Станислав Гагарин - Ловушка для «Осьминога»
Вдруг раздались сильные взрывы. Замигали лампы на подволоке. Это «Смелый» Владимира Мухачева, запеленговав лодку, сбросил мористее серию глубинных бомб для острастки.
Фрегатен-капитан Мюнхгаузен без сознания лежал ничком у переборки.
– Что происходит, Аллен? – заговорил по внутренней связи Джон Бриггс из носового отсека. – Где командир Мюнхгаузен? Послушай…
– Отключи, – бросил Олег боцману, и тот мгновенно повиновался. Голос Сократа прервался на полуслове.
Прямо по носу, севернее лодки, загрохотала новая серия глубинных бомб. Это постарался Афанасий Коршун.
– Слушайте все! – заговорил в микрофон Давыдов. – Я обращаюсь к членам экипажа в отсеках… Мы находимся в территориальных водах и окружены русскими пограничными кораблями. Они забросают нас бомбами через несколько минут. Командир лодки Мюнхгаузен тяжело ранен. Начальник экспедиции мистер Бриггс пропал без вести…
Услышав это по принудительной трансляции, Сократ бессильно выругался по-русски.
– Приказываю: продуть балластные цистерны и всплыть немедленно! Мы не совершили большого преступления и можем рассчитывать на гуманность русских законов… Продуть цистерны!
С мостиков «Смелого» и «Громобоя» их командиры с интересом наблюдали, как выкрашенная в шаровой цвет подводная лодка без номера на рубке всплывала со дна Балтийского моря. Всплывала с дифферентом на нос, раком, как непочтительно выразился Владимир Мухачев, который не знал, что вконец растерявшийся экипаж лодки продувку цистерн начал с кормового ряда.
Сторожевики вплотную приблизились к плененной субмарине, и увидели, как на ее мостик выбрался снизу высокий белокурый парень. Он замахал им синим беретом и на чистейшем русском языке крикнул: «Привет, ребята!»
Когда пескоход «Крот» выбрался из-под земли на склон высокой дюны, его уже ждал пограничный наряд. Обратно «крот» не вернулся. Да и некуда было ему возвращаться.
«Громобой» и «Смелый» конвоировали субмарину на военно-морскую базу. Капитану Мюнхгаузену оказали медицинскую помощь. Остальной экипаж был в полном здравии и порядке, если не считать вполне объяснимой подавленности, вызванной мыслями о теперь такой перспективной для них Сибири.
Джона Бриггса на борту субмарины не оказалось.
VI
– Ума не приложу, как он развязался, этот поясок, – сокрушенно говорил Колмаков. – Я ведь и ухватился-то за него, чтоб наверняка удержать старуху…
– Надо было за подол хватать, – посоветовал Митрошенко. – В женском наряде это самая надежная деталь… И потом – к такой старухе, как ты ее назвал, иные мерки нужны. Это тигр, а не старуха. Всей нашей конторе утерла нос.
– Погоди, Анатолий Станиславович, не надо так мрачно, – поднял руку Третьяков. – Ошибок мы, конечно, наделали, это факт. Вон Митрофана едва не потеряли, хорошо, выкарабкивается парень. Червягу на тот свет отпустили. У наших соседей тяжело ранен сотрудник, которому было поручено предотвратить захват сейнера. Да еще доцент случайно застрелил сообщника на яхте. Все так… Но щупальца «Осьминогу» мы начисто отрубили… И в сердце сумели поразить. Правда, руками того государства, где он соорудил логово, но ведь и наша заслуга в этом есть. Конечно, Школьник – большая промашка… Взять бы этого матерого агента живым – был бы обвинительный материал против ЦРУ, подобравшего гитлеровских агентов! И Джон Бриггс от нас ушел. Как его упустили?
– Скорее всего, Бриггс воспользовался аквалангом и выбрался через шлюз для «Крота», – объяснил Колмаков. – Другой возможности исчезнуть, кажется, не было. Когда я был в Таллинне, всю лодку облазил с Давыдовым, она сейчас в доке стоит.
– А как он сам, наш герой? – спросил Третьяков.
– В полном порядке, товарищ генерал, – ответил Колмаков.
– Мы уже подготовили подробное представление на него, Лев Михайлович, – сообщил Митрошенко. – Сделано, как вы сказали.
– Хорошо, – кивнул Третьяков. – Вот тебе и непрофессионал! Давыдов достоин высокой награды. Кто говорил, что молодежь у нас не та…
– Никто не говорил, товарищ генерал, – отозвался Митрошенко. – Если не считать некоторых горе-публицистов.
– То-то, друзья-товарищи… Признаться, я больше всего в этой истории радуюсь за Давыдова, тому, что вернулся живым и здоровым. И на белом коне…
– На подводной лодке, – поправил Колмаков.
– А ему, штурману, так и положено, – оставил генерал последнее слово за собой. – Кстати, что с его матерью?
– По-прежнему носит цветы на ту могилу… Каждое воскресенье. Как и просили в свое время, – ответил Митрошенко. – Что с могилой-то теперь делать?
– Что-нибудь придумаем, – отмахнулся генерал. – Меня сейчас Рутти Лаймесон интересует. Где он сейчас?
– Пока в консульстве. От экскурсии по городу он вчера отказался. Передатчик, прикрепленный к вагону, мы сняли уже в Бологом… Но сообщение Школьнику уже ушло… Вот Магда Вюртемберг и пошла ва-банк.
– В исполнительности немцам не откажешь, – задумчиво проговорил Третьяков. – Сорок с лишним лет прожить в русском обличье и оставаться готовой выполнить приказ давно уже сгнивших хозяев.
– Новые ее боссы еще живы и здоровы, – заметил Митрошенко.
– Все равно… Не могу я этого понять, душа противится. Целую жизнь быть близким и любимым человеком для этих людей и вдруг решиться уничтожить их… А когда не вышло – головой об асфальт с седьмого этажа.
– Русский человек, вот и не можете понять, – сказал Митрошенко.
– Будто у нас подлецов нет, – проворчал генерал. – Тоже мне, генетик-антрополог… Смотри, проведают борзописцы – запишут в адвокаты избранного народа.
– Я ведь в принципе говорю, Лев Михайлович, – смущенно попытался оправдаться Митрошенко.
– Ну разве что в принципе… Хорошо, товарищи, на этом пока закончим. С Лаймесона глаз не спускать. Все его контакты фиксировать на видео. Ох, с каким бы удовольствием я побеседовал и с ним в этом кабинете! Но высокий гость в дипломатическом ранге… Как он собирается покинуть нас?
– Билет в Штаты консульство не заказывало, – ответил Колмаков. – На поезд в Хельсинки тоже… Есть предположение, что поедет на консульской машине через финскую границу.
– Свяжитесь с вашим приятелем Логиновым из Кронборгского отряда, – распорядился генерал. – Пусть проводит Рутти Лаймесона через КПП Клюквенное. А вы, подполковник, вместо почетного эскорта поедете вслед за Дрэйком до самой границы.
– Слушаюсь, товарищ генерал!
– Не думаю, чтобы старый знакомый еще что-нибудь у нас затеял, но я лично вздохну свободно только тогда, когда этот тип совсем уберется с нашей территории.
VII
Олег Давыдов знал, что мать его ушла, как всегда это делала по воскресеньям, на кладбище. Он уже три дня находился в Ленинграде, но еще не видел родителей, хотя их уже подготовили к его возвращению. Колмаков говорил с отцом, сказал, что в самом ближайшем будущем их ждет добрая новость, пусть готовятся к встрече дорогого гостя. Для всех соседей и близких сын Давыдовых пропал без вести во время рейса в Южную Америку.
Виктор Иванович передал весть жене, та сразу поняла, о чем идет речь, но сдержала себя, даже перед мужем не выдала волнения, которое охватило ее. А в воскресенье утром, как всегда, поехала с цветами на кладбище, где под пирамидкой с именем сына лежали останки неведомого ей человека. Мариэтта Алексеевна часто думала об этом бедолаге, обреченном на вечную безвестность, и ей по-матерински было жаль его.
А ее сын был уже в городе, и все дни напролет писал, диктовал на магнитофон обо всем, что с ним так неожиданно приключилось. Этот материал имел сейчас огромное государственное значение, которое трудно было переоценить.
Генерал Третьяков предлагал ему сначала встретиться с родными, а потом заняться делом, но Давыдов отказался, понимая, что стрессовое состояние, которое вызовет встреча с близкими, в какой-то степени затуманит его впечатление от логова «Осьминога», а в том, что каждая деталь его сообщения имеет первостепенное значение, Олег нисколько не сомневался. Он только спросил Льва Михайловича:
– А смогу ли я когда-нибудь в будущем встретиться с Хельгой Ландстрём? Ведь она с отцом так выручила меня…
– Чудак-человек! – улыбнулся генерал. – Не когда-нибудь, а хоть через неделю. Устроим ей вызов в Ленинград вместе с родителем. Неделю потерпишь?
– Конечно, потерплю! – воскликнул штурман.
Сейчас он сидел в черной «Волге», которая стояла неподалеку от ворот кладбища, и ждал, когда в них покажется его мама.
Колмаков, который был знаком с Мариэттой Алексеевной, прохаживался у ворот, готовый ее встретить. Когда она появилась наконец, он подошел к ней, поклонился, взял под руку и повел к машине. Приоткрыв заднюю дверцу, Николай Иванович сказал:
– Садитесь, пожалуйста.
Оказавшись в объятиях сына, Мариэтта Алексеевна заплакала.
