Ю Несбё - Кровь на снегу
Прошло больше недели, прежде чем к нам пришли из полиции и спросили, видели ли мы отца после выхода из тюрьмы. Мы сказали, что нет. Они сказали, что сделают отметку, поблагодарили и ушли. Они выглядели не слишком усердными. К тому времени я уже взял напрокат грузовичок и купил на мусоросжигательном заводе матрас и постельное белье. Ночью я уехал в самую пустынную часть долины Ниттедал, и там, в озере, над которым никогда не заходит солнце, я какое-то время не стану ловить форель.
Я сидел на берегу, смотрел на блестящую поверхность воды и думал: все, что остается после нас, – это несколько кругов на воде, да и они быстро исчезают, словно их никогда и не было. Словно нас никогда и не было.
Это было мое первое убийство.
Когда через несколько недель я получил письмо из университета, начинавшееся словами «Мы рады сообщить, что Вы приняты на…», где были указаны дата и время прибытия для зачисления, я медленно разорвал его.
Глава 12
Я проснулся от поцелуя.
Прежде чем я понял, что это поцелуй, меня на несколько мгновений охватила самая натуральная паника.
Но потом все встало на свои места, и паника сменилась чем-то теплым и мягким, что я, не умея подобрать лучшего слова, должен просто назвать счастьем.
Корина прижалась щекой к моей груди, а я смотрел на нее и на то, как меня укрывают ее волосы.
– Улав…
– Да?
– А мы не можем просто навсегда остаться здесь?
Даже не знаю, мог ли я желать большего. Я прижал ее к себе и держал, считая секунды. Эти секунды мы провели вместе, эти секунды никто не мог забрать у нас, эти секунды мы поглощали здесь и сейчас. Но как я уже говорил, я не умею слишком долго считать. Я прикоснулся губами к ее волосам:
– Здесь он нас найдет, Корина.
– Тогда давай уедем далеко-далеко.
– Сначала мы должны разобраться с ним. Мы не можем всю оставшуюся жизнь ходить и оглядываться.
Она провела указательным пальцем по моему носу и подбородку, как будто там был шов.
– Ты прав. Но потом мы сможем уехать, правда?
– Да.
– Обещаешь?
– Да.
– А куда?
– Куда захочешь.
Она повела пальцем дальше по моей шее, кадыку, между ключицами.
– Я хочу поехать в Париж.
– Значит, поедем в Париж. А почему именно туда?
– Потому что там Козетта и Мариус были счастливы.
Я засмеялся, сел на кровати и поцеловал ее в лоб.
– Не вставай, – сказала она.
И я не встал.
В десять часов я читал газету, сидя с чашкой кофе у кухонного стола. Корина спала.
Побивающие прежний рекорд холода продолжались. Но из-за вчерашнего потепления на всех дорогах образовалась жуткая гололедица. На улице Тронхеймсвейен одна машина выскользнула на полосу встречного движения. Фургон. Семья из трех человек ехала встречать Рождество домой, на север. А у полиции до сих пор не появилось подозреваемых в убийстве в Виндерене.
В одиннадцать часов я стоял в магазине стекла, где толпы людей собирались купить рождественские подарки. Я стоял у окна и делал вид, что разглядываю сервиз, а на самом деле наблюдал за зданием на другой стороне улицы. Контора Хоффманна. Снаружи стояло два человека: Пине и еще один тип, которого я раньше не видел. Новый парень переступал с ноги на ногу, а пепел с его сигареты летел прямо в лицо Пине. Тот говорил что-то, но казалось, новенького его рассказ совершенно не интересует. На парне была огромная шапка из медвежьего меха и пальто, но он все равно ежился от холода, а вот Пине казался совершенно расслабленным, хоть и был одет в легкую куртку цвета собачьего дерьма и клоунскую шапку. Сутенеры привыкли стоять на улице. Новичок натянул шапку пониже. Но думаю, скорее чтобы защититься от словесного поноса Пине, чем от мороза. Пине достал из-за уха сигарету и продемонстрировал ее парню. Наверное, он рассказывал ему обычную историю о том, что носит эту сигарету за ухом с того самого дня, как бросил курить. Таким образом он показывал табаку, кто над кем властвует. Думаю, он носил сигарету за ухом, чтобы люди о ней спрашивали и у него был бы повод вынести им мозг своими рассказами.
На новичке было слишком много одежды, и я не видел, есть ли у него пистолет, но вот куртка Пине топорщилась. В ней лежал либо чертовски толстый бумажник, либо оружие. Что-то намного тяжелее того страшенного ножа, с которым он обычно ходил. Его охотничьим ножом можно рубить и резать, а на лезвии имелись зазубрины, чтобы легче было разделывать мясо. Вероятно, с помощью именно этого ножа он однажды уговорил Марию работать на себя, показав, что он сделает с ней и ее возлюбленным, если она не отсосет и не оттрахает те деньги, что задолжал ее любовник. Я представлял себе широко раскрытые испуганные глаза Марии, следящие за его губами, когда она пыталась прочитать, что ему нужно, глядя на рот, постоянно находившийся в движении. Как сейчас. Но новичок не обращал внимания на сутенера, а просматривал улицу в обе стороны тяжелым взглядом из-под медвежьей шапки. Спокойно, сосредоточенно. Наверное, наемник. Может, иностранец. Кажется, профессионал.
Выйдя из магазина на параллельную улицу, я направился к телефонной будке на улице Торггата. Я держал в руках вырванную страницу из газеты. В ожидании ответа я рисовал сердечко на стекле будки.
– Община церкви Рис.
– Прошу прощения, но я хотел бы отправить венок на похороны Хоффманна послезавтра.
– Похоронное бюро примет…
– Проблема в том, что я живу за городом и буду проезжать через центр завтра вечером, когда бюро уже закрыто. Я думал, что смогу завезти венок прямо в церковь.
– У нас нет служителей…
– Но я так понимаю, что до завтрашнего вечера гроб будет находиться в вашем подвале?
– Да, обычно так и происходит.
Я ждал, но объяснений не последовало.
– Вы не могли бы уточнить это для меня?
В трубке раздался почти неслышный вздох.
– Минуту… – Шелест бумаги. – Да, все так.
– Тогда я подъеду к церкви завтра вечером. Семья наверняка захочет взглянуть на него в последний раз, и я одновременно смогу выразить свои соболезнования. У вас, конечно, записано, когда вы разрешили родственникам пройти в подвал? Я мог бы, конечно, позвонить им сам, но не хотелось бы беспокоить их сейчас…
Я ждал, на другом конце провода медлили с ответом. Я кашлянул:
– …в такое трагичное для них предрождественское время.
– Я вижу, что они попросили разрешения побыть здесь завтра с восьми до девяти вечера.
– Спасибо, – сказал я. – К этому времени я, к сожалению, не успею. Тогда не говорите им, пожалуйста, что я хотел заехать лично. Я лучше переправлю венок другим способом.
– Как пожелаете.
– Благодарю за помощь.
Я пошел на площадь Юнгсторгет. Сегодня в пассаже «Опера» никого не было. Если вчера там стоял человек Хоффманна, он увидел то, что хотел.
Парень не пустил меня за прилавок, сказав, что у Рыбака встреча. Я видел, как за шершавым стеклом крутящейся двери двигаются тени. Потом одна тень поднялась и скрылась тем же путем, что и я, через заднюю дверь.
– Можешь войти, – позволил парень.
– Сорри, – сказал Рыбак. – Спрос растет не только на рождественскую треску.
Наверное, я сморщил нос от резкого запаха, потому что он рассмеялся.
– Не любишь запах скатов, парень? – Он кивнул в сторону обезглавленных и частично разделанных рыбин на прилавке позади нас. – Очень удобно возить дурь в одних машинах со скатами. У собак наркополицейских, видишь ли, нет шансов. Почти никто не готовит скатов, но мне нравятся рыбные фрикадельки из них. Попробуй.
Он кивнул на миску, стоявшую на столе с кафельными плитками. В миске плавали в мутной воде бледно-серые рыбные фрикадельки.
– А как обстоят дела с другой стороной бизнеса? – спросил я, сделав вид, что не услышал его предложения.
– На спрос не пожалуешься, но русские становятся жадными. С ними будет легче разговаривать, когда они не смогут сталкивать лбами нас с Хоффманном.
– Хоффманну известно, что мы с тобой встречались.
– Он не дурак.
– Нет. Поэтому сейчас его хорошо охраняют. Мы не можем просто войти и взять его. Нам надо что-то придумать.
– Твоя проблема, – сказал Рыбак.
– Нам нужен свой человек.
– Тоже твоя проблема.
– Сегодня в газете появился некролог. Хоффманна-младшего похоронят послезавтра.
– Ну и?
– Мы можем взять Хоффманна там.
– Похороны. Многолюдно. – Рыбак покачал головой. – Я не прикажу отдать швартовы.
– Не на похоронах. Накануне вечером. В подвале.
– Объясни.
Я объяснил. Он покачал головой. Я продолжил. Он опять покачал головой. Я разразился речью, снабдив ее жестикуляцией. Он по-прежнему качал головой, но на этот раз с усмешкой:
– Ну и дела. Как тебе вообще такое в голову пришло?
– Кое-кого из моих знакомых отпевали в этой же церкви. Тогда процедура была именно такой.
– Ты знаешь, что я должен был бы сказать «нет»?
– Но ты скажешь «да».
– Что, если скажу?
