Роберт Ладлэм - Уик-энд с Остерманом

— Как это?

— Если они — любая пара или же все — не имеют отношения к «Омеге», то станут вести себя совершенно нормально. Они сообщат об инцидентах, которые с ними произойдут, в полицию или в ФБР. И мы это узнаем. Если же одна или две пары обратятся с таким сообщением, а остальные этого не сделают, мы узнаем, кто «Омега».

— И… ну, предположим, что вы правы. И что тогда? Какие твердые гарантии вы можете мне дать?

— Тут есть несколько факторов. Расчет на «защиту от дурака». Я уже говорил, что информация относительно вас будет носить фальшивый характер. Кто бы ни был «Омегой», они пустят в ход свои источники и проверят данные через Кремль. Наши союзники там тоже подготовлены. Запрос перехватят. Информация, которую «Омега» получит из Москвы, будет содержать чистую правду. Правду, которая существовала до этого дня. Вы просто Джон Таннер, директор службы новостей и не имеете никакого отношения ни к каким тайнам. Роль приманки сыграет следующее. Тем, кто будет проверять вас, Москва сообщит, чтобы они присмотрелись к другим парам. Они могут быть перебежчиками. Мы внесем раскол. И тут, на пике конфронтации, выйдем на сцену.

— Что-то слишком легко. И просто.

— Любая попытка покушения на вас или вашу семью подвергнет опасности всю операцию «Омега». А они не захотят пойти на такой риск. Слишком много сил вложено. Я же сказал, что они фанатики. А дата начала операции «Омега» примерно через месяц.

— Звучит не слишком ободряюще.

— Есть кое-что еще. К каждому члену вашей семьи приставят как минимум по два вооруженных агента. Они будут с вами двадцать четыре часа в сутки. Ни один из них не отдалится от вас дальше, чем на пятьдесят ярдов. В любое время суток.

— Теперь я окончательно понял, что вы не в себе. Вы не представляете, что такое Сэддл-Уолли. Стоит только там появиться незнакомцу, на него тут же обращают внимание! У нас незамеченной муха не пролетит.

Фассет улыбнулся:

— В настоящий момент в Сэддл-Уолли тринадцать наших людей. Они привычные обитатели вашей общины.

— Боже милостивый! — тихо сказал Таннер. — Никак для нас наступает тысяча девятьсот восемьдесят четвертый?[1]

— Сегодня нам часто приходится вспоминать об этом.

— И выбора у меня нет, разве не так? Да, выбора нет, — он указал пальцем на диктофон и заявление, лежавшие на столе рядом. — Я на крючке?

— Мне кажется, вы снова излишне драматизируете.

— Нет, никоим образом. Ничего я не драматизирую… Я должен буду делать то, чего вы хотите от меня. Да? Я должен пройти через это… Единственная возможность — это исчезнуть… и стать дичью. Охотиться за ней будете вы сами и, если вы не ошибаетесь, — эта «Омега».

Фассет открыто посмотрел Таннеру в глаза. Он говорил сущую правду, и оба они знали это.

— Это всего лишь шесть дней. Шесть дней из всей вашей жизни.

4. Понедельник — 8.05 пополудни

Он смутно осознавал, что летит из аэропорта Даллас в Ньюарк. Он не устал. Он был напуган. Он лихорадочно перескакивал в мыслях с одного образа на другой, и картинки стремительно сменяли друг друга. Он видел острый испытующий взгляд Лоренса Фассета, сидящего за диктофоном с вращающимися катушками. Он узнавал тембр его голоса, задавались какие-то невероятные вопросы; постепенно голос становился все громче и громче.

«Омега»!

И лица Берни и Лейлы Остерманов, Дика и Джинни Тремьянов, Джоя и Бетти Кардоне.

Все это не имело никакого смысла. Уже в Ньюарке на него снова обрушился весь этот кошмар, и он с трудом вспоминал, как передавал Лоренсу Фассету какие-то бумаги компании и подписывал отсутствующие листки из досье.

Он знал, что ничего не сможет сделать.

Часовая поездка из Ньюарка в Сэддл-Уолли прошла в молчании. Водитель, получив щедрые чаевые, понял, что пассажир на заднем сиденье к разговорам не расположен — всю дорогу курит и не ответил даже на вежливый вопрос, как прошел полет.

СЭДДЛ-УОЛЛИ

ПОСЕЛЕНИЕ ОСНОВАНО В 1862

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ!

Когда по щиту скользнули лучи фар, внутренний голос произнес только два слова — «Порванный ремень».

Невероятно.

Минут через десять такси подъехало к его дому. Он вышел и рассеянно протянул водителю деньги.

— Спасибо, мистер Таннер, — сказал водитель, перегибаясь через сиденье, чтобы взять деньги.

— Что? Что вы сказали? — резко повернулся к нему Джон Таннер.

— Я сказал: «Спасибо, мистер Таннер».

Таннер, схватившись за ручку двери, с силой рванул ее на себя:

— Откуда вы знаете мое имя? Отвечайте, откуда вы узнали мое имя?

Таксист заметил капли пота, выступившие на лице пассажира, и его сумасшедший взгляд. «Тронулся» — подумал водитель. Он незаметно опустил левую руку. Там на полу у него всегда лежал обрезок свинцовой трубы.

— Слышь, парень, — сказал он, осторожно обхватывая обрезок пальцами. — Если не хочешь, чтобы кто-то знал твое имя, сними надпись с лужайки.

Сделав шаг назад, Таннер взглянул из-за плеча. Посреди газона, покачиваясь на цепи, стоял железный фонарь. А под ним сияла ярко освещенная надпись:

ТАННЕРЫ

22 Орчард-драйв.

Он видел и этот фонарь, и эти слова тысячу раз. «Таннеры, 22 Орчард-драйв». Но в ту секунду ему почудилось, что он видит их впервые.

— Прости, приятель. Я слегка не в себе. Терпеть не могу летать, — он захлопнул дверцу, а шофер стал поднимать стекло.

— Тогда вам надо ездить на поездах, мистер, — вежливо сказал он. — Или гуляйте себе пешком на здоровье!

Такси рвануло с места, а Таннер, повернувшись, посмотрел на дом. Открылась дверь. Оттуда, встречая его, выскочил пес. Жена стояла в освещенном холле, и он разглядел ее улыбку.

5. Вторник — 3.30 утра по калифорнийскому времени

Белый французский телефон с приглушенным звоночком издал сигнал не менее пяти раз. Лейла сквозь сон подумала, что глупо ставить его на столик рядом с Берни. Его это не будит, а она просыпается.

Она толкнула мужа локтем в ребро:

— Мой дорогой… Берни, Берни! Телефон.

— Что? — Остерман открыл глаза и смутился. — Телефон? О, эта чертова штука. Кто его только может услышать?

Пошарив рукой в темноте, он нащупал трубку:

— Да?.. Да, это Бернард Остерман… Междугородный? — он прикрыл трубку ладонью и привалился к изголовью, повернувшись к жене: — Сколько сейчас времени?

Лейла включила лампу на ночном столике и бросила взгляд на часики:.

— Пол четвертого. Господи!

— Скорее всего, какой-нибудь сукин сын из гавайской серии. Там еще нет и полуночи, — Берни прислушался к голосу в трубке. — Да, я жду… Это издалека, дорогая. Если это в самом деле Гавайи, они думают, что я сижу за пишущей машинкой. Им ничего не вбить в голову… Алло? Поторопитесь, пожалуйста!

— Ты говорил, что хотел бы видеть эти острова без военных мундиров, помнишь?

— Прости… Да, это и есть Бернард Остерман, черт возьми! Да? Да? Спасибо… Алло? Я вас еле слышу. Алло?.. Да, так лучше. Кто это?.. Что? Что вы говорите?.. Кто это? Как вас зовут? Я вас не понимаю… Да, я слышу, но не понимаю… Алло?.. Алло! Минутку! Я сказал подождите минуту! — Остерман резко поднялся и спустил ноги на пол. Одеяло потянулось за ним и упало. Он начал стучать по рычагу аппарата. — Вот, черт возьми, отключился!

— Кто это был? Почему ты кричал? Что тебе сказали?

— Он… этот сукин сын бурчал что-то неразборчивое. Он сказал… он сказал, чтобы мы последили за дубильщиком. Вот что. Он постарался, чтобы я разобрал это слово. «Дубильщик». Что это, черт возьми, значит?

— Что именно?

— Да дубильщик! Он все время повторял это слово!

— Совершенно непонятно… Это в самом деле были Гавайи? Тебе сказали, откуда вызов?

Остерман посмотрел на жену. В спальне стояла полутьма.

— Да, сказали. Я четко расслышал. Звонок был из-за моря… Но из Лиссабона. Лиссабона в Португалии.

— Мы никого не знаем в Португалии!

«Лиссабон, Лиссабон. Лиссабон… — Остерман продолжал тихо повторять про себя это слово. — Лиссабон. Это ничего не значит…»

— Что ты имеешь в виду?

— Дубильщик…[2]

— Тан… тан. Неужто это Джон Таннер? Джон Таннер!

— Дело не в этом…

— Это Джон Таннер, — тихо сказала Лейла.

— Джонни?.. Что он имел в виду — «следите за ним»? Почему мы должны наблюдать за ним? Почему для этого надо звонить нам в полчетвертого утра?

Сев, Лейла потянулась за сигаретой:

— У Джонни есть враги. В порту Сан-Диего его по-прежнему терпеть не могут.

— Сан-Диего — это понятно! Но Лиссабон?

— На прошлой неделе «Дейли варьете» сообщило, что мы отправляемся в Нью-Йорк, — продолжала Лейла, глубоко затягиваясь. — И что мы, скЬрее всего, остановимся у наших бывших соседей и друзей Таннеров.