Мы никогда не умрем (СИ) - Баюн София

— Папа… сегодня хочет побыть один.

Это была ложь. Папа не хотел быть один. Папа был из тех, кто, впав в буйство начинал искать зрителей. Но оставлять Вика на это смотреть, подвергая его опасности Мартин не собирался.

Он остановился, скинул сумку на землю и сел рядом.

Ему очень хотелось поговорить с Виком. Чтобы он понял. Но Мартин никак не мог отыскать для него нужных слов. Не мог сказать, что ему больно видеть, как отец обращается с ним. Что он очень боится умереть, но не только потому, что тогда потеряет доставшиеся ему крохи жизни. Ведь если он умрет — Вик останется один, никто его не уведет от опасности, не накормит, не утешит и не научит дружить с собаками.

А еще Мартин очень хотел бы сказать, что у него хотя и есть странная, почти целиком состоящая из чужих воспоминаний память и удивительным образом возникшая собственная душа… он все еще не понимал, что за мир его окружает, и как в нем жить. Что он сам не взрослый, и что он отчаянно барахтается, порой бестолково и бессмысленно. И что ему тоже нужна помощь. Чтобы Вик не обижался, когда Мартин делает что-то не так — он очень старается.

Но Мартин молчал. Вик жил в мире, где люди были равнодушны друг к другу. Ему хватало чужой беспомощности.

— Хочешь… поговорим об этом? — спросил он, резонно рассудив, что со своими переживаниями он как-нибудь справится, а вот Вик явно должен быть напуган и его нужно успокоить.

«Я… ничего не понимаю», — ответил Вик.

«Я тоже», — хотел ответить Мартин, но прикусил язык.

— Твой отец… подвержен… дурным привычкам. Когда он выпивает он переносится… в другую реальность. Ему кажется, что там хорошо. Но он путает ее с настоящим миром, и оставаясь там, здесь ведет себя… некрасиво.

«Но ты же тоже в другой реальности?»

Другая. Реальность. Что это за реальность такая — дверной проем и темнота? И реальность ли это вообще.

— Я… это не та реальность. Я ее не путаю с тем миром, в котором все люди живут. И я здесь родился, так уж вышло.

«А ты хотел бы…»

— Хотел бы, — честно признался он, не требуя завершить вопрос.

«И ты бы меня бросил, да?..»

— Вик, я… тебе давал поводы так думать? Думаешь, я это все… чтобы жить? — стараясь скрыть секундную обиду спросил он.

Он сам себе в первый же день честно ответил на этот вопрос. Нет, не для этого. К мальчику он удивительным образом успел привязаться. К тому же это было бы подло и жестоко. А Мартин, хоть был неуклюжим в проявлении чувств, ворчливым и порой не слишком снисходительным к чужим порокам, подлым и жестоким не был точно.

«Нет, я… не то хотел…»

— Вик, я не такой, как твоя мать. И даже не как твой отец. Я очень хочу, чтобы у тебя все было хорошо. И я не просто хочу, я стараюсь это «хорошо» приблизить. Как умею.

— Ты… пойдешь в деревню?

«Нет… ты там что-то хочешь, а я не знаю куда смотреть и что просить. И подсказки твои слушать… И так я тут сижу под кустом и с деревом разговариваю», — Мартин почти увидел, как Вик смешно наморщил нос, когда говорил.

Хотел ему ответить что-то о том, что их никто не видит, но вместо этого просто рассмеялся. Легко, будто и не было никакой темноты за спиной, страхов, ответственности и пьяного отца.

Он слышал, что Вик рассмеялся в ответ.

Хороший был смех, тихий и переливчатый, как колокольчик на ветру.

…

Мартин умылся и пригладил волосы теплой водой из бутылки, лежавшей в сумке. Ему было немного страшно идти в деревню. Он опасался детей — тех самых, загорелых, с цепкими взглядами и грубыми руками. Которые не любят чужаков.

Сам Мартин не боялся драки. Что такое боль он представлял себе довольно смутно, но считал ниже своего достоинства перед ней дрожать. Будь он самим собой — к нему еще может и не подошли бы. Но Вик выглядит чужаком. И слабым, а слабых тут не жалеют.

Но у Вика не получится просидеть взаперти до того момента, как он непостижимым образом научится давать отпор. Скоро Вик пойдет в школу, и лучше бы ему не выглядеть зазнавшимся городским жителем.

К тому же Мартину нужна была помощь.

Деревня была небольшой.

Большая часть домов была выкрашена в белый или голубой цвет. Мартин знал, что сюда иногда приезжают туристы, и местные жители стараются поддерживать антураж. Поэтому дома снаружи были опрятными, многие окна украшали резные ставни, а на окраине деревни специально оставили старую мельницу. Многие крыши золотилась на солнце соломой.

Сперва Мартин потерялся в изобилии звуков, и почти минуту стоял, прикрыв глаза, и пытался привыкнуть к показавшемуся оглушительным шуму. Слышались голоса — раздраженные женские, визгливые детские, благодушные мужские. Где-то мычали коровы, кудахтали куры, слышалось знакомое сытое хрюканье свиней и заливистый лай собак.

Мартин отметил про себя небольшую церковь на окраине деревни. В крайнем случае можно пойти туда. Предложить помощь в обмен на еду. Попрошайничать он не собирался, хотя и понимал, что от работы шестилетнего ребенка немного пользы.

Огород нашелся быстро.

Тот дом сверкал белоснежной краской. Из-за забора виднелись несколько яблонь, пышные кусты смородины и ровные, зеленеющие ряды грядок с огороженными разноцветными колышками секторами.

«Мартин, она нас прогонит», — тоскливо предрек Вик, и Мартин был вынужден с ним в глубине души согласиться.

Женщина, пропалывавшая грядку у забора, казалась огромной. Она будто вся состояла из мягких шаров разного размера, засунутых под цветастое бесформенное платье. Мартин смотрел на ее красное, мокрое лицо и стянутые в тугой узел на затылке черные волосы. И чувствовал, что стучать ему не хочется. Но он не стал потакать ни своей интуиции, ни своему постыдному малодушию.

— Уважаемая?.. — окликнул т он ее из-за забора.

Женщина не услышала. Мартин досадливо поморщился. Детскому лицу не шло выражение взрослой досады, но он ничего не мог с собой поделать.

У Вика голос тихий, дрожащий.

«Только милостыню и просить», — раздраженно подумал Мартин, но прогнал и эту мысль.

И громче повторил:

— Уважаемая!..

Женщина обернулась. Лицо у нее тоже оказалось совершенно круглое, а шея — дряблая, висящая рыхлыми складками. Мартина посетила неожиданная мысль — какой она была в молодости, эта женщина? Не такой же бесформенной и…

— Что тебе? — хрипло спросила она.

«Будто ворона каркает», — усмехнулся Вик.

— Не нужна ли вам помощь?

— Я клубнику не раздаю! Помощник! Скажи своему папаше…

— Мне не нужна клубника, уважаемая, я предлагаю вам помощь, — с нажимом повторил Мартин.

— Пшел, — презрительно выплюнула женщина, возвращаясь к грядке.

Мартин оглянулся в поисках другого подходящего дома с более приветливыми хозяевами. Под ногами у него копошилась в пыли пестрая курица.

«Мартин, а ты чего хотел-то? Зачем тебе непременно с красивым огородом?» — спросил Вик.

Но ответить Мартин не успел — его плечо сжала чья-то рука.

— Мальчик? Ты предлагал Римме помощь? — раздался женский голос.

Обернувшись, Мартин с большим трудом удержался от того, чтобы отшатнуться.

Женщине, которая на него смотрела, могло быть и двадцать, и шестьдесят. Лицо было перечеркнуто розовым, в белых прожилках бугристым шрамом, ото лба слева к подбородку справа. Один глаз у нее был сделан из дешевого, мутного стекла, издевательски-яркого, синего, словно бросающего вызов своей заметностью.

Но Мартин внимательно и серьезно смотрел на второй — уставший. Темно-серый, как у него. Он не стал стряхивать руку с плеча.

— Да, я предлагал. Помочь вам, уважаемая? — тихо спросил он.

— У меня нет клубники, — с какой-то обреченностью сообщила женщина.

У ее голоса тоже не было возраста. Он низкий и усталый. И больше… никакой.

— И далась же… — Мартин осекся на полуслове. — Мне не нужна клубника. Мне нужны журналы. Или книги.

— Журналы? Какие ты хочешь журналы, мальчик? Про машины? Про корабли?..

— Про… садоводство. Про кур, про огород… в общем, про то, как вести хозяйство.