Дженнифер Ли Кэррелл - Шифр Шекспира
— Не знаю, — ответила я, пробираясь сквозь нагромождение мыслей. — Вдруг она отыскала не новый том, а что-то внутри его, между строк? Хотела со мной посоветоваться.
— Посоветоваться? С тобой?
Не будь речь о Роз, можно было бы оскорбиться. Она славилась поистине энциклопедическими познаниями в том, как пьесы и поэмы Шекспира прокладывали себе путь во времени и пространстве, как его строфы проникали в речь конгрессменов США, вдохновляли русских композиторов и даже демагогов-нацистов. Благодаря Роз мир узнал, что Шекспир одинаково прижился как на подмостках театра кабуки, так и у костров африканских кочевников. Ее последняя книга — для которой и я поначалу собирала материал — живописала шекспиропоклонничество на Диком Западе, среди полуграмотных ковбоев и старателей, шлюх и даже индейцев. С ее мнением считались ученые, искусствоведы, театральные компании всего света.
А она искала меня.
«Мне нужна помощь, Кэт, — сказала Роз. — Твоя помощь». Как и в прошлый раз, я находила только одно объяснение, и выражалось оно длинным словом «диссертация». Свою я так и не закончила, но всю исследовательскую часть успела подготовить. Взяла за образец работу Роз, только в отличие от нее вылавливала из прошлого более неприглядные факты.
— Оккультный Шекспир. То есть потаенный, а не колдовской, — добавила я, по привычке предваряя возмущение. — Вот единственная область, в которой я разбираюсь глубже Роз. Долгая и путаная история попыток разглядеть в его работах запретные истины. Предполагается, что большая их часть сокрыта в первом фолио.
Сэр Генри оторопело воззрился на меня:
— «Запретные истины»?
— Исторические пророчества или еще что — на ваш вкус. — Я вяло улыбнулась. — Те, кто верит в Шекспира-пророка, почитают первое фолио как «Центурии» Нострадамуса: там и предвидение фашизма, и полетов на Луну, и точная дата конца света, и состав меню на следующий вторник. «Историки», наоборот, раскапывают подробности забытого романа между королевой Елизаветой и графом Лестером…
— Тоже мне тайна, — фыркнул сэр Генри. — Да об этой интрижке в Голливуде уже снято-переснято. Что ни десять лет — то новая версия.
— Верно. Только речь не о романе, а о браке с рождением законного наследника, которого отдали на усыновление, как короля Артура. Ему точно также пророчили восхождение на трон.
Сэр Генри сначала подозрительно хмыкнул, а потом с раздражением спросил:
— И как, интересно, худородному актеру из Уорикшира удалось добыть подобные сведения?
Из-за угла налетел ветер, загрохотал балконной дверью, раздул огонь в камине. Я отхлебнула коньяка, подождала, пока тот стечет в горло, но мера не помогла — отвечать пришлось шепотом:
— Он и был наследником.
На миг повисла тишина, нарушаемая лишь треском поленьев. Потом сэр Генри расхохотался.
— Ты, надеюсь, не веришь в подобную чушь, — выговорил он, давясь смехом и подливая мне в бокал. Я улыбнулась:
— Нет. И Роз не верила. Мы с ней любили повеселиться, вспоминая эти истории, хотя была в них и пара трагичных моментов. — Я встала и подошла к очагу. — Сомневаюсь, что она погналась за легендой, не имея на то веских причин и научных доводов. Хотя какая разница, легенда то или правда? Роз убили — и, возможно, ради этого открытия.
— Или ради того, чтобы не дать ему всплыть.
Я со стуком поставила бокал на каминную полку и обернулась:
— Знать бы, что она нашла. И где…
В мире сохранилось около двухсот тридцати экземпляров первого фолио. Даже зная, о каком из них идет речь, или доказав, что все они одинаковы, потребуется уйма времени — книга немаленькая. Главное, что искать?
Сэр Генри согнулся над карточкой.
— Выслушай, — произнес он, проводя по губам длинным изящным пальцем. — Она выбрала строфы из шестнадцатого и двадцать третьего сонетов, чтобы составить дату. Однако в каждом сонете по четырнадцать строк. Зачем выбирать именно эти? — Он постучал по карточке.
Я подошла, чтобы взглянуть, куда он указал.
«Так пусть же книга говорит с тобой.
Пускай она, безмолвный мой ходатай…»
От озарения меня бросило в жар.
— Значит, она написала о своих книгах! Не шекспировских. Блестяще, сэр Генри.
— Это немногое меняет. Все равно что сказать «ищи ветра в поле».
— Ну, первая подсказка уже есть. Переверните листок.
С обратной стороны он оказался старой каталожной карточкой, на которой было неровно, как на старой печатающей машинке, выбито:
«Чемберс Э.К. (Эдмунд Керчевер), 1886–1954.
Елизаветинский театр.
Оксфорд, Кларендон-пресс, 1923».
— Отличная книга, — заметил сэр Генри.
— Книги, вы хотели сказать. Четыре толстенных тома.
Чемберс принадлежал к старой гвардии ученых, собиравших факты с той же дотошностью, какая побуждала викторианских ботаников составлять коллекции бабочек и жуков, а антропологов — всяческих боевых топоров и каноэ, чтобы потом гордо их демонстрировать. В момент выпуска «Елизаветинский театр» являл собой полное собрание сколько-нибудь известных фактов о Театре времен Шекспира. С тех пор удалось обнаружить немногое. Для ученых книга так и осталась чем-то вроде чердачного сундука с забытыми театральными безделушками.
— Все лучше, чем фолио, — отозвался сэр Генри, тяжело поднимаясь с кресла. — Хотя бы потому, что у меня они есть. — И он направился к полкам.
— Подождите, — сказала я. — Ваши не годятся. Речь о ее книгах. Ведь это ее карточка!
Сэр Генри обернулся:
— Роз завела каталог на свои книги?
— Нет. Просто ей было иногда трудно отличить свои книги от гарвардских. Вот, видите? — Я указала на шифр в уголке: Теи 390.160. — Это поисковый номер старой каталожной системы. Ею пользовались в «Уайденере» — главной Гарвардской библиотеке — до того, как Дьюи изобрел десятичную классификацию.
— Что же, она взяла карточку из Гарвардского каталога?
— Нет. Несколько лет назад университет перешел на компьютерную каталогизацию, и библиотечные власти на радостях решили избавиться от бумажной мороки, а для экономии места старые карточки — все одиннадцать миллионов, некоторые еще восемнадцатого века — были отправлены в утиль. С тех пор их используют в качестве листков для заметок. Когда Роз это увидела, ее чуть удар не хватил.
— Сильно сказано, — отозвался сэр Генри, определенно сдерживая смех.
Я улыбнулась:
— Она писала обличительные статьи — в «Нью-Йорк таймс», «Нью-Йоркер», «Атлантик» — и в конце концов подняла такую шумиху, что университет предложил ей забрать себе все карточки, относящиеся к английскому Ренессансу, и Шекспиру в частности, — лишь бы отвязалась. Все, что ей было нужно, — выбрать их среди прочих. Библиотекари, видно, надеялись, что это ее отпугнет, да просчитались. Роз подрядила трех аспирантов — в том числе меня, и за полтора года мы перелопатили целую гору таких бумажек. — Я с горечью посмотрела на карточку. — Роз хранит… хранила их в старом библиотечном шкафу, у себя в кабинете. Хотя сомневаюсь, что она часто пользовалась этой карточкой в библиотеке. — Я провела пальцем по ее краю. — Могу даже поспорить, что найду в ее Чемберсе указание на то, какое фолио она имела в виду.
— На что спорим?
— Может, на поездку в Гарвард? — спросила я. Хотя вряд ли это можно было назвать вопросом.
Сэр Генри опустил бокал.
— Почему бы просто не пойти в полицию? И незачем будет тащиться в такую даль.
— Чтобы вручить все улики какому-нибудь сопливому хлыщу в фуражке, который упрячет их под замок и даже не взглянет? Еще чего! — Я сглотнула — избавиться от кома в горле. — К тому же Роз пошла не в полицию. Она пошла ко мне.
— И теперь ее нет.
— Вот почему мне нужно туда поехать. — Я нащупала брошь. — Слово есть слово. Может, кроме меня, вообще некому проследить ее путь.
«И кроме убийцы», — пронеслось между нами невысказанной мыслью.
Сэр Генри вздохнул:
— Инспектору это вряд ли понравится.
— Ему незачем знать. Я только слетаю туда, возьму книгу — и сразу назад.
— Было бы скорее и безопаснее попросить об этом кого-то на месте. Можно не говорить, для чего тебе нужна книга. В Гарварде наверняка есть и другие шекспироведы.
Я погоняла в бокале янтарную жидкость.
За год до моего ухода в университет прибыл профессор Мэттью Моррис, острослов, борзописец и умник. Его перевод был воспринят с восторгом; студенты и журналисты обожали нового преподавателя, начальство лелеяло, как рок-звезду. Правда, нам с Роз он не нравился. «Мой ученый коллега» — так она его называла, пряча яд в меду. В ее понимании он представлял собой худшую породу современных научных деятелей — сплошной ветер, никакой основательности. Пожелай она, чтобы я с кем-нибудь поделилась ее тайной, он был бы последним кандидатом. «Уж лучше к Синклеру», — подумалось мне.
