Константин Образцов - Культ
Как тут не любить работу.
Городской психоневрологический интернат – а проще, дом престарелых для тех, кто или остался один, или чьи близкие не захотели ухаживать за выживающими из ума стариками, – располагался в длинном деревянном двухэтажном здании, построенном еще в конце позапрошлого века на западной окраине Слободки. Кажется, это был дом кого-то из первых рыботорговцев, обосновавшихся в поселке Кривая Губа. От поселка остался только десяток просевших, черных, рассыпающихся от гнили и ветра домов, а вот особняк еще скрипел и охал в ожидании неизбежного конца – совсем как его обитатели.
Карина, пригибаясь от сильного ветра, вцепившись в зонт одной рукой, а другой придерживая на голове платок, поднялась по широкой пологой лестнице вычурного деревянного крыльца с колоннами и античным фронтоном, на котором чернела надпись, следы давно отвалившихся букв: «AMOR VINCIT MORTEM». Любовь побеждает смерть. Еще увидев эту надпись впервые, Карина подумала, что из этих слов непонятно, кто кого побеждает. Возможно, этого точно не знал и тот, кто сделал надпись. По обе стороны от высоких двойных дверей ярко светили два круглых электрических плафона, как бельма, таращащиеся в дождливую темноту. Мокрые ступени чуть прогнулись под низкими каблуками черных туфель, с протяжной натугой открылась створка высокой двери, и Карина вошла внутрь.
Здесь пахло больницей и старостью сильнее, чем в обычных заведениях такого рода: ведь дерево лучше впитывает запахи, а еще – нелегкие мысли, одиночество и тоску. Карина расстегнула плащ, стряхнула зонт, с которого, как с большого кропила, сорвались на истоптанный пол капли небесной влаги, и посмотрелась в зеркало. Поправила черный локон, выпавший из строго стянутых в хвост на затылке волос, оправила бежевую блузку и поднялась на второй этаж.
Интернат был рассчитан на сто человек, но сейчас в нем жили – а точнее, уже доживали – только четыре десятка стариков в различной степени умственного расстройства, так что в комнатах, рассчитанных на четверых, размещалось по двое больных, а некоторые, кому еще позволяло здоровье, и вовсе жили отдельно. Медсестер было семь: четыре на первом этаже, где располагались тяжелые больные, уже полностью утерявшие связь с этим миром, и три – на втором. Еще было два санитара, один из которых немногим отличался по уровню интеллекта от обитателей интерната, одна пожилая санитарка тетя Люся и четыре врача: персонал дома живых мертвецов, смотрители склепа для заживо погребенных, духи Чистилища, где еще томящиеся в смертных телах души ожидали повестки в рай или ад.
Карина переоделась, приняла смену, пробежала глазами журнал назначений и бросила взгляд на часы: 19.45. Она всегда предпочитала приходить на работу чуть раньше.
– Здравствуйте, Карина Максимовна! – поприветствовала ее тетя Люся, вперевалку ковыляющая по узкому коридору со шваброй и мятым ведром, источавшим едкую, кислую вонь.
– Добрый вечер, тетя Люся! – улыбнулась Карина и, как и всегда, удивилась тому, как это у нее здорово получается – улыбаться. – Как у нас сегодня, все ли в порядке?
– Вот, Тамару Николаевну из шестой комнаты стошнило, – тетя Люся качнула ведром. – А про вас Леокадия Адольфовна спрашивала, когда, мол, Карина придет, когда придет. Прямо любит она вас.
– Спасибо, обязательно к ней зайду, – снова улыбнулась Карина.
Тетя Люся тоже скривилась в улыбке, покачала пегой головой – волосы у нее были частью еще темные, частью седые и носили следы попыток окрасить их хной – и неспеша пошла дальше; под тяжелыми косолапыми ступнями жалобно скрипели половицы, позвякивало ведро. Карина еще раз посмотрела на часы: что ж, можно и зайти к Леокадии Адольфовне. Карина ее тоже любила.
Леокадия Адольфовна Успенская была из редких благообразных старушек, которые до конца своих дней носят туфли на каблучке, пользуются макияжем и следят за внешним видом с той тщательностью, которой можно было бы поучиться многим из тех, кто годился им во внучки: юбка, блузка с бантом, розовый шейный платочек, кофточка или даже старомодный пиджак. Она вполне справлялась с делами личной гигиены и каждое утро спускалась на первый этаж, в душевую, где минут двадцать стояла под струями ледяной воды: с горячей тут то и дело случались перебои. В истории болезни Леокадии Адольфовны значился 1913 год рождения, что, несомненно, было ошибкой: не могло же ей быть сто лет? Карина думала, что кто-то, много лет назад, когда старушка поступила в интернат, перепутал местами две последние цифры. Комната ее располагалась в самом конце коридора и имела два окна, одно из которых выходило на верфи старого порта, а другое – на ангары и склады вокруг товарной железнодорожной станции. Не самый радостный вид, но Леокадию Адольфовну, похоже, он более чем устраивал. Вот и сейчас, когда Карина вошла в ее комнату, она чинно сидела на стульчике у окна и смотрела в промозглую тьму на яркие огни порта. Хотя кто знает: может быть, она думала, что смотрит на звезды. Болезнь Альцгеймера, хоть и в начальной стадии, проявлялась порой слишком явно. Леокадия Адольфовна называла Карину «моя милая девочка» и любила рассказывать ей удивительные истории из своей жизни, а может быть, тех жизней, которые она хотела бы прожить.
– Я была певицей, и очень, очень известной, – говорила она. – Как мне рукоплескали в зале Дворянского собрания в Петербурге! Сама Вера Панина называла меня своей преемницей, а Плевицкая завидовала черной завистью, особенно за то, что Лёнечка Собинов увлекся мной, а не ею!
И пела «Утро туманное…» приятным, звучным контральто.
Карина подсчитывала в уме, вспоминала, что Панина умерла за два года до самой оптимистичной даты, указанной в качестве года рождения Леокадии Адольфовны, но слушала. Рассказывала Леокадия Адольфовна вдохновенно.
– Лично Бочкарева приняла меня в «батальон смерти»; о, как мы поднимались в атаку под Крево! Карина, милая моя девочка, что за женщины были в нашем отряде: красавицы, умницы, отважные, самоотверженные, знаешь, таких уже нет и не будет. Сняли таких людей с производства за ненадобностью. Но как мы шли, как атаковали в штыки! И знаешь, ведь они все, все погибли!
И плакала.
Карина потом спрашивала у А. Л. про женские батальоны: удивительно, но ни в именах, ни в фактах Леокадия Адольфовна ошибок не делала. В ее рассказах были искренность и достоверность любви, и Карина не обращала внимания на то, могло или нет происходить все это с ее странной приятельницей. Ей просто нравилось слушать.
– Добрый вечер, Леокадия Адольфовна! – поздоровалась она.
Старушка обернулась, радостно улыбнулась и сделала приглашающий жест.
– Карина, девочка моя милая, входи, входи! Я рада тебя видеть. А то сегодня что-то покоя мне нет, – и нахмурилась.
– Что-то случилось? Плохо себя чувствуете? – обеспокоилась Карина.
Леокадия Адольфовна махнула рукой.
– Это все девчонки. Надоели мне, уже пару дней тут ошиваются, паршивки.
Карина почувствовала, как сжало сердце.
– Какие девчонки? – спросила она, не уверенная, что хочет слышать ответ.
– Да ходят тут две. Все просят: «Поиграй с нами, бабушка, поиграй с нами!» Как тебе это понравится? Одна еще ничего, горемычная, а вот другая – противная такая, настырная. Я их гоню, говорю: «Брысь, пойдите прочь, я не ваша бабушка!», а они уйдут – и снова возвращаются.
Карина молча присела на краешек кровати, аккуратно застеленной линялым одеялом.
– А когда они приходили последний раз? – осторожно спросила она.
– Да вчера. Думаю, это все из-за нее. – И Леокадия Адольфовна задумчиво посмотрела в окно. По черному стеклу расползались под ветром водяные разводы, в которых преломлялись огни порта.
Наверное, кто-то мог бы списать все на галлюцинации бедной старушки, мозг которой сдавался под натиском неумолимой и неизлечимой болезни. Но не Карина.
– Из-за кого, Леокадия Адольфовна? Из-за кого все это?
Старушка смотрела в окно, куда-то на запад, за окраину города, и покачивала головой.
– Ее выпустили на свободу. Нельзя было этого делать. И она голодна, очень, очень голодна.
Леокадия Адольфовна повернулась, посмотрела на Карину и твердо сказала:
– И ты, деточка, не вздумай ее кормить.
Тусклая желтая лампочка под потолком мигнула и резко погасла, а вслед за ней исчезли во мраке огни порта и фонари у складов и ангаров.
На город опустилась тьма.
* * *Штурм замка Золотого Дракона требовал основательной подготовки. Это не какая-нибудь охота на монстров и даже не отражение атаки на город: тут требуются точный расчет и слаженная командная работа. И с тем и с другим дела обстояли отлично, но замок пока оставался непокоренным: никакой выгоды, одни потери.
Женя никогда не принимал наркотиков и вовсе не увлекался алкоголем. Он даже не курил. Зачем все это, когда есть другие, куда более безопасные и сильные стимуляторы? В онлайн игры в «единице» мало кто играл, все предпочитали шутеры, гонки и файтинги на приставке или компьютере; ну, может, и было несколько новичков, время от времени поигрывающих в какие-то стратегии, но уж точно никого, кто мог бы сравниться с троллем J-Hammer 25-го уровня в «Линии огня», демоном MotherFucker 18-го уровня в Heaven&Hell, и самое главное – с великолепным орком Jack Ripper чистого 40-го апа в Warriors World – последний был предметом особой гордости Жени, его любимым персонажем, достигшим многого в своей недолгой виртуальной жизни: отдельный дом в городе, домашний грифон, два комплекта доспехов и жена, прекрасная эльфийка Андомиэль, звавшаяся в реальной жизни Галиной и проживавшая примерно в двух тысячах километрах от Северосумска, в далеком южном городке вместе с мужем и тремя детьми.
