Фрэнсис Вилсон - Наследники
— Знаешь, что бывает с теми, кто хочет обокрасть Санту? Вот что.
Бумс — головой в мусорные контейнеры, выстроившиеся в переулке.
— Если решу сохранить тебе жизнь, всех предупреди: не связывайтесь с Санта-Клаусом!
Гвоздь крутнулся на месте, вляпался физиономией прямо в кирпичную стену вдоль переулка.
Испустил слабый смертный стон, сползая по стене, разбитым яйцом вытекая на землю.
На том дело не кончилось. Далеко. Следующие минут десять Санта возил его по переулку, как половую тряпку, после чего сознание начало покидать Гвоздя.
Отпущенный, наконец, он свалился на треснувший тротуар истерзанным месивом. Дыхание клокотало и пузырилось в окровавленном рту. Челюсть точно сломана. Ребра — при каждом вдохе вонзается десяток кинжалов. Все? Будем надеяться. Гвоздь начал молиться, чтоб кончилось.
Просто оставь в живых. Забирай игрушки, проклятый фургон и иди. Пристегни хренова оленя к бамперу и проваливай вместе с Рудольфом[5]. Только больше, пожалуйста, не бей меня.
Как только домолился, руки подхватили его под мышки, подняли.
— Нет, — удалось со стоном выдавить сквозь шатавшиеся зубы, — пожалуйста... больше не надо...
— Раньше надо было думать, сынок. Обокрав беззащитных больных малышей, ты попал в самый черный список Санта-Клауса.
— Виноват, — тихо всхлипнул Гвоздь. Совсем слабо, плаксиво.
— Хорошо. Приятно слышать. К следующему Рождеству учту. Хотя ты осложнил дело, попытавшись убить Санту. Очень дурно. Санта не любит, когда в него стреляют. Просто бесится. До сумасшествия.
— Ох, нет...
Что-то грубое, длинное скользнуло по щеке Гвоздя, охваченного настоящей паникой. Веревка! Ой, нет, мать твою. Санта хочет его повесить!
Нет, похоже, веревка захлестывается под мышками, а не на шее. Полегчало. Отчасти. Все равно, адски больно стягивает переломанные ребра. Потом Гвоздь был поднят, усажен на хлипкий бампер фургона, привязан.
— Что...
— Тихо, сынок, — оборвал его Санта, понизив тон, утративший всякую доброжелательность. — Не говори больше ни слова.
Гвоздь поднял глаза. Все — Санта, переулок, треклятый мир — расплывалось в тумане... кроме глаз Санты. Он всегда думал, что у Санты глаза голубые, а у этого карие, и с содроганием в душе разглядел в них кипучую ярость.
Санта не просто бесится. По-настоящему чокнутый.
Гвоздь зажмурился, пока Санта что-то цеплял ему на лоб. К тому времени, как в расшибленных в кашу мозгах промелькнуло, что не надо бы позволять Санте — даже такому психованному человекоубийце — привязывать его к фургону спереди, было уже поздно. Он завертелся, пробуя выпутаться, но веревка примотала тело к решетке крест-накрест за плечи и между ногами. Руки-ноги свободны, а все узлы где-то спрятаны за спиной.
С холодной тошнотворной уверенностью Гвоздь понял, что никуда не поедет. Во всяком случае, своим ходом.
Окаменел, слыша, как за спиной, заурчав, ожил старый мотор. Заплакал, когда фургон рванул с места.
Санта хочет разбить его о стену!
Нет. Фургон вывернул из переулка на улицу. Дальше кошмарный путь через Нижний Истсайд, люди таращат глаза, тычут пальцами, некоторые даже смеются... Повернув на Четырнадцатую, фургон начал вилять из ряда в ряд, обгонять светофоры, тормозил с визгом в дюймах — в дюймах! — от задних бамперов и крыльев, снова с ревом мчался вперед.
Все и так плохо, ребята, а когда движение в левых рядах замедлилось, фургон выскочил на встречную полосу и затеял игру в салки с побитым, но отчаянным желтым такси. Гвоздь точно знал, что Санта, мать его, не уступит, и с воплем смертного ужаса в душе догадывался, что таксист тоже. Из-за этого описался. Буквально. Теплая жидкость потекла по левой ноге.
В последнюю секунду такси с дороги исчезло, фургон вернулся в правый ряд, прибавляя скорость.
Хоть бы коп какой-нибудь попался! Гвоздю никогда даже в голову не приходило, что ему когда-нибудь захочется видеть копа у себя на хвосте, а сейчас настала такая минута. Ну и где они все? Почему, когда надо, рядом нет ни единого хренова копа?
Фургон с визгом широко повернул, наверно на Седьмую авеню, хотя точно нельзя сказать, потому что Гвоздь закрыл глаза, проскользнув в волоске от сигналившего автобуса. Потом фургон прыгнул на бровку, распугав прохожих, и замер на тротуаре.
Мотор заглох. Гвоздь скулил, с ужасом ожидая дальнейших запланированных Сантой действий. Но тот ничего не говорил и не делал. Он извернулся, взглянул в ветровое стекло. Санта исчез.
Хотя в одиночестве Гвоздь не остался. Собиралась толпа зевак, выстраивалась полукругом вокруг фургона, разглядывая его, тыча пальцами на окровавленное лицо, на мокрые штаны, на что-то налепленное Сантой на лоб. Кто-то расхохотался. Остальные подхватили.
Гвоздю хотелось умереть.
Наконец он услышал сирены.
Воскресенье
1
— Как дела, Гектор?
Маленький Гектор Лопес взглянул на Алисию с больничной койки. Без улыбки.
— Хорошо, — сказал он.
Она перевела его в стационар в пятницу из-за неудержимой рвоты, но со вчерашнего дня организм удерживал жидкость. Выглядит лучше. Хотя все еще лихорадка. Анализ спинной жидкости дал на первый взгляд отрицательный результат, а культура еще не готова. То же самое с мочой и кровью. Алисия надеялась обнаружить простую желудочно-кишечную инфекцию, только сильно тревожилась из-за практического отсутствия у него лимфоцитных клеток. Надо на всякий случай ввести внутривенно гамма-глобулин.
— Как себя чувствуешь?
— Тут болит, — пожаловался мальчик, показывая на вытянутую левую руку с введенной в локтевую вену иглой трубки.
— Как только тебе станет лучше, сразу вытащим.
— Сегодня? — просиял Гектор.
— Возможно. Пусть сначала пройдет лихорадка.
— Ох.
Алисия обратилась к Джин Соренсон, сестре, сопровождавшей ее сегодня на обходе. Крупной блондинке едва стукнуло двадцать пять, а это уже закаленный ветеран войны со СПИДом.
— Приходит к нему кто-нибудь? — тихо спросила она.
Соренсон пожала плечами:
— Мне об этом ничего не известно. Приемная мать звонила... однажды.
— Ну хорошо. А кто с Гектором в эту смену играет?
— Мы еще никого не назначили.
Алисия сдержала раздражение.
— Мы, кажется, договаривались, что у всех моих детей в каждую смену будет партнер, — ровным тоном проговорила она.
— Не успели, доктор Клейтон, — взволнованно объяснила Соренсон. — Тут такая была суета, кроме того, мы подумали, Гектор через пару дней выйдет, поэтому...
— Я хочу, чтобы у них был товарищ по играм даже на один день. У нас на эту тему был уже разговор, Соренсон.
— Знаю, — смиренно признала сестра.
— Но видно, не понимаете. Вам известно, как взрослым тоскливо в больнице, а представьте себе ребенка, прикованного к постели в палате, где чужие люди его раздевают и разувают, колют иглами, диктуют, когда надо есть, когда идти в ванную. Многие дети могут хотя бы рассчитывать, что придет мама, папа, родные, чуть-чуть успокоят. Кроме моих. Им не на кого опереться. У них вместо системы поддержки черная дыра. Можете вообразить?
Соренсон отрицательно тряхнула головой:
— Я старалась, да только...
— Верно. Не можете. Поверьте мне. Это ужасно.
Алисия понимала. Через несколько недель после поступления в колледж попала в больницу с обезвоживанием после вирусного гастроэнтерита, очень похожего на случай с Гектором. Пролежав всего два дня, чувствовала себя жутко. Ни приятеля, ни близких друзей, никто ее не навещал, никто о ней даже не спрашивал, и будь она проклята, если позвонит домой. Незабываемое ощущение полной беспомощности и одиночества.
— Поэтому к больным детям в каждую смену приблизительно каждый час обязательно должен кто-нибудь подходить, разговаривать, улыбаться, брать за руку, чтобы они могли на него рассчитывать, просто не чувствовать страшного одиночества. Это почти так же важно, как лекарства, которыми мы их накачиваем.
— Я все сделаю, — заверила Соренсон.
— Хорошо. Только делайте не для меня, а для них. — Она отвернулась, погладила колючую голову Гектора: — Эй, парень! Жутко колючий!
Теперь добилась улыбки.
— Угу, ежик... — Малыш кашлянул, попытался продолжить и снова закашлялся.
— Тихонечко, Гектор, — сказала Алисия.
Усадила его, расстегнула на спине больничный халатик. Прижимая к грудной клетке головку стетоскопа, услышала тихий целлофановый скрип, предвестник пневмонии. Ничего больше, кроме отдельного хрипа.
Заглянула в больничную карту Гектора. Рентгеновский снимок груди отрицательный. Назначила повторный, плюс посев мокроты, культуры и прочее.
Взглянула на костлявое тельце. Очень нехороший кашель.
