Серж Брюссоло - На пороге ночи
«Нечего ловчить, – приговаривал он. – Если Господь не благословил плодородием эту землю, значит, мы не заслужили. Очисть душу, и земля начнет плодоносить. Всякая жатва – воздаяние. Бог дает нам понять, что прежде мы должны вспахать нашу совесть, убрать все камешки и сорняки, которые мешают всходам».
Но до наступления этого светлого дня нужно было как-то сводить концы с концами, и Джудит пришла в голову простая мысль пустить в дело плоды ежевики, заполонившей все вокруг. Вот где урожай всегда был щедрым! Возможности этих колючих плантаций казались неисчерпаемыми. На сей раз Джедеди не возражал. Идея собирательства ему нравилась главным образом тем, что невозможно было погрузить руку в покрытые шипами кусты и не пораниться. Однако когда Джудит попробовала дать детям перчатки, он воспротивился.
«Опять ловчишь! – ругался Джедеди. – Не можешь ты без этого, дочка. Вот отличительная черта женской души – всегда выбирать самый легкий путь».
Пришлось отказаться от перчаток, к огромной досаде троих ребятишек Джудит – Бонни, Понзо и Дораны. Бонни исполнилось семь лет, Понзо – шесть, а малышке Доране – всего пять. Брукс, их отец, планировал рождение детей с методичностью фанатика, надеясь утопить воспоминания о Робине в бесконечном потоке его братишек и сестренок. Джудит не сомневалась, что, если бы Брукс не погиб под трактором в результате несчастного случая, ей и дальше пришлось бы рожать каждый год. Он считал, что это единственный способ справиться с тем страшным отчаянием, в которое они погрузились после исчезновения первенца.
«Пионеры так и поступали, – каждый раз отвечал он, когда Джудит осмеливалась говорить, что они не настолько богаты, чтобы содержать многочисленное семейство. – Куча детей – вот оружие против голода, эпидемий, убийств. Даже если кто-нибудь из них умрет, всегда останутся двое-трое выживших для продолжения рода. И в наши дни у амишей и меннонитов[4] по двадцать детишек в семье, вот кто на верном пути!»
А однажды Брукс, когда был слегка под хмельком, зашел в своих рассуждениях еще дальше: «Когда детей много, к ним меньше привязываешься, а потом и вовсе начинаешь путать одного с другим, ясно тебе? Главная ошибка – единственное чадо. Его обожают, а это вредит всем. С целой армией ребят легче, потому что нет времени с ними возиться. Нельзя слишком к ним привязываться – вот главное, что я понял в жизни».
Нельзя привязываться… Джудит тоже об этом думала, хотя и избегала столь четких формулировок. Потеря Робина чуть не привела ее к безумию. Два года она прожила с незаживающей раной в сердце. Что-то у нее сломалось внутри, пока наконец таинственная рука не перекрыла этот кран хлещущей боли, может быть, просто усталость души, естественное желание избавить себя от страдания. Однажды в магазине соседка ей сказала: «Когда слишком долго рыдаешь над одним, для других слез не остается».
Так и произошло. Если бы сегодня Понзо, Бонни или Дорана вдруг исчезли, Джудит не стала бы их оплакивать так, как Робина, она была на это не способна. Робин забрал у нее все, выпил до дна, не оставив ничего ни братьям, ни даже сестренке.
«После него я перестала растрачивать свои чувства, – признавалась она себе, – теперь я благоразумно держу дистанцию: следуя совету Брукса, избегаю привязанности».
Ей было стыдно это сознавать, но от правды не убежишь. Джедеди приучил ее анализировать свои поступки, отыскивать истинные их причины за кажущимися, лежащими на поверхности. Джудит не собиралась ничего себе прощать. Никогда она не полюбит Бонни, Понзо и Дорану, как любила Робина, – это невозможно, таково неизбежное последствие ее выживания. Как ни странно, Джудит упрекала своего пропавшего первенца в том, что сделалась бесчувственной матерью. «Все из-за него, из-за Робина, я приняла слишком много страданий». Довольно с нее было муки. Она уподобилась тем женщинам, которые, испытав огромное чувство неразделенной любви, нашли тихую пристань в браке по расчету. Джудит стала думать прежде всего о себе, соблюдать свой интерес. С Бруксом она никогда не делилась этими мыслями. Никогда.
Джудит Пакхей сделала несколько шагов по веранде и оперлась локтями на перила. Она задыхалась, ее бросало то в жар то в холод. Спустилась по ступенькам во двор. Везде, насколько хватало взгляда, был одинаковый пейзаж: плотное кольцо буйно разросшегося, неистребимого кустарника, с течением времени подобравшегося к дому.
Солнечные блики плясали на ящиках с пустыми банками, громоздящихся возле сарая. Ах, как Брукс презирал это сладкое производство, в котором не было ничего мужественного. Другое дело, консервированные помидоры или, на худой конец, консервированная тыква – мужчина вправе гордиться, выставляя их на продажу или на конкурс готовой сельхозпродукции. Но ежевичное варенье! Приторный запах, булькающие котлы – как он всего этого стыдился! Заветной мечтой Брукса было уничтожить кустарник, перекопать землю, сделать ее плодородной с помощью новейших удобрений, которые так нахваливали представители научных лабораторий, проводившие недавно собрание в деревенском клубе. И он наверняка добился бы своего, если бы не яростное сопротивление Джедеди: Бог наградил колючками – надо этим довольствоваться. И никаких перчаток. За прошлые, а то и будущие грехи следовало расплачиваться царапинами и ссадинами.
Подойдя к колонке, Джудит намочила подол фартука и обтерла лицо, шею и верхнюю часть груди. Ей по-прежнему не хватало воздуха, она боялась. Радости, естественной в ее положении, Джудит не испытывала. Кажется, впервые в жизни она не могла разобраться в своих чувствах. Вместо огромного облегчения и всепоглощающего счастья она ощущала смутную угрозу: так легкая дымка на горизонте превращается в стремительно приближающийся смерч, после которого не остается ничего, кроме разрушенных домов и вырванных с корнем деревьев.
Она немного пришла в себя. Ей предстояло самое трудное: поставить в известность детей. (Скоро вернется ваш старший брат… Вы никогда его не видели. Теперь ему уже десять лет.)
Как они воспримут эту новость? Плохо, Джудит не сомневалась. Особенно Бонни, гордившийся тем, что он старший. О Робине она никогда с детьми не говорила – не разрешал Брукс.
«В семье должна быть нормальная жизнь, – рассуждал он, – нельзя ждать до бесконечности, что нам его однажды вернут. Будем считать, что он умер, и начнем с нуля, другого выхода нет. Мы еще молоды, и не будем отравлять свое существование из-за этого несчастья. Пионеры не отступали перед такими трудностями, они справлялись с горем и продолжали идти вперед».
Пионеры были путеводной звездой Брукса. Если он и брал в руки книгу, то только для того, чтобы почитать о первых американских поселенцах, чей суровый быт был для Брукса неиссякаемым источником житейской мудрости. Он с каким-то болезненным упрямством старался следовать им во всем. Джудит часто наблюдала, с каким напряженным вниманием муж разглядывает репродукции с картин Ремингтона, словно пытается найти ответ на главный вопрос.
Джудит подставила лицо ветру, чтобы оно высохло. Ноги отяжелели и слушались с трудом, а ведь ей нужно было еще собрать чемодан. К ней скоро должен заехать шериф, и на подготовку оставалось совсем немного времени.
– Понзо, Бонни, Дорана… Где вы? – неуверенно крикнула она.
Джудит не следила за тем, где находятся ее дети: Брукс запретил.
«С Робина ты не спускала глаз, но это не помогло, – бранился он, когда Джудит начинала беспокоиться. – Двух минут хватило, чтобы его украли, поэтому не стоит жить в вечном страхе перед новым похищением. Нечего опекать ребят, иначе они вырастут похожими на мокрых куриц».
– Бонни, Понзо, Дорана! – позвала Джудит еще раз.
Она неохотно произносила имя дочери последним, но мальчишки на этом настаивали, особенно Бонни, при каждом удобном случае старавшийся подчеркнуть, что он старший. Джедеди одобрял сложившийся ритуал, полагая, что неправильно ставить девочку на первое место.
Люди считали Джедеди примерным меннонитом, и действительно, глядя на него, легко можно было представить, как он запрещает внукам посещать школу или пропагандирует приспособления, вышедшие из употребления еще в семнадцатом веке, но это было не совсем так. На самом деле Джедеди Пакхей не принадлежал ни к одной из церквей: он изобрел собственную религию. Если он и получал приказы и распоряжения, то непосредственно из уст самого Господа; обычно происходило это во время сна или когда на прерию обрушивался сильный ветер.
4
Время полета показалось ей вечностью. Джудит Пакхей не отдавала себе отчета в том, что с ней происходит, утратила всякую связь с реальностью. Она боялась города. Не хотела показаться неотесанной дурочкой, опасалась, что люди за ее спиной будут насмехаться над ее деревенским выговором.
