Алма Катсу - Употребитель

Я прижалась спиной к дереву и стала смотреть на проповедника. Он пробирался к середине небольшой полянки перед толпой горожан. Проповедник оказался моложе, чем я ожидала. Единственным пастором, которого я знала, был Гилберт, и он прибыл в Сент-Эндрю уже седым и согбенным. А этот проповедник шагал прямо и горделиво. Он словно был уверен, что Бог и справедливость на его стороне. Он был хорош собой. Как-то даже неловко было от того, что проповедник так красив, и женщины, сидевшие близко от него, сразу защебетали, как пташки, когда он одарил их широкой белозубой улыбкой. И все же, когда я наблюдала за тем, как он обводит толпу взглядом, готовясь произнести проповедь (с таким самоуверенным видом, словно эти люди ему принадлежат), меня вдруг обдало темным холодом. Казалось, надвигалось что-то нехорошее.

Проповедник заговорил громким и ясным голосом. Он рассказал о том, где уже побывал на территории Мэн и что там увидел. Эта территория становилась копией Массачусетса — в том смысле, что повсюду горстки богачей распоряжались судьбой своих соседей. И что же это приносило простому человеку? Суровые времена. Простой народ нищал. Честные мужи, отцы семейств, попадали за решетку, а их жены и дети были вынуждены продавать землю и оставались ни с чем. Я с удивлением заметила, что некоторые горожане согласно кивают.

«Народ хочет — американцы хотят, — подчеркнул проповедник, потрясая Библией, — свободы. Мы сражались с британцами не только ради того, чтобы место короля заняли новые господа. Землевладельцы в Бостоне и купцы, продававшие свои товары поселенцам, — не более чем грабители. Они занимаются воровским ростовщичеством, а закон для них — собачка на поводке». Сверкая глазами, проповедник обводил взглядом толпу горожан. Их согласный ропот вселял в него уверенность. Он начал ходить из стороны в сторону по утоптанной траве. Я не привыкла к тому, чтобы несогласие выражалось столь открыто, при таком скоплении народа, и меня немного встревожило то, какой успех имела речь проповедника.

Неожиданно рядом со мной оказался Невин. Он презрительно смотрел на горожан.

— Поглядеть только на них, — сказал он. — Рты раззявили.

Невин унаследовал от отца сварливый характер. Он строптиво сложил руки на груди и фыркнул.

— Похоже, им просто интересно его послушать, — заметила я.

— Да ты хоть чуточку понимаешь, о чем он речь ведет? — прищурившись, спросил у меня Невин. — Ты ничего не знаешь, да? Ну, ясное дело, как тебе понять. Ты просто глупая девчонка. Ничего не соображаешь.

Я нахмурилась и сердито подбоченилась, но ничего не ответила брату. В одном Невин был прав: я действительно понятия не имела о том, что имел в виду проповедник. Я совсем не знала, что происходит в большом мире.

Проповедник же указал на группу мужчин, стоявших поодаль от толпы.

— Видите этих мужчин? — спросил он, указывая на Тоби Остергарда, Дэниела Дотери и Олафа Ольмстрема.

Эти трое были одними из самых бедных в нашем городке, но люди не самые милосердные могли бы сказать, что они и самые ленивые.

— Он договорится до беды, — покачал головой Невин. — Знаешь, что такое «белый индеец»?

Даже самая глупая девчонка в нашем городке сказала бы, что эти слова ей известны. Несколько месяцев назад к нам пришли вести о мятеже в Фэйрфаксе. Там горожане, нарядившись индейцами, избили пристава, когда тот пытался вручить судебную повестку задолжавшему фермеру.

— И здесь будет то же самое, — кивнув, пробормотал Невин. — Я слышал, как Ольмстрем, Дотери и еще кое-кто разговаривали про это с отцом. Жаловались, что Уотфорды их обирают… — Невин плохо разбирался в тонкостях этих дел. Детям никто не объяснял про расчеты и проценты в лавке. — Дотери говорит, что кое-кто сговорился против бедняков, — поведал мне брат таким тоном, словно вовсе не был уверен в том, что Дотери говорит правду.

— И что? Мне-то какое дело, выплатит Дотери свой долг Уотфордам или нет? — фыркнула я, делая вид, что мне это безразлично. Но на самом деле я была не на шутку потрясена мыслью о том, что кто-то готов отказаться от уплаты долга. Отец учил нас, что такое поведение безнравственно, что так себя может вести только человек, который сам себя не уважает.

— Все может обернуться очень даже паршиво для твоего любимчика Джонатана. — Невин осклабился, радуясь возможности подразнить меня. — Если каша заварится, не только Уотфордам достанется. У старосты бумага на их собственность… А если они откажутся ренту платить, что будет? В Фэйрфаксе мужики три дня дрались. Я слыхал, что они констебля раздели догола и поколотили палками, так что потопал он домой в чем мама родила.

— А у нас в Сент-Эндрю и констебля никакого нет, — проговорила я, встревоженная рассказом брата.

— Скорей всего староста пошлет к Дотери своих самых здоровенных лесорубов и потребует уплаты.

В голосе Невина прозвучало что-то вроде благоговейного страха. Его почтение к властям и желание увидеть, как свершится справедливость, пересиливали (отцовская выучка, ясное дело) мечту о том, чтобы Джонатану стало худо.

Дотери и Ольмстрем… староста и Джонатан… даже чопорная мисс Уотфорд и ее такой же напыщенный братец… Я была унижена тем, что ничего не знаю. Нехотя, но все же я зауважала брата за то, что в жизни он разбирается куда лучше, чем я. «Интересно, — подумала я, — что же еще происходит на свете, о чем я ничего не знаю?»

— Как думаешь, отец присоединится к ним? Его арестуют? — встревоженно прошептала я.

— У старосты нет бумаги на нашу землю, — сообщил мне Невин пренебрежительно, свысока. Он явно презирал меня за то, что мне неизвестны такие элементарные вещи. — Отец владеет землей по праву. Но, сдается мне, он с этим малым согласен. — Невин кивком указал на проповедника. — Отец сюда пришел, как все прочие. Все думали, что будут свободными, да только так не вышло. Одни вкалывают, а другие богатеют, как Сент-Эндрю… В общем, такие дела, — пробормотал Невин, пиная носком ботинка сухую землю. — Хахалю твоему беды не миновать.

— Он не мой хахаль, — огрызнулась я.

— Значит, ты хочешь, чтоб он твоим хахалем был, — издевательски изрек мой брат. — Вот только зачем тебе он — одному Богу ведомо. Видать, у тебя с головой неважно, Ланор, ежели ты втюрилась в такого ублюдка.

— Ты просто ему завидуешь, потому и не любишь его.

— Я? Завидую? Этому павлину?

Невин выругался и пошел прочь. Он не пожелал признать, что я права.

Примерно три десятка горожан пошли за проповедником до фермы Дейлов, расположенной за холмами. Там он должен был продолжить проповедь для тех, кто был готов его слушать. Дом у Дейлов был большой, просторный, но все равно мы сидели там тесно, плечом к плечу. Мы ждали, что еще нам расскажет этот пылкий проповедник. Миссис Дейл разожгла огонь в большом кухонном очаге, потому что даже летом по вечерам у нас бывало прохладно. Небо за окнами потемнело, приобрело цвет барвинка, только на горизонте светилась розовая полоса.

Как же, наверное, Невин злился на меня… Я умоляла родителей позволить мне еще послушать проповедника, а это означало, что мне нужен провожатый. Отец внял моим мольбам и сказал Невину, чтобы тот пошел со мной. Мой брат рассердился, густо покраснел, но перечить отцу не смог. До самого дома Дейлов он топал по дороге позади меня. Правда, надо сказать, что Невин, невзирая на приверженность устоявшимся обычаям, все же был немного склонен к мятежности, и поэтому, я так думаю, он втайне радовался тому, что сможет еще послушать бродячего проповедника.

Тот встал у очага и обвел нас взглядом. На его губах играла зловещая усмешка. Сидя вблизи от него, я увидела, что проповедник не так уж сильно похож на священнослужителя, как мне показалось, когда я смотрела на него, стоящего на полянке у леса. И все же он как бы заполнял собой комнату, и даже воздух в доме казался разреженным, как на вершине горы. Он начал с того, что поблагодарил нас за то, что мы согласились выслушать его, поскольку сейчас он собирался поделиться величайшей тайной с нами — с людьми, которые, придя сюда, доказали, что жаждут правды. А правда состояла в том, что церковь — какую бы веру ты ни исповедовал (а в наших краях проживали большей частью конгрегационалисты), была самой большой проблемой, самым элитарным институтом, и служила только поддержанию существующего порядка. Услышав последнюю фразу проповедника, Невин согласно ухмыльнулся. Он ужасно гордился тем, что ходит с матерью в католическую церковь и не сидит по воскресеньям бок о бок с отцами города и прочими привилегированными семействами.

«Мы должны отказаться от установлений нынешней церкви, — продолжал вещать проповедник, яростно сверкая глазами, — и принять установления, которые более соответствуют потребностям простого человека». Более всего, по его мнению, из церковных установлений устарел институт брака.