Джеффри Форд - Год призраков
Может, он появится к ланчу
В тот вечер мама, которая уже успела хорошенько приложиться к своей бутылочке, взорвалась и превратилась в настоящий вулкан, дышащий злостью и яростью. С ней такое случалось — она тогда становилась другим человеком, совсем незнакомым. Потом я никогда не мог вспомнить подробностей ее приступов бешенства — эти происшествия словно вытягивали весь воздух из комнаты, не позволяя мне дышать. Перед моим мысленным взором представала злая королева, смотрящаяся в свое волшебное зеркальце, и я старался погасить этот образ, вызывая в памяти какой-нибудь снежный день, когда я был маленьким и мама везла меня с Джимом в школу на санках и бежала во весь дух. Мы смеялись, она смеялась, и весь мир был укрыт белым одеялом.
Мы, дети, бросили отца, оставив его один на один с разбушевавшейся мамой. Джим ускользнул в подвал и с головой ушел в дела Драного города. Мэри мгновенно превратилась в Микки, окружив себя защитной цепочкой нашептываемых чисел, и пробралась к Бабуле и Деду. Я поспешил наверх в свою комнату и на лестнице услышал звук пощечины, а потом что-то брякнуло, упав на пол. Я знал, что это были либо очки отца, либо его зубы, но спускаться и выяснять не собирался. Я знал, что отец сидит и стоически ждет, когда буря уляжется. А я отправился вместе с Перно Шеллом по Амазонке на поиски Эльдорадо.
Немного спустя, когда в шею Перно попала стрела, отравленная ядом кураре, и паралич начал сковывать его руки и ноги, раздался стук в дверь и вошла Мэри. Она свернулась калачиком в ногах моей кровати и принялась оттуда сверлить меня взглядом.
— Ну что, — сказал я, — хочешь, почитаю тебе о ком-нибудь из моей тетради?
Она села и кивнула.
И я прочел ей последние записи, в том числе историю про мальчишку Хортонов на велосипеде. Читал я медленно, чтобы убить время и продлить удовольствие от умственного напряжения, которое Мэри получала, разбирая мои находки. Когда мы закончили, в доме царила тишина.
— Ну и кто вышел победителем? — спросил я.
— Уборщик Борис.
— А теперь отправляйся спать.
На следующее утро маму мучило сильное похмелье, и она не смогла отвести нас в церковь, а потому велела нам хорошенько покаяться в грехах друг перед другом и прочесть «Аве Мария». Мы галопом совершили покаяние и молитву, а когда наконец собрались к завтраку, отец принялся рассказывать случаи из своей армейской жизни. Я спрашивал себя, уж не вчерашнее ли нападение мамы привело ему на ум другие сражения. Зазвонил телефон, и мама — тихая, улыбчивая, по виду начисто забывшая про вчерашнее — сняла трубку.
Закончив разговор, она поделилась с нами новостью: Чарли Эдисон, который учился со мной в одном классе, ушел вчера из дома поиграть и не вернулся. Когда он не появился к обеду, его мать начала беспокоиться. Когда наступил вечер, а Чарли так и не пришел домой, его отец позвонил в полицию. Мама сказала:
— Либо с ним что-то случилось, либо его похитили.
Бабуля вытянула губы, потом втянула их.
— Может, он появится к ланчу, — предположила она.
Чарли Эдисон был слабым и хилым — даже больше, чем я. У нас все время были одни учителя, начиная с детского сада. На общих фотографиях он четко выделялся — последний заморыш в классе. Невысокий и тощий, с руками-проволочинами и шеей не толще карандаша, он напоминал лицом черепашку Томми из старого мультика.[27] Очки у Чарли были такие большие, что казалось, он спер их у отца, и каждый раз, вспоминая о нем, я воображал, как он пальцем-спичкой пропихивает свои стекла назад на переносицу. Перед Чарли ежедневно стояла серьезная задача — достичь невидимости, потому что ребята понаглее вечно задирали его. Я испытывал сочувствие к Чарли и облегчение оттого, что он существует, — иначе эти мальчишки, вероятно, задирали бы меня.
Физкультуру у нас вел тренер Гриншоу, который зачем-то всегда держал хотя бы одну руку в тренировочных брюках: я не имею в виду карманы. Если шел дождь или на улице было слишком холодно, мы оставались в физкультурном зале и играли в вышибалы. Мы разделялись на две команды, и каждая занимала свою сторону зала, причем пересекать разделительную линию запрещалось. Нужно было вышибить кого-нибудь из команды противника, попав в него красным мячом, довольно жестким. Если же противнику удавалось поймать мяч, то из игры выбывал ты сам и садился на скамейку.
Как-то раз перед самым Рождеством у Гриншоу появился блеск в глазах — он дунул в свой свисток и объявил игру в вышибалы. Все шло как обычно, и Чарли удавалось довольно долго прятаться, пользуясь навыком невидимости, а потому он остался последним в своей команде. С другой стороны последним оказался Джейк Харвид. Никто не знал, сколько раз его оставляли на второй год, но точно было известно, что один раз, еще до перехода в пятый класс, его уже арестовывали. Бицепсы Джейка были как сталь, а сзади на голени левой ноги он сам себе перышком и тушью вытатуировал слово «говно». Увидев финальный расклад, Гриншоу дунул в свой свисток и ввел новое правило: два оставшихся игрока могли теперь двигаться по всей площадке — разделительной линии больше не существовало.
Мяч был у Чарли, но Джейк с важным видом спокойно направился в его сторону. Чарли изо всех сил бросил мяч, но тот поплыл в воздухе, как воздушный шарик, и Джейк без труда поймал его — словно сорвал яблоко с ветки. На этом игра должна была окончиться, но Гриншоу не стал свистеть. Все в зале принялись скандировать: «Джейк! Джейк!» Джейк завел руку назад, а Чарли тем временем принялся пятиться — до тех пор, пока не оказался совсем рядом со стеной. Там он встал, закрыв лицо руками. Мяч ударил Чарли в грудь с такой силой, что из него вышел весь воздух и, отброшенный назад, он стукнулся головой о бетонную стену. Очки его раскололись пополам, ударившись о пол, и сам Чарли без сознания тоже рухнул наземь. Вызвали «скорую», и рождественским подарком для Чарли оказалось сломанное ребро.
Отец и Дед, сев в машину, присоединились к поискам Чарли, а мы с Джимом прицепили к ошейнику Джорджа поводок и отправились в лес — посмотреть, не обнаружится ли там следов пропавшего. По пути нам попалось немало ребят из нашего квартала и их родителей — все ехали либо на машинах, либо на велосипедах и тоже искали Чарли.
Джим сказал:
— Он, наверное, где-то потерялся и не может вспомнить дорогу домой. Ты же знаешь Чарли.
Я ничего не ответил, потому что мое воображение было занято собственной персоной — как я сам теряюсь и не могу найти дорогу домой, а то и того хуже — как меня связывают и увозят куда-то, откуда мне никогда не выбраться, не увидеть родных и дома. У меня сердце ушло в пятки, и я непременно убежал бы назад, если бы не было светло и Джордж не семенил рядом с нами.
— Может, его схватил бродяга, — наконец произнес я.
К этому времени мы добрались до дверей школы, и тут Джим остановился, повернулся и посмотрел на меня.
— А знаешь, — сказал он, — наверное, ты прав.
— А как ты думаешь, им это пришло в голову?
— Конечно, — сказал он, но тут я вспомнил шляпную коробку в мусорном бачке, и меня охватили сомнения.
Наши поиски в лесу были короткими. День стоял удивительно ясный и холодный, все деревья покрывались багрянцем, но мысль о том, что бродяга теперь уже не только заглядывает в окна, не давала нам покоя. Мы дошли только до изгиба ручья — дальше не хватило духа. Выйдя из леса, мы заглянули в канализационную трубу, обошли баскетбольные площадки, мельком осмотрели сточную яму и, пройдя по периметру забора вокруг школьного двора, вернулись ко входу.
— У меня есть тридцать центов, — сказал Джим. — Хочешь сбегать в гастроном за газировкой?
Это ты?
После этого примерно неделю наш квартал кишел полицейскими — они опрашивали всех в связи с исчезновением Чарли Эдисона и пытались составить версию происшествия. История эта появилась в вечерних новостях. В репортаж даже включили фотографию Ист-Лейка. В черно-белом варианте наша школа выглядела иначе, став почти неотличимой от других, куда ребята ходят с удовольствием. Потом мелькнула фотография Чарли — он улыбался из-за своих громадных очков. Я не смог сдержаться и отвернулся, вспомнив все испытания, через которые ему довелось пройти за то время, что я его знал.
Все искренне переживали за Чарли и сочувствовали его семье, но к концу второй недели город начал возвращаться к своим старым привычкам, словно какой-то сильный поток затягивал нас в русло нормального существования. Меня огорчило, что все были вполне готовы поскорее оставить Чарли в прошлом и вернуться к своей каждодневной жизни. Не могу сказать, что я сильно отличался от них. Мои мысли возвращались к домашнему заданию по арифметике, полученному от Краппа, и бедам собственной семьи. Думаю, расследование продолжалось, но жители нашего городка больше не пребывали в ступоре.
