Джонатан Мэйберри - Фабрика драконов
Так что руки теперь были свободны, позволяя сосредоточиться на поиске пути. Она ненадолго остановилась и, нашарив на грунте несколько камешков, сунула в левый карман.
Примерно в том направлении от Грейс, где минутная стрелка указывает цифру «три», слышно было, как громко перешептываются меж собой Сайрус, Геката и Отто. Значит, они находятся примерно там, куда она направлялась.
Крайне важно сейчас было правильно ставить ступни — невесомо, как перышко, и лишь после этого перемещать вес с одной ноги на другую. Все равно что использовать для ночного выслеживания добычи у-шу — движения долгие, затяжные, взвешенные (со стороны смотреть — умора).
Тонтону показалось, что он заслышал шорох; повернув голову, берсерк принюхался в темноте. В воздухе стоял стойкий запах страха от нескольких трансгенных животных, запаниковавших во мраке. Это мешало принюхиваться, но свежий запах той женщины он тоже ощущал. Люди пахнут не так, как животные, и, хотя у Тонтона не было генов обработки тысяч отдельных запахов — свойство, каким наделены обезьяны в джунглях, — свои навыки обоняния он отточил за долгие часы спецтренировок.
Да, это определенно она. Вот, сейчас сдвинулась…
Внезапно откуда-то справа, со спины донесся звук; берсерк рывком повернулся, машинально вскинув пистолет и целясь в темноту. Что послужило источником шума? Женщина? Ведер? Какое-нибудь животное?
Опять звук — резкий и быстрый, все равно что камешек, нечаянно задетый ногой бегущего.
Третий звук; и все справа.
Это всяко она. Каким-то образом обхитрила, сука, и в темноте возвратилась не той тропой, а пробралась через открытый участок.
— Вот ты где, падла, — не без злорадства шепнул он, распрямляясь.
Он сделал в ее сторону осторожный шаг, за ним другой. И тут что-то легонько, казалось бы, чиркнуло по ноге, но в тот момент, когда Тонтон обернулся, бедро пронзила адская боль. Вот она, эта стерва, — рукой подать! И тут он ощутил резкий, с медным привкусом запах собственной крови.
Попытка сделать во мраке резкий удар удалась, да вот только пришелся он по воздуху.
Опять острая, жалом ожегшая боль прямо позади колена. Раненая нога бессильно подогнулась, Тонтон накренился и завопил от боли, нахлынувшей волной — от бедра к колену, от колена к бедру. Он схватился за влажное от крови бедро, в ладонь ударило что-то жаркое… Кровь фонтаном: ему пробило артерию. Эта сука его порезала! Нашла в темноте и вскрыла как жестянку!
— Ты!.. — крикнул было он, но закончить не удалось: что-то острое полоснуло по лицу.
Щеки ожгло несносной болью, а когда Тонтон инстинктивно схватился за лицо руками, то ощутил что-то плохое, что-то очень неправильное. Рот у него как будто стал намного, до нелепого шире, чем был. В углах рта теперь тянулись грубые борозды разорванной плоти. Он отчаянно лягнул темноту, а у самого в голове черными звездами полыхал страх. Чужие пальцы крепко схватили его за волосы и отдернули голову назад. К горлу притиснулось лезвие, но не порезало, а лишь вдавилось, перекрывая дыхание.
Что-то до странности мягкое — оказывается, губы — прижалось к самому уху.
— Это тебе за тех дурачин в «Глубоком железе», — проурчала женщина словно в порыве страсти.
Тонтон не понял. Ни в каком «Глубоком железе» он не был, там были двое его людей. А сам он там никого не убивал. Он попытался сказать что-нибудь оправдательное, взмолиться. Но тут горло словно залило раскаленной лавой, и голоса он лишился напрочь. Что-то зажурчало, как вода в раковине, рот затопила жаркая соленая влага, и Тонтон навзничь кинулся во тьму — куда более вечную и непроглядную, чем неверные тени Чертога мифов.
Глава 121
«Фабрика драконов».
Вторник, 31 августа, 2.44.
Остаток времени на Часах вымирания:
33 часа 16 минут (время местное).
Если на цокольном этаже где-то еще и оставались скорпионьи собаки, мы с ними не сталкивались. А в разгромленной слесарке увидели шестерых ребят в замасленных робах. Они, вероятно, пытались противостоять тварям, придвинув к двери стол и вооружившись гаечными ключами. Одну трансгенную гадину им удалось уложить, размозжив ей череп, но, похоже, в слесарку этих исчадий ворвалась целая свора. Судя по виду, смертоносными жалами каждому из парней досталось по десятку раз.
— Жалко бедолаг, — вздохнул Банни.
— Бедолаги работали на плохих парней, — ответил я. Что-то способность сочувствовать во мне стала последнее время иссякать.
Мы припустили дальше, вслед за лучами фонариков. Бомба вывела из строя приборы ночного видения, но при нас на этот случай были фонари с запасным комплектом батареек в фольге.
— Лестница! — Банни высветил ступени, и мы, двинувшись направо, миновали лестничную клетку так быстро, как только позволяла осторожность.
Лестничный колодец пустовал, и мы поднимались, поочередно страхуя друг друга на углах. Если команда «Альфа» все еще удерживает дальний конец холла, то можно будет внезапно нагрянуть на русских с тыла: несколько световых гранат плюс осколочные слегка выравняют шансы.
Они же сейчас в буквальном смысле блуждают впотьмах, так что можно будет с выгодой использовать это против них.
Мы добрались до главного этажа и осторожно приоткрыли дверь. В здании было тихо, никакой стрельбы. Причем нельзя сказать, хорошая это новость или плохая. Снаружи же, наоборот, шла ожесточенная перестрелка. Дальше будет заковыристо, поскольку придется обходиться без фонариков, но надо же как-то пробраться в тот холл.
Я наклонился к Банни и пошептал, что я такое удумал.
— Ясно, — откликнулся он.
Винтовку я закинул за спину и вынул «беретту». Левой рукой осторожно нащупал противоположную стену, в то время как Банни держал одну руку у меня на плече. Мы тронулись вперед, как пара брейгелевских слепцов. Пальцы у меня скользили по стене, а сам я не делал ни шага, пока как следует не разведаю дорогу. Всякий раз, когда стена из-под руки пропадала, открывая пространство дверного проема или ответвления коридора, я останавливался и дважды постукивал Банни по руке, вслед за чем осмотрительно брел на ощупь, покуда пальцы вновь не соприкасались с гладкой, идущей плавным изгибом стеной. Лишь в глухих потемках начинаешь сознавать, насколько все-таки каждое твое действие опирается на зрение. У зрячего внезапный мрак рождает чувство большой уязвимости. Движения становятся замедленными, неуклюжими. Чтобы как-то освоиться, приходится вырабатывать систему движения и постоянного анализа. Когда ты вынужден ориентироваться в кромешной темноте, лучше не спешить.
Так что на путь по коридору у нас ушло немалое время, тем не менее мы беспрепятственно добрались до главного коридора. Большие стеклянные двери были закрыты, и я прошел вдоль них до самой стены. Теперь я знал, где мы находимся и на каком примерно расстоянии от люка.
Пройдя еще метров сорок, мы остановились. Я отыскал руку Банни и стукнул по ней три раза — знак, что сейчас дам ему инструкции, — вслед за чем пошел по его руке вверх, до груди, а оттуда к прикрепленным к амуниции гранатам.
Пододвинув к себе его большую ладонь, я начертил на ней несколько букв. Всякий раз, когда ему для понимания требовалось их повторить, он постукивал меня по запястью.
Наконец, когда все было изложено, он стукнул мне по запястью два раза по два: информация получена и понята.
Сориентировавшись по месту, мы продвинулись дальше вдоль холла, пока не заслышали голоса. Переговаривались несколько человек — негромко, на русском. Смысл я в целом улавливал, хотя переводить слова Банни не было времени. Да и такой уж важности эти слова не составляли. Кто-то спрашивал, когда включат свет, а хриплый голос в ответ (старший по званию или начальник) велел ему заткнуться. Я упрятал пистолет, достав из своего снаряжения две гранаты — светошумовую в левую, осколочную в правую. По чуть слышному шелесту я понял, что Банни проделывает то же самое.
— Елочка, зажгись, — прошипел я, и мы сдернули со световых гранат чеки.
Если русские нас и расслышали, это уже неважно. Мы запустили гранаты в темную пустоту впереди нас и, зажмурившись, накрепко закрыли себе уши ладонями. Однако и при этом грохот и сполох взрыва буквально пронзали нам мозги.
А уж русским тем более.
Гранаты разорвались в воздухе прямо над ними; я открыл глаза через секунду после детонации. В сполохе я разглядел человек двадцать — они пятились от нестерпимой вспышки, вопя от боли в ушах; взрыв застиг их абсолютно врасплох и поселил сумятицу. Последние искры вспышки дали нам с Банни прекрасное представление о расстоянии и угле прострела.
— Осколочными!
Мы бросали гранаты.
Они погибали.
Не все; троих пришлось пристрелить.
А остальные приняли на себя весь град осколков. По недомыслию они из боязни темноты сбились в кучки: дескать, так безопаснее. Глупейшая ошибка, хотя они-то, наверное, считали, что холл теперь их. Вот и сделали его своей могилой.
