Шерли Джексон - Боль

Шерли Джексон

Боль (The Tooth)

Подле маленькой автобусной станции ждал, тяжело отдуваясь, автобус; его огромное серебристо-синее тело поблескивало в лунном свете. Охотников ехать набралось немного, прохожих и вовсе не было — время позднее. Час назад окончилось кино, единственный городской кинотеатр закрылся, и завсегдатаи, поев мороженого, разошлись по домам; вот и в аптеке потушили свет, заперли двери, и на длинной полночной улице все смолкло. В городе горели лишь фонари, окна ночного кафе напротив станции да последняя настольная лампа в автобусной кассе: кассирша сидела уже в пальто и шляпке — отправит нью-йоркский автобус и уйдет домой, спать.

Судорожно сжимая руку мужа, Клара Спенсер стояла на тротуаре подле открытой двери автобуса.

— Худо мне, — пожаловалась она.

— Как ты там одна? — спросил он. — Может, с тобой поехать?

— Нет-нет, не нужно. — Щека у нее опухла, говорить трудно; она прижимала к щеке носовой платок и крепко держала мужа за руку. — А вот ты как один? Я вернусь самое позднее завтра вечером. А ерш задержусь — позвоню.

— Все уладится, — бодро уверил он. — Завтра вылечишься. Скажи доктору: если понадобится, я сразу приеду.

— Очень худо. Голова кружится, и подташнивает.

— Это наркотическое. Кодеин, виски, и к тому же на голодный желудок.

Она через силу улыбнулась:

— Так руки дрожат, даже не причесалась. Хорошо, что темно.

— В автобусе постарайся уснуть. Снотворное взяла?

— Да, — сказала она. Они ждали водителя; его видно было в окно кафе, он сидел у стойки, неторопливо пил кофе. — До чего ж мне худо!

— Вот что, Клара, — начал он внушительно, как будто серьезный тон верней убедит и утешит, — очень хорошо, что ты едешь в Нью-Йорк и зубом займется Циммерман. Вдруг что-то серьезное, а ты бы пошла к нашему коновалу — никогда бы себе не простил.

— Ничего серьезного у меня нет, — испуганно откликнулась Клара. — Просто зуб разболелся.

— Не так все просто. Бывает, что зуб, например, загноился… Твой-то наверняка выдерут.

— Не надо, не говори так! — ее передернуло.

— Уж очень ты скверно выглядишь, — продолжал он так же рассудительно. — Лицо опухло… Ну, ты не тревожься.

— Не буду. Но так болит, что повсюду отдает. Словно вся я — этот проклятый зуб.

Водитель поднялся со стула, пошел расплачиваться. Клара шагнула к автобусу, но муж остановил:

— Не спеши, время есть.

— В общем, худо, — заключила Клара.

— Послушай, ты мучаешься с этим зубом уже много лет; на моей памяти он тебя беспокоил раз шесть-семь. Давно пора им заняться. У тебя и в медовый месяц болел зуб, — сказал он укоризненно.

— Да? Знаешь, а я и не собралась толком, — она усмехнулась. — Чулки старые, да в выходную сумку запихнула, что под руку подвернулось.

— Деньги взяла? — спросил он.

— Долларов двадцать пять. На один день хватит.

— Не хватит — дай телеграмму, — сказал он. Водитель появился в дверях кафе. — Не тревожься.

— Слушай, — вдруг сказала Клара. — Ты ведь один остаешься. Утром придет миссис Ланг, приготовит завтрак, а если уж совсем успевать не будете, Джонни пусть в школу не идет.

— Ладно.

— Миссис Ланг, — она загнула палец, — миссис Ланг я позвонила, заказ бакалейщику оставила в кухне на столе, на обед вам холодный язык; если я не приеду, ужином покормит миссис Ланг. К четырем придут из химчистки — без меня, — отдай свой коричневый костюм, и это ерунда, но обязательно посмотри, чтобы в карманах ничего не осталось.

— Если не хватит денег, дай телеграмму. Или позвони. Я завтра дома останусь, так что звони домой.

— Миссис Ланг и за малышом присмотрит.

— Или дай телеграмму.

Водитель перешел улицу, остановился у двери автобуса.

— Едете? — спросил он.

— До свидания, — сказала Клара мужу.

— Завтра вылечишься. Зуб — это пустяки.

— Не так уж он и болит, — сказала она. — Не тревожься. — Она поднялась в автобус, но тут же остановилась; водитель замер у нее за спиной. — Да, еще молочнику записку оставь, пусть яиц принесет.

— Хорошо. До свидания.

— До свидания.

Клара прошла в глубь автобуса, и водитель скользнул за ее спиной в кресло. Автобус был почти пуст, но она села в самом конце; рядом, за окном, — муж.

— До свидания, — повторила она через стекло. — Береги себя.

— До свидания, — он энергично замахал рукой.

Автобус вздрогнул, заурчал и тронулся. Клара обернулась, еще раз махнула и откинулась в мягком глубоком кресле. Боже, подумала она, неужели и вправду еду! Проносилась мимо знакомая улица, сейчас чужая и темная; как необычно — увидеть ее из окна автобуса и уехать из города! Да что с ней, сколько раз уезжала… Вот что делают кодеин, виски, снотворное, боль. Она торопливо проверила, есть ли в сумочке кодеин; дома таблетки лежали в столовой на полочке, рядом с аспирином и стаканом воды, но в какой-то миг безумной гонки были, наверное, подхвачены ею — вот они, в сумочке, рядом с деньгами, косметичкой, расческой, помадой. Она различила на ощупь, что помаду взяла старую, почти использованную, а не новую, потемнее, за два пятьдесят. По чулку ползла вниз петля, заканчивалась дырой на пальце; не замеченная дома, в старых, привычных туфлях, дыра внезапно и раздражающе обнаружилась теперь, внутри новой, прежде не ношенной пары. Что ж, завтра в Нью-Йорке она купит новые чулки, но прежде вылечит зуб, успокоится. Она осторожно коснулась зуба языком и получила в ответ мгновенный удар боли.

Автобус остановился на красный свет, и водитель встал с места, подошел к ней:

— Билет ваш забыл взять.

— Это я в последний момент замешкалась, — сказала она. Отыскала в кармане билет, подала. — Когда прибываем в Нью-Йорк?

— В пять пятнадцать, — ответил он. — Так что позавтракаете не спеша. Билет в один конец?

— Да, обратно поездом, — неизвестно отчего поделилась она; а может быть, оттого, что глубокой ночью люди, вместе запертые в тюрьме — например, в автобусе, — невольно становятся теплее и разговорчивей.

— А я и обратно автобусом, — сказал он, и оба засмеялись, только ей было больно из-за распухшей щеки. Потом он отправился на свое далекое место в голове автобуса, а она покойно устроилась в кресле. Начинало действовать снотворное; пульс боли отодвинулся, смешался с шумом мотора, но ни разу не сбился с ритма, как и сердце, — а оно стучало в ночи все громче. Она откинула голову, поджала ноги, аккуратно прикрыв их юбкой, и уснула, не попрощалась с городом.

Раз она открыла глаза — автобус почти бесшумно стремился сквозь тьму. В зубе пульсировала боль, и Клара, утомленно смирясь, прислонилась щекой к прохладной спинке кресла. В автобусе горела лишь тонкая цепочка лампочек под потолком. Далеко впереди она различила других пассажиров; и совсем уже далеко, как в телескопе, крошечную фигурку водителя, сидевшего за рулем прямо и, кажется, бодро. И она вновь погрузилась в призрачный сон.

Потом автобус стал, и она проснулась — так резко оборвалось бесшумное стремление сквозь тьму; даже боль вернулась не сразу. Люди пробирались вдоль прохода, а водитель, обернувшись, объявил:

— Стоянка пятнадцать минут.

Бодрствовало в ней только зрение, и она поднялась и пошла, не замечая шагов. Они стояли возле ночного ресторана, одиноко освещавшего пустынную дорогу. Внутри было тепло, шумно, людно. Она увидела место в конце стойки и села; и опять незаметно уснула; кто-то подсел, тронул за руку. Она подняла мутный взгляд, а он спросил:

— Путешествуем в дальние страны?

— Да, — сказала она.

Он в синем костюме и, кажется, высок; перед глазами у нее туман, точнее не разглядишь.

— Хотите кофе? — спросил он.

Она кивнула, и он указал на чашку, дымящуюся рядом на стойке.

— Пейте скорее.

Она тихонько отпила; чашку не поднимала, а сама наклонилась и отпила. Незнакомец что-то рассказывал:

— Еще дальше, за Самарканд, — там волна бьет о берег, как колокол.

— Отправляемся, — объявил водитель, и она принялась торопливо глотать — наберется сил и вернется в автобус.

Снова села в кресло, и незнакомец сел рядом. Ресторанные огни за окном совсем темного автобуса горели невыносимо, и она прикрыла глаза. Но не заснула — осталась один на один с болью.

— Там флейты играют всю ночь, — говорил незнакомец, — а звезды — как тысячи лун, а луна — как озеро.

Они снова тронулись и потерялись в прежней тьме, скованные между собой лишь тонкой, под потолком, цепочкой лампочек; одной этой цепочкой все и держалось — хвост автобуса, где сидела она, и голова, где сидел водитель, и далекие пассажиры. Были они прикованы друг к другу, а незнакомец, сидевший подле, рассказывал:

— Там целый день ничего не делаешь, лежишь под деревьями.

Она сидела в автобусе, ехала, и обратилась в ничто; мимо неслись деревья и редкие спящие домики, а сама она была вроде и в автобусе, и неизвестно где — призрачно связанная с водителем цепочкой лампочек, безвольно влеклась.