Андрей Левин - Тайна «Запретного города»
— Оставь меня! — Лан сбросила со своих плеч руки матери. — Оставь меня в покое! Все, что ты могла сделать для меня, ты уже сделала… с этим американцем! Все они мерзавцы! Мерзавцы! Пусть они все убираются отсюда! И твой Уоррел тоже! Слышишь? Пусть убирается! Или я уйду из дому! Сегодня же! Сейчас же!
Лан бросилась к себе в спальню, заперла дверь на ключ и упала, рыдая, на кровать.
— Доченька, доченька, открой, — всхлипывала по ту сторону двери Франсуаза. — Лан, выслушай меня. Так нельзя, Лан. Так нельзя, Лан, ну пожалуйста, открой. Ты слышишь меня?
Лан плакала, уткнувшись в подушку, и не отвечала на призывы матери. Франсуаза еще немного постояла под дверью, умоляя Лан впустить ее, потом ушла.
Постепенно Лан успокоилась. Она перевернулась на спину и лежала, глядя в потолок заплаканными глазами. Ну почему, почему ей так не везет в жизни? Соседи считают ее мать легкомысленной женщиной, потому что у нее невьетнамское имя и потому что ее дочь — только наполовину вьетнамка. И Лан, насколько она себя помнит, всегда была вынуждена выслушивать обидные и грязные намеки. В детстве ей не давали проходу. Ее мать называли шлюхой, а ее саму — казарменной дочкой, проклятой американкой и еще бог знает какими обидными именами. Не проходило дня, чтобы кто-нибудь из соседских ребятишек не оттаскал ее за волосы, приговаривая, что вьетнамка не может быть светлой и что ее нужно обрить наголо.
Немного повзрослев, Лан начала красить волосы в черный цвет, чтобы хоть как-то быть похожей на своих соотечественников. Когда она начала учиться в институте, ей в глаза никто ничего не говорил. Но за своей спиной она слышала ехидный, язвительный шепоток, чувствовала неприязненные взгляды окружающих.
Бедная мама! Конечно же она ни в чем не виновата. Ей было тогда только восемнадцать лет. Могла ли устоять она, молоденькая танцовщица из варьете, перед Уоррелом? А он, наверное, умел обхаживать хорошеньких девушек. Что ж теперь сделаешь, если так получилось? Мама — добрая, хорошая женщина. Но она ничего, совершенно ничего не понимает. Живет легко и беззаботно. Торгует себе женским бельем и думает, что счастлива.
Лан спустилась в кухню.
— Ма, прости меня, я не хотела тебя обидеть, — она подошла к матери и потерлась щекой о ее плечо.
Франсуаза всхлипнула. Отставив в сторону тарелку, она взяла обеими руками голову Лан, прижала к себе:
— Ты думаешь, мне легко? Все эти годы без мужа. Разве я виновата в том, что поверила ему? Хорошо — у тебя такой характер. Ты можешь постоять за себя. А у меня… Мне бы повесить трубку, когда он позвонил. А я вспомнила молодость. Тогда было хорошо. Но этого уже не вернешь. И я ни о чем не жалею. Потому что у меня есть ты. А ты… так меня обидела сегодня.
— Ну не надо, ма. Не надо так говорить, — жалобно попросила Лан. — А то я опять разревусь. Прости меня, ладно?
Франсуаза смахнула со щеки слезу и кивнула:
— Ну, иди приведи себя в порядок. Вот-вот придут гости, а ты еще не одета.
Лан чмокнула мать в щеку и побежала наверх.
На улице хлопнула дверца автомашины. «Уоррел, — досадливо поморщилась Лан. — Уж лучше бы Виен с отцом пришли первыми. О чем я буду говорить с этим американцем?»
Она бросила сердитый взгляд на дверь спальни, за которой переодевалась мать, и пошла вниз.
Лан угадала. Раздался стук в дверь, и на пороге появился Уоррел с огромной охапкой розовых лотосов.
Выглядел он эффектно. Поджарый, элегантный, в белом костюме. Даже симпатичный — с седеющими висками, смеющимся взглядом, мягкой линией рта и приятной улыбкой. Истинный американец с рекламных проспектов о стране, где «каждый может стать миллионером».
— Черт побери! — густым баритоном воскликнул Уоррел. — Неужели это Лан? Тебе не говорили, что ты дьявольски красива? Подумать только, что это моя дочь! Ну, здравствуй. Боже, как ты похорошела! Я же в последний раз видел тебя этаким неказистым волчонком, да к тому же еще и сердитым. Ну, дай я тебя поцелую!
— Здравствуйте, господин Уоррел, — тихо ответила Лан, отступив на шаг. — Вы знаете, мой характер с тех пор совсем не изменился.
— Что я ценю в людях — так это искренность, — засмеялся Уоррел. — Но от цветов, я полагаю, ты не откажешься?
Он отделил от букета половину лотосов и вручил их Лан.
— Благодарю вас, — ответила девушка.
— А где мама? — спросил Уоррел.
— Я здесь, Эд!
По лестнице торопливо спускалась Франсуаза в гладком темно-зеленом аозай.
— Вы не представляете, дорогой Эд, как я рада вас видеть! — воскликнула она, устремляясь навстречу Уоррелу.
— Добрый вечер, Франсуаза, — Уоррел элегантно поклонился и поцеловал ей руку. — Вы, как всегда, очаровательны.
— Что вы, что вы, Эд! — замахала руками Франсуаза и кокетливо добавила: — Годы летят так быстро.
Уоррел протянул Франсуазе оставшиеся цветы.
— Ах, какие замечательные цветы! — защебетала Франсуаза. — Я никогда не видела таких крупных лотосов. Лан, приглашай Эд… папу наверх, а я поставлю цветы в воду.
— Прошу вас, господин Уоррел, — Лан сделала приглашающий жест рукой, отступив на шаг.
— Ты называешь Эда господином Уоррелом? — Франсуаза обернулась и удивленно подняла брови. — Но это же твой отец!
— Я, конечно, польщена таким родством, — ответила Лан. — Но не знаю, на каком языке называть господина Уоррела папой. На своем? Это будет звучать странно для него. А по-английски — для меня теряется весь смысл этого слова.
— Лан, как тебе не стыдно!
Франсуаза виновато посмотрела на Уоррела:
— Совершенно несносный характер. Вы уж, пожалуйста, не сердитесь, Эд.
Уоррел засмеялся.
— Характер — мой, — не без гордости произнес он. — Я ведь в молодости тоже был таким… невыносимым. И потом, разве можно сердиться на человека за прямоту? Я прекрасно понимаю Лан. Ежедневно, в течение многих лет она сталкивается с моими соотечественниками, среди которых, увы, слишком много не самых лучших представителей Америки. Пьяные, грубые солдаты, оборванные хиппи, тупая военная жандармерия… И все они ведут себя на улицах ваших городов, словно в своем собственном доме. Вполне естественно, что Лан видит в каждом американце воплощение чуть ли не всех пороков. Но поверь мне, моя девочка, — Уоррел повернулся к Лан и заговорил проникновенным тоном, который был у него отрепетирован много лет назад, — поверь мне, что есть другая Америка. Америка ваших друзей. Америка, готовая всегда прийти на помощь своим союзникам. Америка, которая желает вам добра. Спроси об этом у Виена. Ты, конечно, можешь считать меня кем угодно — это твое право. Любовь не завоевывают насильно. Но я хочу, чтобы ты знала: твой отец Эдвард Уоррел никогда не был и не будет врагом твоего народа. Я не военный, не политик, а сугубо гражданский человек. Моя специальность психология людей. Я долго жил в твоей стране, занимаясь научной деятельностью, и проникся огромным уважением к твоим соотечественникам. И я рад, что мне, иностранцу, в какой-то мере удалось понять вашу психологию, войти, если можно так выразиться, в «запретный город» вьетнамской души.
Франсуаза, на которую спич Уоррела произвел большое впечатление, промакнула платочком покрасневшие глаза и сердито посмотрела на дочь:
— Вот видишь, какой человек Эдвард. А ты… ты всех всегда обижаешь, всем дерзишь.
Лан почувствовала себя смущенной: все-таки она слишком несправедлива к отцу. Он прав: не все американцы похожи на тех, что она ежедневно видит на улицах Сайгона. Ведь есть в Америке люди честные, порядочные. Может быть, и Уоррел относится к таким?
— Мама, давай цветы, я поставлю их в вазочки, — сказала она, чтобы скрыть свое замешательство, и, взяв у Франсуазы ее букет, направилась в кухню.
Там она выбрала две вазочки, но тут же убрала их обратно в шкаф, а цветы положила на табурет. Нужен же будет предлог, чтобы спуститься вниз в восемь часов, когда придут ее друзья за взрывчаткой. Потом, задумавшись, встала у окна. Как ей вести себя с Уоррелом? Еще не зная его, Лан уже сочла его врагом. Но ведь он отец ей. К тому же сейчас он, кажется, говорил искренне. Как быть? С кем посоветоваться? С ребятами? Они не поймут. Отец! Как странно! Лан уже привыкла к мысли о том, что у нее нет отца. Но кто может понять, что такое расти без отца? Виен, наверное, испытал то же самое. Он вообще с детства не знал родителей. Наверное, поэтому он и стал таким… жестким, суровым. Но ведь в душе он другой. Просто он замкнулся и не дает волю чувствам. Ну зачем, зачем он уехал в Америку?
От размышлений Лан оторвал новый стук в дверь. Она вышла из кухни, щелкнула замком входной двери.
— Добрый вечер, Лан, — сказал Виен, пропуская вперед отца. Знакомьтесь. Представлять вам друг друга я не буду — все и так ясно.
Хоанг и Лан обменялись вежливо-сдержанными приветствиями.
— Это тебе, — спохватился Виен, протягивая девушке букет роз.
