Алма Катсу - Употребитель

— Я бы пригласила тебя к себе в дом, но боюсь, твои родители этого не одобрят. Они ведь знают, какая я. Это будет нехорошо.

Наверное, она догадывалась, что мне будет любопытно заглянуть в ее жилище. Ее обитель, средоточие ее независимости! Я знала, что нужно вернуться на службу, где меня ждал отец… но как я могла отказать ей?

— У меня всего минутка… — пробормотала я, поднялась на крыльцо и вошла в домик следом за Магдой.

Я словно бы попала внутрь шкатулки с драгоценностями — хотя на самом деле, конечно, это мне только показалось. В маленькой комнатке почти все место занимала узкая кровать, накрытая красивым красно-желтым покрывалом, украшенным вышивкой. На подоконнике одного из окон стояли стеклянные бутылки. Солнечный свет, проникая сквозь них, ложился на пол зелеными и коричневыми бликами. В глиняной миске, расписанной крошечными розочками, лежали простенькие украшения. Одежда Магды висела на крючках, вбитых в стену у задней двери. Это было ассорти пышных юбок самого разного цвета, а еще — широкие пояса и множество нижних юбок. У двери стояли изящные дамские ботинки — да не одна пара, а две. Разочаровало меня только то, что в комнате было душно. Воздух пропах мускусом. В те годы я еще не знала, что это за запах.

— Я бы хотела жить в таком доме, — сказала я.

Мои слова рассмешили Магду.

— Бывало, я жила в домах покрасивее этого, — сказала она, садясь в кресло, — но и этот сойдет.

Прежде чем я ушла, Магда дала мне два совета — как женщина женщине. Первый совет был такой: женщина всегда должна откладывать какие-то деньги для себя.

— Деньги очень важны, — сказала мне Магда и показала, где хранит кошель, набитый монетами. — Только они позволяют женщине по-настоящему владеть собственной жизнью.

А второй совет был вот какой: женщина никогда не должна предавать другую женщину из-за мужчины.

— Время от времени такое происходит, — сказала Магда, горько вздохнув. — И это можно понять, если учесть, какая власть отдана в этом мире мужчинам. Нас заставляют верить в то, что женщина в своей жизни достойна только мужчины, но это не так. Как бы то ни было, мы, женщины, должны держаться вместе, потому что зависеть от мужчин — ужасная глупость. Мужчина только и делает, что постоянно тебя огорчает.

Она склонила голову. Клянусь: в это мгновение я заметила слезы у нее на глазах. Я слушала ее, сидя на полу у ее ног.

Только я собралась встать и уйти, как в дверь постучали. Магда не успела открыть дверь. В дом без приглашения вошел широкоплечий мужчина. Я признала в нем одного из дровосеков Сент-Эндрю:

— Здорово, Магда. Я подумал — ты небось одна, скучаешь. Все-то в церкви… А это кто? — Мужчина замер, увидев меня. На его обветренных губах заиграла нехорошая улыбка. — У тебя новая девочка, Магда? Ученица?

С этими словами он схватил меня за руку так, словно я была вещью, а не человеком.

Магда встала между нами:

— Она моя подруга, Ларс Холмштрем, и это не твое дело. Держи свои грязные руки подальше от нее. — Она обернулась, подтолкнула меня к задней двери и вывела за порог. — Ступай. Может, увидимся на следующей неделе.

Я опомниться не успела, как оказалась на куче опавших листьев. Сухие сучки потрескивали у меня под ногами. Дощатая дверь захлопнулась у меня перед носом, и Магда занялась своим делом. Она отрабатывала цену своей независимости. Я выбралась по подлеску на тропинку и побежала к церкви. Прихожане выходили на залитую солнцем лужайку. Я знала, как отругает меня на этот раз отец, но решила, что игра стоила свеч; Магда была просто мастерицей в загадках жизни, и я чувствовала: я буду у нее учиться этому ремеслу, чего бы это ни стоило.

Глава 6

Как-то раз, летним вечером, в тот год, когда мне исполнялось пятнадцать, весь город собрался на пастбище Мак-Дугласа, чтобы услышать проповедь странствующего проповедника. Я до сих пор вижу, как наши соседи шли к этому золотому полю, как блестела под солнцем трава, как от тропы, вившейся через поле, поднималась пыль. Пешком, верхом на лошадях, в фургонах — почти все обитатели Сент-Эндрю отправились в этот день на пастбище Мак-Дугласа. Но уверяю вас, их вела не чрезвычайная набожность. Странствующие проповедники в нашу лесную глушь заглядывали редко, так что для нас их приезд всегда был развлечением, лекарством от скуки.

Этот проповедник взялся как бы из ниоткуда, и за несколько лет у него появились приверженцы и создалась репутация пламенного оратора и бунтовщика. Ходили слухи о том, что он посеял раскол среди прихожан ближайшего городка — Форт-Кент, день езды на лошади на север от нас. Там он настроил традиционных конгрегационалистов[4] против реформаторов новой волны. Ходили также разговоры о том, что Мэн станет штатом, выйдет из-под диктата Массачусетса. Словом, в воздухе чувствовалась тревога — религиозная и политическая. Мог вспыхнуть бунт против той религии, которую поселенцы принесли с собой из Массачусетса.

Моя мать уговорила отца пойти на это собрание. Нет, она вовсе не собиралась отрекаться от католической веры, ей просто хотелось на полдня куда-то уйти из кухни. Она расстелила на земле одеяло, села и стала ждать начала проповеди. Отец сел рядом с ней, опустил голову и стал подозрительно поглядывать по сторонам — кто еще из горожан явился сюда. Мои сестренки уселись рядом с матерью, аккуратно одернув подолы юбок. Невин исчез сразу же, как только остановился наш фургон. Ему не терпелось встретиться с мальчишками, которые жили на соседних фермах.

Я стояла, прикрыв ладонью глаза от солнца, и осматривала толпу. Все жители Сент-Эндрю прибыли сюда. Некоторые прихватили с собой одеяла, как моя мать. Некоторые захватили корзинки с провизией. Я, по обыкновению, искала взглядом Джонатана, но его, похоже, не было. На самом деле, его отсутствию удивляться не стоило; его мать была, пожалуй, самой убежденной конгрегационалисткой в городе. Семейство Руфи Беннет Сент-Эндрю не пожелало слушать реформистскую чушь.

Но тут за деревьями замелькала лоснящаяся вороная шкура жеребца. Да, это по краю поля скакал верхом Джонатан. Не только я его заметила. По толпе горожан словно пробежала рябь. Каково это — знать, что десятки людей пристально смотрят на тебя, что их взгляды скользят вдоль линии твоей ноги, обхватывающей бок коня, вдоль твоих крепких рук, натягивающих поводья. В тот день в груди стольких женщин пылала сдерживаемая страсть, что удивительно, как не вспыхнула сухая трава.

Он подъехал ко мне и спешился. От него пахло кожей и спекшейся на солнце землей. Мне так хотелось к нему прикоснуться — хотя бы к его рукаву, пропитанному потом.

— Что происходит? — спросил Джонатан, сняв шляпу и утерев рукавом испарину со лба.

— А ты не знаешь? Приехал странствующий проповедник. Ты разве не его послушать приехал?

Джонатан глянул на толпу поверх моей головы:

— Нет. Я выбирал новый участок для вспашки. Старина Чарльз не доверяет новому землемеру. Говорит, что он слишком много пьет. — Он прищурился; наверняка хотел увидеть, кто из девушек глазеет на него. — Моя семья здесь?

— Нет, и я сомневаюсь, что твоя мать одобрила бы то, что ты тут оказался. У этого проповедника дурная слава. Говорят: послушаешь его — и прямиком в ад.

Джонатан усмехнулся:

— Так ты за этим сюда пришла? Тебе так хочется угодить в ад? Знаешь, есть гораздо более приятные способы туда попасть, и совсем не обязательно слушать проповедников-искусителей.

Его темно-карие глаза в этот момент сверкали как-то особенно. Он словно бы пытался что-то сказать мне взглядом, но я не поняла что. Я была готова попросить его объяснить, что он имеет в виду, но он рассмеялся и сказал:

— Похоже, все горожане тут собрались. Жаль, что я не могу остаться, но, как ты верно заметила, мне здорово нагорит от матери, если она узнает, что я тут был. — С этими словами Джонатан поправил стремя и ловко взлетел в седло, но тут же заботливо наклонился ко мне: — Ну а ты, Ланни? Ты ведь никогда особо не любила проповеди. Так почему же ты здесь? Надеешься кого-то найти здесь? Какого-то особенного парня? Неужели какой-то молодой человек привлек твое внимание?

Джонатан меня очень удивил. Этот игривый тон, этот испытующий взгляд… Он никогда не показывал, что его хоть капельку волнует, интересуюсь ли я кем-то другим.

— Нет, — ответила я, едва дыша.

Джонатан неторопливо сжал в руках поводья. Он словно бы проверял их на вес — так же, как свои слова.

— Я знаю, что настанет день, когда я увижу тебя с другим парнем — мою Ланни с другим парнем, — и мне это не понравится. Но это будет справедливо.

Я не успела опомниться от потрясения, не успела сказать ему, что в его силах этого не допустить — неужели он этого не понимал! — а Джонатан развернул коня и галопом помчался к лесу. В который раз в своей жизни я проводила его изумленным взглядом. Он был загадкой. Чаще всего он относился ко мне как к любимой подруге, и это отношение было платоническим, но бывали мгновения, когда в его взгляде я видела призыв и — смела ли я надеяться? — желание. И вот он ускакал прочь, а мне казалось, что я сойду с ума, если не разгадаю эту загадку.