Эрик Сунд - Слабость Виктории Бергман (сборник)
Идя по коридору к кабинету Хуртига, Жанетт задала себе риторический вопрос.
Идет ли речь о том же убийце, что и в случае разделанного, как туша, финансиста Сильверберга?
Очень может быть, констатировала она, без стука входя в кабинет.
Хуртиг, с задумчивым видом стоявший у окна, обернулся, обошел стол и тяжело уселся в кресло.
– Слушай, я совсем забыла сказать тебе “спасибо” за помощь с компьютером. – Жанетт улыбнулась ему. – Юхан на седьмом небе от счастья.
Хуртиг криво улыбнулся в ответ и махнул рукой, как бы отвергая благодарность:
– Значит, ему понравилось?
– Да, за уши не оттащишь.
– Ну и хорошо.
Оба молча смотрели друг на друга.
– Что сказала Дания? – спросила наконец Жанетт. – В смысле – о Мадлен Сильверберг?
– Я в датском не силен. – Хуртиг улыбнулся. – Я говорил с врачом из реабилитационной клиники, куда Мадлен поместили после расследования о посягательствах, и все те годы, что она там провела, она твердила, что Пео Сильверберг ее изнасиловал. К тому же в дело якобы были вовлечены еще несколько человек и все якобы происходило с благословения мамы Шарлотты.
– Но ей никто не верил?
– Никто. Ее считали психотиком с тяжелым бредом и накачивали лекарствами. – Она все еще там?
– Нет, ее выписали два года назад, и она, согласно полученным сведениям, переехала во Францию. – Хуртиг поискал что-то в своих бумагах. – В место под названием Бларон. Я зарядил заниматься этим Шварца и Олунда, но, думаю, мы можем о ней забыть.
– Возможно. Но я все же думаю, что нам следует ее проверить.
– Особенно учитывая, что она амбидекстр.
– Кстати, а с этим что? Почему ты никогда не говорил, что ты тоже амбидекстр?
Хуртиг ухмыльнулся:
– Я от природы левша и в школе был единственным левшой. Другие юнцы дразнили меня инвалидом. Тогда я выучился пользоваться правой рукой, так что теперь могу орудовать обеими.
Жанетт подумала о том, сколько всякого-разного она произнесла за свою жизнь, не подозревая о последствиях. Она кивнула. – Но, возвращаясь к Мадлен Сильверберг, – ты спрашивал врача, способна ли она на жестокость?
– Разумеется, спрашивал. Он сказал, что единственный человек, с которым она жестоко обошлась в больнице, – это она сама. – Да, им это свойственно, – вздохнула Жанетт, думая об Ульрике Вендин и Линнее Лундстрём.
– Черт, как же мне надоело все то дерьмо, в котором приходится ковыряться!
Жанетт заметила, что он предпринял неловкую попытку скрыть свой норрландский диалект. Обычно ему это удавалось, но когда он бывал взволнован, то забывался, и становилось ясно, откуда он родом.
Они смотрели друг на друга поверх стола, и Жанетт вновь сориентировалась во внезапной слабости Хуртига.
– Нельзя сдаваться, Йенс! – Она пыталась ободрить его, но сама услышала, как неуклюже звучат ее слова.
Хуртиг распрямился, робко улыбаясь.
– Итак, что у нас есть, – начала Жанетт. – Двое убитых. Пео Сильверберг и Фредрика Грюневальд. Убийства на редкость жестокие. Шарлотта Сильверберг была одноклассницей Грюневальд, а мир не так уж велик, так что можно исходить из того, что мы имеем дело с двойным убийцей. Возможно, в обоих смыслах двойным.
Хуртиг задумчиво произнес:
– Ты говоришь – “возможно”. Насколько ты на самом деле уверена, что речь о двух убийцах? Думаешь, нам надо исходить из этого?
– Нет, но это надо учитывать. Помнишь, что Шарлотта Сильверберг рассказывала о ритуале с унижением?
– Виктория Бергман, – кивнул Хуртиг.
– Конечно, ее найти надо, но не только это. Что еще говорила Шарлотта?
Хуртиг поглядел в окно. По мере того как он соображал, что имела в виду Жанетт, по его лицу расползалась тусклая улыбка.
– Понимаю. Те две девочки, которые исчезли из поля зрения. Сильверберг не помнила, как их звали.
– Я хочу, чтобы ты связался со школой в Сигтуне и попросил выслать списки класса за интересующий нас год. Хорошо бы еще фотографии класса, если есть. У нас имеются кое-какие интересные имена. Фредрика Грюневальд и Шарлотта Сильверберг. Две подружки – Генриетта Нордлунд и Регина Седер. Но больше всего меня интересует все, что связано с исчезнувшей Викторией Бергман. Как она выглядит? Ты об этом не думал?
– Ну как “не думал”, – начал Хуртиг, но Жанетт по его лицу поняла, что не думал.
– Было бы крайне интересно послушать, что Регина Седер и Генриетта Нордлунд имеют сказать о Виктории Бергман и Фредрике Грюневальд и даже о Шарлотте Сильверберг. Во второй половине дня я соберу совещание, и мы распределим рабочие задачи.
Хуртиг опять кивнул. Жанетт начало казаться, что он как-то на себя не похож. Такое впечатление, что его мысли где-то бродят.
– Ты меня слушаешь?
– А как же. – Хуртиг кашлянул.
– Прежде чем мы пойдем дальше, надо учесть еще кое-что, но сегодня мы это обсуждать не будем. Понимаешь, о чем я?
У Хуртига в глазах снова зажегся огонек внимания, он жестом попросил ее продолжать.
– У нас есть Бенгт Бергман, Вигго Дюрер и Карл Лундстрём. Все трое, как и Пер-Ула Сильверберг, состоят в фонде Sihtunum i Diaspora, и это может иметь отношение к нашему делу. Потом, сегодня за ланчем Биллинг рассказал мне кое-что интересное. Бывший начальник участка, Герт Берглинд, знал Карла Лундстрёма. – Что ты хочешь этим сказать? – Вот теперь Хуртиг проснулся. – Они общались частным образом?
– Да, и не только. Они знали друг друга по одному фонду. Любой дурак вычислит, о каком фонде речь. Сколько же дерьма во всем этом, правда?
– Да уж. – Заинтересованный Хуртиг вернулся на землю, и Жанетт гостеприимно улыбнулась ему.
– Слушай, – сказала она, – я заметила, что ты о чем-то сейчас думал, и, по-моему, не только рабочие вопросы тебя тревожат.
Что-нибудь случилось?
– Ну-у, – протянул Хуртиг, – ничего особо страшного. Но глупо.
– Так что случилось?
– Снова папа. Говорят, ему будет еще труднее столярничать и играть на скрипке.
Только не это, подумала Жанетт.
– Скажу коротко, потому что у нас с тобой много дел. Во-первых, он ходил за дровами, произошел несчастный случай, и отцу после него назначили не те лекарства. Хорошая новость, что больница действовала в соответствии с “законом Марии”[109] и отцу возместят ущерб, а плохая – у него началась гангрена, и пальцы придется отнять. Во-вторых, ему в голову ударила “феррари джи-эф”.
Жанетт только рот разинула.
– Я вижу, ты не знаешь, что такое “феррари джи-эф”. Это папина мотокоса, довольно большая штуковина.
Если бы Хуртиг не улыбался, Жанетт решила бы, что дела по-настоящему плохи. – Что случилось?
– Да вот… Он хотел вытащить ветки, которые застряли в ножах, подпер машину большой рогаткой, лег, чтобы лучше видеть, а рогатка, конечно, выскочила. Мать сбрила отцу волосы, и сосед наложил ему швы. Пятнадцать стежков прямо через лоб и макушку.
Жанетт онемела, и в голове у нее вертелись всего два имени: Жак Тати и Карл Гуннар Паппхаммар.
– Ему всегда удается выкрутиться. – Хуртиг вскинул ладони. – Чем мне заняться после того, как свяжусь с Сигтуной? Ведь до собрания останется еще несколько часов.
– Фредрика Грюневальд. Проверь ее историю. Начни с того, как она оказалась на улице, и потом углубляйся в прошлое. Чем больше имен, тем лучше. Продолжим разрабатывать мотив мести, поищем людей из ее ближнего окружения. Обиженных или тех, кто хотел бы свести с ней счеты.
– По-моему, у таких, как она, врагов чуть больше, чем население страны. Аристократка-мошенница, подделка, дутые компании. Такие идут по головам и предают друзей ради хорошей сделки. – У тебя голова забита предрассудками, Йенс, и к тому же я помню, что ты социалист. – Жанетт рассмеялась и встала, собираясь идти к себе.
– Коммунист, – поправил Хуртиг.
– Чего?
– Я коммунист. Это, как говорится, две большие разницы.
Нечистые части
позволяют, чтобы их трогали, и потому следует беречься, чтобы рука чужого или рука, предлагающая деньги, не коснулась их. Только руки светлой женщины могут коснуться Гао Ляня.
Она расчесывает его сильно отросшие волосы. Ему нравится, что они стали светлее – может, из-за того, что он провел столько времени в темноте. Словно память о свете отложилась в его голове и окрасила волосы в цвет солнечных лучей.
Сейчас в комнате бело, и глазам трудно видеть. Она оставила дверь открытой и внесла корыто с водой, чтобы вымыть его, и он наслаждается ее прикосновениями.
Когда она вытирает его, из прихожей доносится звонок.
руки
берут чужое, если человек не бдителен, но она научила его контролировать их. Все, что они делают, должно иметь смысл.
Он упражняет свои руки, рисуя.
Если бы он мог поймать мир и вместить его в себя, а потом излить его через руки, ему никогда больше не пришлось бы ничего делать. Тогда он обрел бы могущество изменять мир.
