Доминик Менар - Небо лошадей

Доминик Менар

Небо лошадей

Посвящается Дженет Фрейм Клюта

Иногда они думают, что он, наверное, теряет разум, когда видят, как, стоя на коленях, он прижимается щекой к земле.

1

Я была в мясной лавке, когда услышала разговор о том, что кто-то поселился в городском парке, и тут же подумала, что этим кем-то мог быть только ты. Две женщины судачили о тебе, стоя в очереди, а я разглядывала куски мяса, разложенные на прилавке, и думала о том, в каком странном месте я снова нашла твой след. Хотя, по правде сказать, где еще я могла снова услышать о тебе, если не в этом мясном царстве, наполненном запахом крови, приглушенным цветочным освежителем?

Совсем тихо я прошептала слова, произнесенные когда-то: «Мы катались на мертвых лошадях», и мне сразу стало нехорошо. Чтобы справиться с головокружением, я прижала рукав к лицу и глубоко вдохнула запах дождя и мокрой одежды. Они продолжали говорить о тебе, называя тебя то нищим, то бродягой.

— Иногда он устраивает в парке что-то вроде маленького кукольного театра, — говорили они, — рассказывает истории детям или гуляющим, а они подают ему немного денег или съестное — так он и живет. После представления он собирает свои дощечки, заворачивает марионеток в тряпку и исчезает в глубине парка. Иногда его можно увидеть возле запряженных пони, которые в хорошую погоду катают детей, за несколько монет он приносит им воду, чистит их и подметает навоз. Никто не знает, где он ночует, может где-то за прудом, в лесных зарослях. Малыши обожают его истории, — продолжали женщины, — и не они одни — местные пожилые дамы и просто праздно гуляющие тоже приходят их послушать. И все-таки надо быть осторожными, ведь известны разные случаи: однажды он бросит свой театр, сам испарится, а какой-нибудь ребенок пропадет бесследно. У него, конечно, простодушный и добрый вид, но можно ли доверять его детской речи и ангельскому лицу?

К этому времени мясник закончил разделывать мясо, завернул кусочки в розовую бумагу, и дамы направились к кассе. Я выскочила из лавки и побежала под дождем прямо, не разбирая дороги. Бежала долго и остановилась, только совсем выбившись из сил. Прислонясь к стене дома, я взглянула на небо. Дождь струился по моим волосам, зубы стучали, хотя вечер был теплым. Я подумала об Адеме и Мелихе, которые ждали меня дома и, наверное, уже волновались, и, постояв так некоторое время, с сожалением повернула обратно. Если бы они не ждали меня, я, охваченная восторгом, наверное, долго бежала бы под проливным дождем, неустанно повторяя, что кто-то, может быть ты, живет в городском парке. И какие небылицы, какие истории рассказываешь ты на его аллеях? Наверное, я долгj мчалась бы по улицам, выкрикивая эти слова.

Когда я вернулась домой, они играли в «желтого гнома»[1] на кухонном столе. Я остановилась на пороге и увидела их удивленные лица — я ведь брала с собой зонт, но забыла его в мясной лавке, и капли дождя стекали по мне, я дрожала и стучала зубами.

— Ты заболеешь, — сказал Адем, — быстро иди и переоденься.

Потом он посмотрел на мои руки и удивленно добавил:

— Ты ничего не купила?

Я покачала головой, зубы стучали так сильно, что я едва смогла бы ответить. Сын принес из ванной полотенце и заставил меня наклониться, чтобы вытереть мне лицо и волосы. Но я тут же мягко оттолкнула его со словами:

— Все в порядке, Мелих.

Я прошла в гостиную и села на диван. Мелих прибежал вслед за мной, и, так как я не сняла ни туфель, ни плаща, с которого капало на диван, он стал смотреть на меня с беспокойством, словно боялся, что, стоит ему отвернуться, я снова уйду и, возможно, никогда не вернусь. Не знаю, почему такая мысль пришла ему в голову. Я закрыла глаза и стиснула виски руками.

— Мама, у тебя болит голова? — прошептал он. — Хочешь, я принесу твои таблетки?

Я подняла голову и постаралась улыбнуться.

— Нет, — сказала я, — все в порядке, иди доиграй с папой партию.

Постояв некоторое время в нерешительности, он послушался. Я услышала, как на кухне они что-то говорили шепотом. Я снова закрыла глаза. Было слышно, как дождь стучал по стеклу. Я спрятала лицо в ладонях и подумала о парке, в котором скрывался ты. Теперь я слышала только звук своего вздоха, ощущала только тепло своего дыхания. И мысленно была уже в лесу, где ты прятался, в твоем тайном мире листвы, мире дня и ночи.

Так я просидела долго. Наконец встала. Меня знобило, но я так и не сняла плаща. Мне хватило одного взгляда, чтобы удостовериться, что дверь на кухню закрыта. Я поискала телефонную книгу в ящике комода, нашла нужное имя и, не задумываясь, набрала номер. После нескольких гудков мне ответил незнакомый дрожащий голос пожилой женщины. Он должен был показаться мне знакомым, но я так редко слышала его, что едва узнала.

— Это я.

Она не отвечала. Я услышала только ее быстрый и неожиданно близкий вздох, как если бы она прижала трубку к самому рту. Быть может, она смутно догадывалась о причине моего звонка и страшилась того, что я собираюсь ей сказать. На одном дыхании я выпалила:

— Он вернулся.

Она не спросила, кто звонит, не спросила, кто вернулся. Повисло бесконечное молчание, прерванное только ее внезапным рыданием.

— Моя девочка… — прошептала она.

Что-то в ее голосе напугало меня, и я отняла трубку от уха, но прежде, чем положить ее, снова услышала этот голос, голос пожилой женщины, голос моей матери, умолявшей меня:

— Где ты? Скажи, где ты? Ты уверена, что не хочешь меня видеть?

Положив трубку, я еще долго неподвижно сидела перед телефоном. Зачем я позвонила ей? Что надеялась услышать? Может быть, радость, изумление или недоверие были бы лучше, чем то отчаяние, которое так внезапно охватило ее. Я начала тереть еще мокрым пальцем имя, записанное в книжке, словно хотела стереть его совсем. И действительно, чернила размазались, цифры вскоре стали невидны, на бумаге осталась просто светлая полоса. Мне хотелось стереть этот след и из моей памяти. Хотелось навсегда оторваться от нее, за то, что она всегда старалась отдалить меня от тебя. Я разорвала листок, скомкала его, швырнула на пол, понимая, конечно, что ничем, никакими стараниями, никакими молитвами не смогу вычеркнуть из памяти то имя, которое носила прежде.

2

Уже много раз мне казалось, что я нашла тебя. С тех пор как я узнала, что ты исчез из дома и скитаешься где-то по миру, без денег и крыши над головой, мне достаточно было увидеть грязного и небритого человека, чтобы мое сердце стало выскакивать из груди. Адем, которому я никогда не рассказывала о тебе, каждый раз удивленно сжимал мою руку и спрашивал:

— Что с тобой? У тебя такой вид, будто ты увидела привидение.

Что со мной было? Все эти годы меня не покидало ощущение, что я провинилась в чем-то и спасаюсь бегством. Я не переставала надеяться и одновременно боялась неожиданно встретиться с тобой взглядом. Заметив бродягу, я начинала так пристально смотреть на него, что опасалась, вдруг он подойдет, схватит или ударит меня или украдет моего сына, как говорили женщины в мясной лавке. Мне хотелось, чтобы это был ты, и я страшилась того, что это можешь быть ты. Я разглядывала бродяг, а потом давала им деньги, как бы извиняясь за свой растерянный взгляд, за то, что, дрожа, вынимала из сумки большие очки и, не надевая их, прикладывала к глазам, как бинокль. Но тщетно, эти люди были темноволосы, их глаза были черными, карими, их кожа была покрыта грязными пятнами. Тогда откуда во мне возникало это желание подойти к ним, вытереть их лица своей ладонью, шепча им какие-то просьбы? Мне хотелось провести рукой по их лицам, чтобы как по волшебству их черты стали твоими. Мне хотелось вместо них увидеть твои светлые волосы, твои голубые глаза. Я боялась тебя, боялась обжечься снова, но все-таки как я могла так долго жить без тебя?

По эту сторону зеркала ничто не тревожило спокойную гладь моей жизни. Внешне я снова стала такой, какой была до тебя, но словно спящей наяву, с глазами, зашитыми какой-то невидимой нитью. Жила жизнью, лишенной прошлого, будто погрузилась в сон без сновидений, умерла какой-то странной смертью. Я бродила по залитой солнцем улице, с сумками, полными покупок, садилась за стол вместе с Адемом и Мелихом, а параллельно шла другая жизнь, которая иногда разбивала это зеркало и окунала меня в ужас или восторг, в эмоции, чуждые моей привычной жизни.

Я верила, что найду тебя в чужих городах. Надеялась увидеть на далеких улицах, на деревенских или лесных тропинках, там, где не было никаких причин тебя искать. Иногда тайком выходила из отеля, когда все спали, чтобы вернуться в сквер или на пустырь, обследовать скамейку, где, как мне казалось, могла обнаружить тебя. Я блуждала, подворачивая ноги на битом стекле или разошедшихся камнях мостовой, но не находила тебя. Иногда я описывала тебя бездомному, спящему на картонке под старыми тряпками, стараясь вспомнить твое лицо, — ведь столько лет прошло с тех пор, когда я видела тебя в последний раз. Сначала я платила ему, чтобы он поговорил со мной, но, как только он начинал уверять, что видел тебя, мне хватало одного вопроса, чтобы уличить его во лжи. Случалось, полицейские доставляли меня в отель, и я умоляла их не будить моего мужа, они, конечно же, принимали меня за страдающую бессонницей или хуже того — за неверную жену.