Эрик Ластбадер - Возвращение Борна
Борн выключил фонарик, и его окутала ночь. Где-то, жалуясь, закричал козодой, а затем над поросшими хвоей холмами мрачно заухал филин.
Борн облокотился спиной о сосну, глубоко вздохнул и прикрыл глаза. Перед его мысленным взором возникли темные глаза незнакомца, и он тут же вспомнил, что это было лицо одного из студентов, которых он встретил по пути в аудиторию, откуда стрелял снайпер.
Что ж, по крайней мере, у его противника есть не только голос, но и лицо.
«Я бы мог убить тебя сейчас, но я не стану. Я сделаю это позже, на свету, чтобы смотреть в твои глаза, когда ты будешь умирать».
Глава 3
Штаб-квартира «Гуманистов без границ» — международной организации по защите прав человека, широко известной в мире в связи с ее гуманитарной и благотворительной деятельностью, — располагалась на густо поросшем зеленью западном склоне горы Геллерт в Будапеште. От вида, открывавшегося с этой высоты, захватывало дух, и, любуясь им сквозь зеркальные окна, Степан Спалко воображал, что весь город вместе с Дунаем лежит у его ног.
Он встал с кресла, обошел свой массивный письменный стол и сел на обтянутый кожей стул — лицом к лицу с темнокожим президентом Кении. Вдоль двери в кабинет, сложив руки за спиной, стояли телохранители президента с отсутствующим выражением на лицах, свойственным всем людям этой профессии. На стене над их головами красовался барельеф: зеленый крест в раскрытой человеческой ладони — известный во всем мире герб «Гуманистов».
Президента звали Джомо. Он принадлежал к кикуйю, самому большому этническому племени в Кении, и являлся прямым потомком Джомо Кениата, первого президента республики. Как и его знаменитого предка, нынешнего президента нужно было называть мзее, так на языке суахили обращаются к уважаемому и почтенному человеку. Между собеседниками стоял уникальный серебряный столик XVIII века, украшенный изысканным орнаментом, а на нем — чашки, наполненные ароматным чаем, бисквиты и маленькие, изысканно приготовленные канапе на хрустальном блюде. Мужчины разговаривали негромкими ровными голосами.
— Даже не знаю, как вас благодарить за ту неслыханную щедрость, которую лично вы и ваша организация проявили по отношению к нам, — сказал Джомо. Он сидел очень прямо, не прикасаясь к мягкой плюшевой спинке стула. Время и жизнь лишили лицо этого человека значительной части той живости, которая была присуща ему в молодости. Обманчивый глянец его темной кожи не мог скрыть предательской бледности. Его черты зачерствели и ожесточились от невзгод, решимость во что бы то ни стало выполнить возложенную на него миссию наложила на них отпечаток обреченности. Иными словами, Джомо чем-то напоминал воина, который слишком долго пробыл в осажденной крепости. Его колени были прижаты друг к другу, ноги согнуты под прямым углом. В руке президент сжимал длинную инкрустированную шкатулку из полированного африканского палисандра. Почти застенчиво он протянул ее Спалко.
— Примите этот дар в знак искренней и глубочайшей благодарности от имени всего кенийского народа.
— Благодарю вас, господин президент. Вы чрезмерно добры, — с изысканной вежливостью ответил Спалко.
— Нет, если уж кто и добр, то это вы. — Джомо с интересом следил за тем, как Спалко открывает шкатулку. Внутри ее оказался кинжал с плоским лезвием и камень почти овальной формы, но с плоскими торцевыми сторонами.
— Боже милостивый, неужели это — священный камень гитати?
— Именно так, сэр, — произнес Джомо, весьма довольный тем, что его подарок произвел столь сильное впечатление. — Он — из моей родной деревни, из киамы, к которой я по-прежнему принадлежу.
Спалко знал, что Джомо подразумевает совет старейшин. Гитати имели огромное значение для членов племени. Когда между членами совета возникал спор, который не мог быть разрешен обычными средствами, на этом камне приносили клятву. Спалко взялся за рукоять кинжала, вырезанную из сердолика. Он тоже имел важное ритуальное значение. В том случае, если от исхода спора зависела жизнь или смерть, лезвие этого кинжала раскаляли на огне, а затем прикладывали к языкам спорщиков. Тот, у кого впоследствии на языке появлялось больше волдырей, признавался неправым и, следовательно, виновным.
— И все же, господин президент, — с некоторым лукавством заговорил Спалко, — мне бы хотелось знать точнее, откуда взялся этот священный камень — из вашей киамы или из вашей ньямы?
Джомо расхохотался столь раскатисто, что даже его маленькие уши задвигались. В последнее время у него было так мало поводов для смеха! Сейчас он даже вряд ли бы вспомнил, когда смеялся в последний раз.
— Так, значит, вы и о наших тайных советах наслышаны? Ну, сэр, должен вам сказать, что ваши познания относительно обычаев и традиций моего народа просто поразительны!
— Кения имеет долгую и полную кровавых перипетий историю, господин президент, а я твердо верю в то, что именно история преподает нам наиболее важные уроки.
Джомо кивнул:
— Полностью с вами согласен, сэр. И готов уже в который раз повторить, что не могу себе представить, какая участь постигла бы Республику Кению, если бы не ваши врачи и их чудодейственные вакцины.
— Увы, против СПИДа вакцины пока не существует. — Голос Спалко звучал ровно, но твердо. — Современная медицина способна облегчить страдания больных с помощью различных медикаментов, но помешать распространению инфекции может лишь использование средств контрацепции или воздержание.
— Разумеется, разумеется, — пробормотал Джомо, брезгливо поджимая губы. Ему было тошно идти на поклон к этому человеку, но разве у него был иной выход? Ведь Спалко оказал Кении столь щедрую помощь! Эпидемия СПИДа буквально косила население республики, его народ вымирал, испытывая страшные мучения. — Что нам нужно, сэр, так это побольше лекарств. Вы уже сделали так много, чтобы облегчить страдания моих соотечественников, но в помощи нуждаются еще тысячи людей.
— Господин президент! — Спалко подался вперед, и Джомо сделал то же самое. Теперь голову Спалко освещали солнечные лучи, льющиеся из высокого окна, придавая ему какой-то неестественный вид. Лишенный пор и волос участок кожи на левой стороне лица стал заметнее, чем обычно, и это отталкивающее зрелище заставило Джомо содрогнуться, выбило его из колеи. — «Гуманисты» готовы вернуться в Кению и привезти в два раза больше врачей и лекарств. Но вы — я имею в виду правительство вашей страны — также должны пойти нам навстречу.
В этот момент Джомо осознал, что Спалко собирается просить его вовсе не о более активной пропаганде здорового образа жизни или распределении среди населения презервативов. Он резко повернулся к своим телохранителям и жестом велел им убираться из кабинета. Когда дверь за их спинами закрылась, африканец, словно оправдываясь, проговорил:
— Телохранители — обременительная необходимость главы государства, особенно в столь неспокойное время, и все же присутствие посторонних иногда утомляет.
Спалко молча улыбнулся. История Кении и племенные обычаи ее народа были известны ему достаточно хорошо, чтобы он воспринимал президента серьезно, в отличие от, возможно, многих других. Кикуйю были гордым народом, и гордость имела для них тем большее значение, что, кроме нее, у них, пожалуй, уже ничего не осталось.
Спалко наклонился вбок, открыл плоскую коробку с гаванскими сигарами марки «Коиба». Угостив Джомо, он взял одну и себе. Раскурив сигары, собеседники поднялись и, пройдя по толстому ковру, встали у окна, глядя на неторопливый Дунай, сверкающий под лучами солнца.
— Какой изумительный вид! — будничным тоном заметил Спалко.
— Действительно, — согласился с ним Джомо.
— Такой безмятежный... — Спалко выпустил синее облачко душистого дыма. — Даже не верится, что в это самое время в разных уголках света происходит столько страданий. — Он повернулся к Джомо. — Господин президент, я воспринял бы как огромную личную услугу с вашей стороны, если бы вы предоставили мне семь дней неограниченного доступа в воздушное пространство Кении.
— Неограниченного?
— Прилетать, улетать, садиться, взлетать... Никакой таможни, никаких иммиграционных формальностей, никаких проверок. Ничего, что помешало бы нам работать.
На лице Джомо появилось задумчивое выражение. Он вдохнул сигарный дым, но Спалко заметил, что это не доставило африканцу никакого удовольствия.
— Могу пообещать вам только три, — произнес президент после паузы. — Иначе начнутся ненужные разговоры.
— Этого должно хватить, господин президент.
Три дня — больше Спалко и не нужно. Он мог бы настаивать на семи, но это ранило бы болезненную гордость Джомо, стало бы глупой и, возможно, дорогостоящей ошибкой, учитывая то, что должно было произойти. Кроме того, в соответствии со своей ролью, он должен был проявлять не упрямство, а добрую волю. Спалко протянул африканцу руку, и Джомо вложил в нее свою сухую, загрубелую ладонь. Она понравилась Спалко. Это была рука человека, привыкшего к труду и не боящегося испачкаться.
