Андреас Эшбах - Выжжено

– О'кей. – Итак, ход игры менялся. Предполагался большой спектакль. «Гендиректором», естественно, будет человек из команды «Микадо», который наобещает этому штутгартскому изобретателю саму небесную синь. – Во сколько?

– В девять вечера. В двадцать один, как они здесь говорят.

– Ваш отец был пунктуален, – с трудом рассказывал Таггард. – Но недоверчив. И потом человек из «Микадо» так и не явился. Я пытался его задержать, убеждённый, что здесь какая-то неувязка. Я звонил по телефону, но ни до кого из остальных не дозвонился. В конце концов, у вашего отца лопнуло терпение, и он уехал.

– И нарвался на свою смерть, – сказал Маркус с тяжёлым чувством.

– Да, и нарвался на свою смерть. Я узнал об этом лишь на другой день. Как оказалось, человек из «Микадо» побывал там, но только для того, чтобы спуститься в подземный гараж ресторана и сделать кое-что с машиной вашего отца. Не знаю точно, что он сделал. Но уж наверняка не что-нибудь простое наподобие перерезанных тормозных шлангов, поскольку полиция бы это обнаружила. Если «Микадо» что-то делали, это был хай-тек. Авария была спланирована с точностью до плюс-минус десяти метров.

– А другая группа взломала лабораторию…

– Да.

Маркус уткнулся локтями в колени, сцепил пальцы и смотрел на бывшего агента ЦРУ и бойца промышленного шпионажа, стоящего на страже экономических интересов США.

– И ради чего всё это? Что же такого изобрёл мой отец?

Таггард вздохнул.

– Хотел бы я сказать вам это, но я никогда в глаза не видел этих бумаг. Такое у нас было предписание, понимаете? Мы не должны были впадать в соблазн затевать собственный гешефт на том, что закулисные эксперты считали самыми горячими изобретениями. Речь шла о способе, насколько я помню, который ваш отец называл остракцией.

– Остракция? – такого слова ему не приходилось слышать.

– На сообщении экспертной группы стояли три звезды. Это означало высшую важность.

Маркус размышлял:

– Мой брат рассказывал однажды, что наш отец был убеждён, будто это изобретение совершит революцию в мировой экономике.

– Без сомнения. Нехваткой самоуверенности ваш отец не страдал. Правда, это свойство – самое распространённое среди изобретателей.

– А что стало с этими бумагами?

– Маркус, – проникновенно сказал Таггард. – Вы здесь не в романе Майкла Крайтона.[43] Что бы там ни изобрёл ваш отец, всё равно это не спасёт мир.

– Вы просто так мне это говорите.

Таггард хрипло вздохнул.

– Насколько я припоминаю, документы были переправлены в некий Farsight Institut в Crooked River Pass, Орегон. Что они там с ними сделали, мне неизвестно. Таких вещей мы никогда не знали.

Орегон. Штат, граничащий с Айдахо. Ещё полгода назад это было бы совсем рядом. А теперь эти документы могли бы с таким же успехом лежать на обратной стороне Луны.

– Так вот, значит, как оно было, – с горечью констатировал Маркус.

– После этого я ушёл из «Eurocontact». Началась бумажная работа в ЦРУ, как я вам уже говорил. Но все эти годы меня тяготило, что я оказался участником сговора убийц. Я оказался не таким уж пройдохой, как сам о себе думал… – Голос Таггарда звучал всё тише. Силы, казалось, окончательно покидали его. – Я хотел загладить эту вину перед вами, Маркус. Поэтому я не упускал вас из виду. После вашей аварии я позаботился о том, чтобы ваш брат беспрепятственно вывез вас из страны. Я думал, может, хоть таким образом мне зачтётся мой грех… – Он закрыл глаза, задышал с булькающими хрипами. – Как вы думаете, Маркус?

Маркус сглотнул, вспомнил минувшие недели, вечера… Мужские разговоры, в принципе незначительные (о пустяках), а с другой стороны…

– Конечно, – сказал он. – Конечно, зачтётся.

Если бы он мог найти слова, он бы сказал умирающему, как благодарен ему. И что он прощает его.

Таггард снова с трудом разомкнул глаза, с усилием поднял руку и жестом подозвал его к себе. От него пахло смертью. Голос был еле слышен.

– Я должен сказать вам кое-что ещё, Маркус…

Когда Маркус вышел и тихо прикрыл за собой дверь, преподобный всё ещё стоял в коридоре – не человек, а мрачная гора в опустившихся сумерках.

– Как он там? – спросил.

– Он сказал, что теперь хочет уснуть.

Преподобный кивнул.

– Хорошо. Вы слишком долго пробыли у него. Это его наверняка утомило.

– Он не хотел отпустить меня раньше.

Установилась тишина, которая давила на уши.

– Может быть, он больше не проснётся, – сказал преподобный Смолл. Казалось, он вслушивался в себя. – Бог теперь позаботится о нём.

Маркус молчал. Он уже скорбел о человеке, который спас ему жизнь. Который принял его и делил с ним свой хлеб – в истинном смысле этого слова.

– Идемте, – Смолл указал ему на входную дверь.

Они вышли наружу. Там уже стемнело. Маркус почти осязал эту темноту. День пролетел как один час.

На пороге Смолл положил ему на плечо свою тяжёлую ладонь.

– А теперь идите к себе.

Его рука весила тонну.

– Это не я, – сказал Маркус. – С вашей дочерью, я имею в виду.

– Я знаю, – сказал преподобный. – Ребекка не смогла меня долго обманывать. Хотя, к сожалению, и пыталась это делать.

Он посмотрел на Маркуса сверху вниз.

– Но вы посягнули на продовольственные запасы общины. Это не может остаться безнаказанным. – Он отпустил его. – Мы оставим это дело, пока не свершится судьба Чарльза Таггарда. После этого мы устроим судебное заседание и вынесем вам приговор, как это предусмотрено нашими законами. А до того я налагаю на вас домашний арест. Сейчас вы отправитесь в дом Чарльза и останетесь там, пока за вами не придут.

Лес обступил деревню, чёрный и молчаливый, и выглядел более неприступной крепостной стеной, чем когда бы то ни было. Маркус почувствовал, как на его сухие глаза наконец навернулись слёзы.

– Тогда я пошёл, – сказал он.

Слёзы никак не хотели пролиться. Может, потому, что он не знал, кого же ему оплакивать. Своего отца? Таггарда? Самого себя?

Когда опустилась ночь, он сидел за кухонным столом и прислушивался к боли, которая ворочалась у него в груди. Всплывали картины, воспоминания. Стопка журналов «Life», которую в детстве он нашёл на свалке; журналы большого формата с огромными фотографиями умопомрачительных ландшафтов и городских силуэтов, в мечты о которых он пускался… Настоящее сокровище из пятидесятых годов, полный, хорошо сохранившийся комплект за несколько лет!

У одного из школьных друзей он наткнулся на старые журналы «Reader's Digest», выпросил их и проглотил залпом. В гнетущей атмосфере родительского дома, отягощенной непрерывным ожиданием грядущего конца света, экологической катастрофы и предстоящего крушения, эти журналы были его убежищем, его спасательной шлюпкой, Ноевым ковчегом его души. Можно сказать, он держался на плаву только благодаря журнальным историям, которые рассказывали, как людям при помощи ума и способностей удавалось преодолеть все преграды и справиться с трудностями. Это вселяло в него надежду, что люди могут выбиться из посудомойщиков в миллионеры, из чистильщиков обуви – в промышленники, из мальчиков на побегушках – в сенаторы. Так Америка стала для него идеалом свободы и уверенности. Страна, где можно помериться силой с миром и реализовать свои возможности. Не «все возможности», как это зачастую упрощённо говорят; этого он никогда не ожидал. Однако в себя он всегда верил; он верил, что если достаточно страстно о чём-то мечтать, эта мечта сама даст тебе силы её осуществить. Вот что он вычитывал из всех этих статей, историй, биографий; этот нектар питал его, благодаря ему он внутренне освобождался от страха, который владел его отцом, да и всей Германией после войны. Чтобы вдобавок к внутренней свободе обрести и внешнюю, он не видел другого пути, кроме как уехать в Америку. Только там, он считал, человеку даётся свобода победить или потерпеть поражение. Там, он считал, нет страха, который сводит все усилия на нет.

И вот теперь это. Исповедь жизни человека, который считал, что защищает Америку и свои идеалы, предавая их. Который поддался одному из коллективных страхов, веря при этом, что спасает свободу.

Из-за этого погиб отец.

И вместе с ним погибло изобретение, которое, возможно, стало бы революционным.

Может, об этом-то он и скорбел. Об утрате мечты.

К одиннадцати часам свеча догорела. Он погасил её, взял карманный фонарь и принялся за дело.

– Эх вы, – шепнул ему на ухо, среди прочего, Таггард. – Вам нужно дизельное топливо? Котельный мазут – то же самое. В моём доме мазутное отопление, вы это помните? Конечно, котёл пуст – но лишь для отопительной системы. Его пополняют, когда в нём ещё остаётся десятая часть, вы этого не знали? Его нельзя опустошать совсем, потому что десятая часть – это отстой, полный взвесей и примесей. Мой котёл засорился, после этого я его отключил, но последняя десятая часть всё ещё в бакс. Добрых тридцать галлонов, навскидку. Вам нужно только слить его и отфильтровать…