Александра Олайва - Последняя

Кипячу воду порциями и строю укрытие, время от времени посматривая в сторону капкана. Приманка лежит в тени полена – нетронутая. В лесу становится сумрачно. Я сижу у костра и жду – просто жду, стараясь не подпускать к себе те мысли, которые приходят первыми. Мне это противно. Необходимо чем-то себя занимать. Я решаю вырезать второй капкан. Подбираю палки нужного размера: каждая примерно сантиметровой толщины, а длиной около тридцати – и начинаю работать. Мне нужно всего лишь четыре углубления и два заостренных конца, но их надо расположить очень точно. Вырезание отнимает неожиданно много времени: ножик, который мне выдали, стал настолько тупым, что сейчас, наверное, даже не разрезал бы брусок масла из холодильника. Когда я заканчиваю вырезать, руки у меня ноют, а на ладонях появились волдыри. Бросаю палки у ствола дерева и иду к ручью, чтобы найти длинный плоский камень, которым можно было бы нагрузить капкан.

Снимаю ботинки и носки и вхожу в воду. Галька массирует ступни… слабая боль. Выковыривая камень, я думаю о том, что ни за что не стала бы все это делать, не будь это частью шоу. Это приключение, на которое я напросилась, – оно оказалось совсем не тем, что я ожидала и чего хотела. Я считала, что открою в себе новые возможности – но на самом деле чувствую себя просто измученной.

Ставлю камень на попа. Он такой тяжелый, что я не могу его поднять, так что просто выволакиваю его на берег, а потом тащу к дереву. Камень оставляет след шириной пятнадцать сантиметров, который тянется через весь мой лагерь. Я вспоминаю дорогу, которая шла через лес, ведя от почтового ящика с голубыми воздушными шарами к домику, где у двери тоже оказались шары. Кажется, сам домик тоже был голубой… я точно не помню. Может, там только были полоски голубой краски. Как бы то ни было, все было ясно. Шаров было очень много: когда я заново все вспоминаю, их оказывается еще больше. И шарами дело не закончилось: бутылка в мойке, несколько свертков на столе. Все голубые. Даже лампочка в спальне казалась голубой, когда я нашла его… нашла это.

Я не вышла из игры. Я не вышла даже тогда, когда потом заболела: было несколько дней озноба и постоянного поддержания огня, потому что я теряла жидкость. Я не вскипятила воду в том домике и, наверное, из-за этого заболела. Рвота, понос, и ощущение холода… мне было так зябко! А они оставили меня мучиться.

Я бросаю камень у дерева.

Мне ничего не страшно после того, что они уже заставили меня перенести. Я никогда бы снова на такое не пошла – ни за что. Но я уже здесь и держу слово, а я обещала себе, что не сдамся.

Снова надеваю ботики, а потом становлюсь на колени и собираю вторую ловушку. Пока я проверяю опорную палку, у меня за спиной раздается глухой стук. Я поворачиваюсь: первая ловушка сработала. Мне кажется, что я вижу какое-то движение, но когда я оказываюсь рядом, белка уже мертва: ее переднюю часть вдавило в землю полено. Никогда особо не любила белок, особенно серых, – они ассоциируются у меня с городами, их перенаселенностью и замусоренностью, но все равно мне неприятно. Убивать млекопитающих тяжело, даже если это грызуны и даже если это ради еды.

– Извини, малышка, – говорю я, поднимая ее за хвост.

Купер смог бы разделать белку меньше чем за минуту: мы один раз проверили это, отсчитывая секунды словом «Миссисипи», – но я обычно занималась костром. Я готовила белок, но никогда не сдирала с них шкуру.

Со стороны это выглядело не особенно сложно.

Я кладу белку на полено. Купер сначала делал разрез под хвостом, так что я делаю то же, с трудом вспарываю шкурку своим тупым ножом. Перепиливаю основание хвоста. А потом (этот момент всегда меня потрясал своей легкостью) ставлю ногу на хвост, сильно его прижимая, и дергаю задние ноги белки вверх.

Воздух наполняется красными брызгами: белка рвется пополам, а я отшатываюсь назад. От резкого движения кружится голова: я словно оказалась на плоту, попавшем в спутную струю корабля. Сжимая оторвавшийся кусок белки, я опускаюсь на колено и заставляю себя сделать три глубоких и медленных вдоха.

Не знаю, что я сделала не так. Когда тянул Купер, шкурка белки всегда слезала, словно кожура с банана.

Не важно, в чем именно я ошиблась: нужно использовать все, что получится. Я смотрю на тушку. Какая радость: она разорвалась не пополам. У меня в руке все, кроме хвоста. Это можно исправить при должном терпении.

Я возвращаюсь к полену и вижу валяющийся там оторванный хвост: пушистый серо-белый комок. Память рисует картинку: Рэнди с потными рыжими волосами, вздыбившимися, словно в аниме, со светло-зеленой повязкой, туго стянутой на лбу, с беличьими хвостами, заправленными за уши. Я вижу, как он по-дикарски пляшет вокруг костра: заушные хвосты болтаются, а он издает вой, который должен звучать по-волчьи, но на самом деле остается воплем безумца.

Я сажусь на полено и смахиваю хвост на землю, стараясь сосредоточиться. Рэнди тут совершенно ни при чем. Важно только разделать белку. Может, мой разрез был слишком глубоким или я потянула слишком резко. Не знаю. Но, кажется, я знаю, что делать теперь. Я разделываю белку медленным способом, проталкивая пальцы вдоль мышц, постепенно отделяя шкуру. Это бесконечно долго. Наверное, я действую неправильно. Но в конце концов шкура оттянута вверх до передних лап белки. Я приставляю лезвие ножа к средней части передней лапы, а потом наваливаюсь на него. Кость ломается, а нож впивается в полено, так что мне приходится его вытаскивать. Со второй ногой и шеей я прикладываю меньшее усилие. Руки у меня скользкие и ноют, но я почти закончила. Теперь надо ее выпотрошить. Я переворачиваю тушку брюхом вверх, а потом поворачиваю нож лезвием к себе.

Не повредить внутренние органы. Хотя бы это я знаю.

Я проталкиваю кончик ножа сквозь верхнюю часть груди, протыкая ее. После этого осторожными рывками веду лезвие к себе, прорезая брюшину снизу, словно вспарывая шов. На этот раз я не оплошала. Полость раскрывается – и я запускаю в нее пальцы. Захватываю пищевод, легкие и все остальное, что удается зажать пальцами, – и тяну. Внутренности выходят все вместе, целостной системой, и я швыряю их на землю. Шишковатый позвоночник белки мигает мне из блестящей полости.

Я отхожу к ручью и смываю беличью кровь с кистей и запястий, зарываясь руками в илистое дно, чтобы стереть грязь. После этого режу белку на куски и кипячу в кружке. Жаль, что нет соли, перца, морковки и лука. Если бы я была бодрее, то поискала бы бутень, но поблизости его не видно, да и сейчас я не решусь определять растения, тем более такие, которые имеют сходство с ядовитыми.

Пока белка варится, я собираю несъедобные отходы и уношу от лагеря. Недалеко – шагов на пятьдесят. Их следовало бы закопать, но я этого не делаю. Я устала, а их так мало! Оставляю их лежать кучкой и снова мою руки. Я варю белку, пока мясо не начинает отделяться от костей при тычке, а потом снимаю посуду с огня и вылавливаю кусок. Он слишком горячий, так что я зажимаю его зубами, пока он не остывает настолько, что его можно жевать, не обжигая язык. Особого вкуса у мяса не ощущается, но меня это не волнует: по крайней мере это не арахисовое масло. Мяса немного – граммов двести или даже меньше. Я обсасываю все до крошки, а когда бульон немного остывает, то выпиваю и его. К этому моменту уже совсем темнеет, а от белки остаются только тонкие косточки, которые я забрасываю в лес.

Наевшись, я могла бы не просыпаться месяц. Но сначала я разминаю руки и ноги, встаю прямо и делаю наклоны в стороны, выполняя данное себе обещание. Залив костер водой, заползаю в шалаш и зацепляю очки за завязку рюкзака. Довольная, я уплываю в забытье.

Меня будит сопение. На секунду я решаю, что это дышит мой муж. Я двигаю рукой, чтобы его толкнуть – и что-то колет мне руку. Я просыпаюсь полностью, вспоминаю, где я, и вижу прут, о который оцарапалась.

Что-то двигается у моего укрытия. Сосредотачиваюсь на звуках: мощный выдох, хруст шагов. Мне следовало закопать беличью требуху! Ее отыскал черный медведь, и теперь он хочет получить и мое арахисовое масло. Судя по звукам, зверь очень крупный – это наверняка медведь. Он тычется носом в стенку шалаша, заставляя листья шуршать. Тонкий луч лунного света проникает внутрь через вход. Я с новой силой ненавижу арахисовое масло.

Но мне не страшно – почти не страшно. Как только покажу, что я не добыча, медведь уйдет. Мне ничего не угрожает, если он не привык к людям, но даже и в этом случае он скорее всего отступит, стоит мне встать и покричать. Дикие звери не любят шума.

Тянусь к рюкзаку как можно тише, подтягивая пальцы к очкам. Мышцы плеч сокращаются и болят, не желая повиноваться.

Громкое рычание, жаркое влажное дыхание. Размытая серо-коричневая морда роняет густую белую пену всего в полутора метрах от моего лица. Мой следующий удар сердца кажется ударом кувалды. Даже в темноте, даже без очков агрессивность и пенистая слюна болезни очевидны. У единственного выхода из моего укрытия оказался не неуклюжий проголодавшийся мишка, а бешеный волк.