом и думать не хочу.
— А надо бы подумать, дорогая. Нам всем надо подумать. Речь идет о твоем материнском долге.
Мне не надо было так откровенничать с Рини. Она была моей соседкой, и наши дети играли вместе, но мы не были близкими людьми и никогда ими не станем. Я уже жалела о том, что рассказала ей о себе, ведь я была совершенно уверена, что она будет обсуждать мои проблемы с подругами. Рини такая. Тот тип людей, которые без зазрения совести, в ритме легкого вальса вламываются в чужую жизнь и требуют откровенных признаний. Так и она влезла в мою жизнь, и теперь будет трудно соблюдать дистанцию. Отцепиться от таких людей, как Рини, можно, только крупно с ними поссорившись.
Что мне теперь делать? В глубине души я знала что. Уехать. Здесь я не была в безопасности. Я не могла себе позволить игнорировать угрозу и продолжать жить своей жизнью. У Мейрел и Вольфа не было никого, кроме меня. Я должна скрыться вместе с ними, если надо — на всю жизнь. У меня было единственное место, где мы могли спрятаться, хотя бы на время. Правда, сама мысль вернуться, как побитая собака, в дом, о котором у меня сохранились самые тягостные воспоминания, к сестре, которая до сих пор считала меня глупым маленьким ребенком, вызывала у меня отвращение. Но по-другому было нельзя. Какими бы сложными ни были наши отношения, все-таки она единственный человек, которому я могла по-настоящему доверять.
Глава 13
Когда я родилась, Анс уже зарабатывала свои первые карманные деньги в пансионе. Она очень рано поняла, что есть только один способ привлечь внимание родителей — помогать им. Вставать в пять утра, чтобы готовить завтрак, накрывать на столы вечером перед сном, после школы складывать полотенца и снимать с грядки овощи. С Пасхи и до конца сентября шла работа без остановки. Заклеивать велосипедные шины, подметать тротуар, натирать душевые кабины, сворачивать салфетки, чистить столовые приборы, печь булочки, менять постельное белье, чистить картошку ведрами, спать в сарае, потому что на лето наши комнаты сдавались. Люди из города проводили здесь свой отпуск. Длинноволосые мужчины и женщины в летящих открытых платьях. Они загорали и смеялись со своими детьми, которым разрешали играть в теплом песке до тех пор, пока солнце не утонет в море, а потом еще и покупали мороженое.
Моя мама редко смеялась. Она никогда не бегала с нами вверх на дюны смотреть на ярко-красное солнце. Она всегда была занята делом, руки ее были грубыми, потому что она все время что-то мыла, чистила и скоблила. Она ненавидела постояльцев, этих хипповых горожан, бегающих по коридору детей и песок, которому она никак не могла запретить проникать в дом.
Отец был совсем другим. Он вырос в пансионе, он любил и море, и пляж, и постояльцев, которым он каждую неделю рассказывал одни и те же истории о русских кораблях, севших на мель, и о китах. В «Дюнах» была вся его жизнь, и от этого свихнулась моя мать.
Когда он умер, через пять лет после самоубийства матери, Анс сказала, что хочет остаться жить в «Дюнах». Она любила побережье и не могла себе представить, как можно жить в городском доме. Она в то время уже работала в социальной сфере, каждый день ездила в своей «панде» в Алкмар, и там достаточно насмотрелась на горе и страдания. Город был не для нее. Она искала маклера, чтобы как можно более честно и выгодно устроить все с завещанием, и через знакомых вышла на Мартина Бейлсму. Он посоветовал ей выплатить мне мою долю от «Дюн», и таким образом, вскоре после исчезновения Стива, я получила неожиданно триста тысяч, на которые купила домик на Фонделкеркстраат.
Казалось, что все у нас складывалось хорошо. Кое-что получили Анс с Мартином, я нашла Геерта, мы обе были влюблены и избавились от страданий своих родителей. Никогда еще мы с Анс не были так близки, как в первый год после смерти отца. Они с Мартином по выходным сидели с Мейрел, иногда они приезжали в город, и мы вместе ужинали, они даже были на нашем выступлении в парке Фондела в День Освобождения. У меня было такое чувство, что я наконец-то по-настоящему узнала свою сестру. Казалось, она стала моей лучшей подругой, и я как ребенок радовалась этому. Это продолжалось до тех пор, пока она не стала вмешиваться в мою жизнь. Постепенно стали проскальзывать замечания о том, как я воспитываю Мейрел, трачу деньги, живу с Геертом. Когда я сказала ей, что опять беременна, она отреагировала на это неодобрительно: «Ну, уж извини, порадоваться за вас не могу. И одного-то ребенка тебе много. Тебя вечно нет дома по ночам. Зачем это надо? На свете и так достаточно несчастных детей. Я вижу их каждый день». После этого наши только что расцветшие отношения охладели до прежнего уровня: телефонные звонки раз в неделю и визиты вежливости время от времени. Мы обе изо всех сил старались ничего больше не обсуждать.
Я набила три большие сумки одеждой, две — книжками, куклами и другими игрушками, и все это вместе с тремя парами ботинок и сапог, зимними куртками и коробкой с моими бумагами запихнула в багажник своего старого, проржавевшего «гольфа». Потом позвонила в школу сообщить, что дети некоторое время будут отсутствовать. Директор разговаривал со мной очень напряженно, пока я не сказала, что меня вынуждают уехать «крайне серьезные, угрожающие жизни обстоятельства». Я должна была отправить ему по факсу полицейское заключение и адрес нашего места пребывания, по которому он будет присылать домашние задания. Когда я сказала детям, что мы на некоторое время едем к тете Анс на каникулы, Вольф завопил от восторга, а Мейрел только удивленно и озабоченно взглянула на меня.
— А как же школа? — спросила она.
— Учительница будет присылать домашние задания, и мы вместе будем их делать дома. Я сама буду твоей учительницей, — ответила я.
Мейрел подняла плечи и засопела. «Ну, тогда из этого ничего не выйдет». Надув губы, она села на заднее сиденье рядом с Вольфом, который просто светился от счастья, накрепко пристегнутый в своем детском кресле, и немедленно стал клянчить сласти.
Я захлопнула дверь, дрожащими пальцами повернула ключ зажигания и слишком сильно нажала на газ.
— Мы уезжаем от того человека, который приходил сегодня утром? Он думал, что ты умерла? — Мейрел сложила руки на груди и строго посмотрела на меня в зеркало заднего вида. Я замялась и впервые в жизни закурила в машине в присутствии детей.
Только в тоннеле Вейкер я успокоилась. Угроза осталась позади, и я чувствовала, что гора упала у меня с плеч. Стали возникать другие заботы. Как Анс прореагирует на наше нашествие? А Мартин? Я все-таки надеялась, что Анс не сразу приступит к нравоучениям, а просто оставит меня в покое. Вот что было мне сейчас нужно. Покой в голове.
Я открыла окошко и впустила в машину соленый воздух.
— Ну, вы чувствуете, ребята, мы приближаемся к морю!
Мейрел ничего не ответила, она все еще дулась на меня, Вольф кричал, что пахнет картошкой с майонезом. Мы ехали навстречу сильной грозе. Небо над Бергеном стало почти черным. Я включила радио, Илсе Де Ланге пела: «It’s a world of hurt. Nothing works, it’s a lonely little planet made of dust and hurt».[3]
