Арсений Замостьянов - Шпион против майора Пронина
Соседями Левицкого по этажу были Петровы — семья почтенного математика, доцента Московского университета. Когда ему нездоровилось — и студенты приходили на семинар к нему в квартиру. Благо, идти из университета было недолго, а такие домашние занятия вносили разнообразие в студенческую жизнь. Но сейчас Петров был в библиотеке, его жена и дочь тоже отсутствовали. В их просторной квартире оставалась тетя Тоня — чинная седовласая домоправительница.
— В Новый год у нас была индейка. Иван Константинович торжественно открыл бутылку «Абрау Дюрсо», потом позволил себе еще две рюмки водки. Я настаиваю водку на тархуне. Вот и елка у нас наряжена. Осыпается уже. Борис Иосифович? Да он как часов в десять ушел — так я его не видела и не слышала.
— Вы хотите сказать, что Борис Иосифович ушел из дома в десять часов вечера 31 декабря?
— Вот именно. Я выносила мусор — все, что скопилось после готовки. А он спускался по лестнице. С наступающим меня поздравил. Разодетый такой, прифранченный! И духами от него пахло на целый лестничный пролет.
— Антонина Васильевна, вы ангел.
— Тетя Тоня! Меня все так зовут.
Пронин достал из кармана бумажного кролика, которого купил у китайца сегодня утром.
— Маленький новогодний сувенир! Здоровья вам, тетя Тоня!
Пронин заглянул еще к дворнику и возвращался с улицы Огарева повеселевшим, помолодевшим — вприпрыжку, по сугробам и наледям.
На эти дни Пронин отказался от автомобиля: решил поупражняться в спортивной ходьбе с зимними московскими препятствиями. Ему нравилось рассуждать, кумекать на ходу — и по дороге на Лубянку он анализировал факты. Итак, Левицкий лжет. Обольянинов тоже солгал, что был у Левицкого в новогоднюю ночь: очевидно, они успели сговориться. А предупредить Свидерского Левицкий не успел, поэтому юрист говорил так уклончиво: старался не подвести друга. Все сходится. Левицкий отсутствовал дома, но почему-то в этом не признается. В эту ночь ограбили телеграф и угнали «эмку». Существует ли связь между этими событиями? Ходи осторожнее, Пронин! Шпиономания подчас подталкивает нас к простейшим скоропалительным выводам. Ложь в показаниях не является доказательством того, что Левицкий связан со шпионами.
В мраморном холле на Пронина набросился Железнов, от которого пахло кофе и поездом. В руках он держал свою излюбленную кепку-букле, которую с форсом носил даже в сильные морозы.
— Возвратился? Молодец!
— Срочно вызвали. Говорят, товарищ Пронин требует!
— Да вот поручили рождественское дело. Ничего особенного, но без тебя обойтись не могу.
— Ну уж и ничего особенного! Мне намекали, сам нарком взял это дело на карандаш.
— Вот сейчас у Коврова все поймешь, во всем разберешься. Просто слушай, о чем мы балакаем, и запоминай.
Пронин присвистнул, головой показывая путь к лифту и далее — в кабинет комиссара.
Ковров сидел за столом мрачный. Даже не поднялся навстречу визитерам.
— Ну, вот вас и двое. Надеюсь, теперь-то дело раскрутится. Мне уже сегодня нагоняй сделали.
— Есть продвижение. — начал Пронин, — по линии Левицкого я опросил свидетелей.
— Мелко плаваешь, Пронин. Разве это твоя работа — дворников допрашивать? Левицкого надо арестовать незамедлительно, а ты займись теми, кто был в ту ночь на телеграфе.
— Арест Левицкого считаю преждевременным. А вот «эмку» надобно найти поскорее.
— С «эмкой» ребята шустрят. Кирий дает стране угля. В Москве следов не нашли. Один шофер дал показания, что у него покупали бензин для неизвестной «эмки». Это случилось в районе большого строительства, в поселке Железнодорожный. Километров двадцать-тридцать от Москвы. Шофер из местного треста. Номера он, конечно, не запомнил. Но для государственных автомобилей бензин у шоферов не покупают. А частных «эмок» в районе Железнодорожного и Ногинска не имеется.
— Ну и что? Это вполне мог быть какой-нибудь проезжий частник из Москвы.
— По описаниям водителя, пассажиры «эмки» — какие-то вертлявые молодые люди. На солидных собственников автомобиля не похожи.
— Ну и что?! Шофер какого-нибудь академика вполне мог подвозить своего товарища в пивную. Или везти слесаря на дачу патрона. Зыбкие доказательства, зыбкие.
Ковров щелкнул пальцами по пресс-папье:
— Опять ты, Пронин, разводишь скепсис! Никого не подозревай, никого не арестовывай, во всем сумлевайся. Так?
— Лучше так, чем как слон в посудной лавке.
— Помолчи уж. Нужны результаты. Ты выяснил, где находятся коды — в СССР или уже за кордоном? Это первым делом нужно установить. От нас ждут точного ответа.
Пронин смотрел в сторону — кажется, разглядывал портрет Дзержинского над столом Коврова. Хорошая фотография, Феликс Эдмундович на ней, как живой.
— Этот факт мы установим за сутки! — брякнул Железнов, желая спасти ситуацию.
Пронин посмотрел на него с почти брезгливым удивлением.
— Ты уж молчи, Виктор. Знаешь, как сейчас молодежь говорит, помалкивай в тряпочку, — продолжал Ковров. — Знаю тебя, как облупленного. Против своего папаши не пойдешь. Если Пронин скажет — плевать на этот факт, ты плюнешь и разотрешь. И ни про меня, ни про товарища наркома не вспомнишь. Для тебя Пронин — и нарком, и папа римский. Молчи! Молчи, а то я сейчас столько лишнего наговорю, что, мама, не горюй. Молчи! У меня от твоих вопросов голова кругом. Пора тебе, Железнов, выйти из образа моложавого идиота. Я в твои годы… Вот Пронин знает. Пронин все знает.
Пронин молчал. Это была не маска равнодушия. На него действительно накатила апатия. Такое случается в начальственных кабинетах, когда Пронин вдруг осознает, что влип в серьезную растрату полезного времени.
— Левицкого нужно арестовать сегодня же! Сию же минуту! — не унимался Ковров.
— А я напишу рапорт лично товарищу наркому, что арест повредит делу, — сказал Пронин и картинно зевнул — как сытый кот.
— Руки выкручиваешь? Ну, погоди у меня. Пока что я отвечаю за это дело. Ты сперва меня из этого кабинета на снег выведи, а уж потом пиши рапорты.
— На снег — это завсегда можно. Дело недолгое. Слушай, Ковров, я тебе серьезно говорю. Арест повредит делу. Я уже знаю, что Левицкий нам врет. Значит, у меня есть оружие против Левицкого. Дай мне его припугнуть арестом. Это гораздо полезнее самого ареста. Ну, это же арифметика, ты же арифметику-то изучал.
— Ты у нас больно образованный стал. Ученый. Небось думаешь, мы все — это арифметика, а ты — тригонометрия. Иди, босяк, работай.
Ковров остался наедине со своими мрачными мыслями, рядом с проклятым телефоном, от каждого звона в котором комиссара передергивало.
Центральный телеграф
— В Бресте-то потише было? — спросил Пронин Железнова, когда они вышли в метель. Железнов лихо натянул любимую кепку.
— В Бресте вообще-то порохом пахнет. Поймали провокатора. За немцев агитировал. Дескать, придет хозяин с Запада, и жизнь станет слаще.
— Немец, что ли?
— Да нет, нашенский. И по национальности вроде не из немцев. Настоящая его фамилия — Белогубов. Бухгалтер из Смоленска. Ненадежный народ эти бухгалтеры. Каждого сажать можно — или за растрату, или за измену Родине. Но не можем мы всех бухгалтеров посадить. Кто-то должен вести бухгалтерию? Вот Белогубова и упустили.
— Бывает. Ну, с этим Белогубовым, я думаю, без тебя разберутся. А вот на телеграф надо ехать сей момент.
Сотрудники Центрального телеграфа четвертый день существовали на валерьянке и валидоле. В столе у директора имелся всесторонне продуманный донос на парторга. Парторг переложил из сейфа в ящик стола браунинг с единственным патроном. Остальные телеграфцы позеленели, осунулись, ощущали себя арестантами, которых вот-вот отправят на гильотину. Еще сильнее перепугались орлы из охраны… Пока еще никого не уволили, никого не отдали под суд. От этой паузы возникла уверенность, что кара по строгости превзойдет самые панические ожидания.
Железнов направился разбираться с коллегами из охраны. А Пронин огорошил визитом товарища директора.
— Я член партии с 1914 года. Я работал с товарищем Красиным.
— Профессиональный революционер? — спросил Пронин так, как будто не читал биографию Николая Николаевича Павловского, включая все малоизвестные эпизоды из его дореволюционной жизни.
— Нет, я не прерывал работы учителя. Сеял разумное, доброе, вечное. Перед революцией был директором школы. Обучали рабочих грамоте, арифметике по трехлетней программе. А что? Получить более капитальное образование при царе было трудновато.
Пронин кивнул.
— А осенью 1917-го где вы были?
— Участвовал в революционных событиях. В Москве. Как видите, Зимнего не брал, — Павловский нервно улыбнулся. — Но в Москве было погорячее, чем в Петрограде.
— Это точно, — согласился Пронин. — Воевали с юнкерами?
