Арсений Замостьянов - Шпион против майора Пронина
— Думаешь, они от нее избавились?
— Скорей всего. Но есть шанс — двадцать процентов из ста, — что они пожадничали. Ведь ты же не рассчитываешь поймать шпионов, которые разъезжают на ворованной «эмке»? В лучшем случае мы найдем каких-нибудь уголовников, которые даже при желании не смогут нас вывести на заказчиков.
Виктор уже нахлобучил шапку и поеживался на ветру.
— А меня Райхман вызывал. Обсудить белорусские дела. Размах у него!
— Да уж куда нам до молодого, да раннего Райхмана.
— Он и про вас спрашивал. Говорит, «мы теперь в одной лодке».
— А почему «теперь»? Мы с ним всегда были в одной лодке. Чекисты, как есть. Странные разговоры.
Ковров встретил Пронина угрюмо. С каждым днем он выглядел все мрачнее. Молча указал на кресло и без приветствий начал:
— Бумага на тебя, Иван Николаев. Сурьезная бумага. Опасно ты ходишь, Пронин. Бдительность потерял. Потонешь, дурачина, и меня за собой в трясину потянешь.
— А что стряслось-то?
— Стряслось! — крикнул Ковров. — Ты рассуждаешь, как на светском рауте. Или у тебя железная выдержка, или ты потерял чувство опасности. И то, и другое глупо.
«Значит, железная выдержка — это глупо, — думал Пронин. — Любопытно, расследование по телеграфу его уже не интересует?»
— Еще скажи спасибо, что бумага пришла ко мне! А то бы нас двоих отправили за Можай без предупреждения. Хочешь стать мертвецом?
— Горю желанием.
— Тогда читай. — Ковров достал из папки бумагу и швырнул ее Пронину.
— «Троцкистско-зиновьевский подпольный, центр…» Ерунда какая-то. Меня ж туда внедряли! «Вредительская деятельность… Базаров… Крестинский…» Курам на смех! Даже убийство мне приписали. А Базаров, значит, невинная овечка?
— Поверь мне, Иван Николаич, гораздо более смешные бумаги становились роковыми для десятков честных большевиков. Целую роту можно составить из оклеветанных. Только эта рота никогда не поднимется в бой, потому что мертвецы не поднимаются из-под земли. Поэтому отставить шутки. К этой бумаге нельзя отнестись легкомысленно. Ты знаешь, что вчера такая же бумага пришла на Райхмана? Да-да, на нашего цветущего балетомана и любимца Фортуны!
Пронин сохранял каменное лицо. Только седоватая прядь упала на лоб.
— Ты не удивлен? — насупился Ковров и продолжил кричать: — А если нас всех сдадут в утиль? Если мы все не оправдали доверия? Знаешь, какая в нашей работе форма отставки? — Ковров провел рукой по горлу. — И — «напрасно старушка ждет сына домой». Ты понял?!
— Ты так кричишь, как будто с Барнаулом разговариваешь. А я рядом, в метре от тебя, — Пронин зевнул.
Ковров встал. Поднял руку — кажется, он хотел ударить Пронина — и разочарованно рубанул воздух. Потом со скрипом крутанул сапогами по паркету, изображая па из лихого казачьего танца, и замер.
— Сделаем следующим образом, — сказал он уже не так громко. — Я вынужден подать рапорт наркому о том, что ты замедлил работу с Левицким. Внесу предложение ударить по тебе выговором. Нам всем необходимо, чтобы в этой заварухе хотя бы я остался в безопасности.
— Ясно.
— Что тебе ясно? Думаешь, предатель Ковров, карьерист, иудина душонка? Врешь! Я действовать буду. Вас, дураков, выручать. Кто-то ведет против нас игру. Возможно, грузинские товарищи или ленинградцы. Так пускай они думают, что я против вас, что я хочу потопить и Пронина, и Райхмана.
Пронин продолжал сидеть — нога на ногу — и говорил с Ковровым профессорским тоном:
— У тебя шпиономания. Во-первых, я мало знаком с Райхманом, и объединять нас в группу — верх идиотизма.
— Это не я вас объединил. Это…
— Я тебя не перебивал. Хотя говорил ты похуже Цицерона, Лютера и Керенского. И вместе взятых, и по отдельности. Я не вхожу ни в какую группу, кроме ВКП(б). В моем досье, как тебе известно, написано: «Во фракциях не состоял». И никаких грузин и ленинградцев не существует.
Ковров хмыкнул. Он уже снова сидел в кресле, обхватив ладонями дряблые щеки.
— Может, и этой анонимки не существует? Тогда твое счастье.
— Как видишь, я не обращаю внимания на твои провокации и продолжаю отчет о проделанной работе. Что касается Левицкого, ни о каком замедлении разработки не может быть и речи. Установлено, что в новогоднюю ночь Левицкого не было на Огарева. Он встречал Новый год на улице Воровского, куда отправился общественным транспортом. А «эмка» стояла на Огарева. Все это установлено точно. А Кирий сейчас орудует в Ногинском районе. Ищет «эмку».
Ковров впервые за несколько часов улыбнулся — а такое с этим весельчаком случалось редко.
— Вот Кирий мне нравится. Хороший малый, здоровенный — оглоблей не перешибешь. Лучший в твоей группе. Я его выше Железнова ставлю, не говоря уж про Мишу Лифшица.
Пронину захотелось посовещаться с Железновым и Лифшицем в домашней обстановке. Агаша сварила кофе, напекла творожных слоек. Чекисты собрались в кабинете Пронина. Иван Николаевич полулежал на тахте.
— Противник начал показывать себя. Это хорошо. Значит, мы потянули за ту самую ниточку. Укололи в нерв. Где он, этот нерв? Я предполагаю, что с Левицким нужно еще поработать. Каждый из нас должен пошить у него по костюму. Понятно?
— Больно дорого берет ваш Левицкий! — улыбнулся Железнов. — Нашего жалованья не хватит.
— А ты продай часы. Или портсигар загони на Тишинке. Обмещаниваешься, Железнов.
— Да как же я без часов-то, Иван Николаевич!
— А ты не придуривайся. У тебя несколько отменных часов в ящике стола без дела лежат. Все награждаем тебя, дарим. Вот и продашь на толкучке. Да и сбережения надо иметь при нашем-то денежном довольствии. А то, наверное, все барышни, ресторации… Эх, Витька, знал бы я в 1918 году, что ты таким станешь, когда каждой картошине сердце радовалось… Честное слово, чаще бы тебя порол.
— Да бросьте вы, Иван Николаич! — При Лифшице Железнов не тыкал командиру. — Думаете, я великие деньги получаю? Красный командир, чекист, а мясо в борще не каждый день вижу. Да и в «Метрополе» каждый день обедать не могу.
— Ах, какой несчастный! Мяса они не кушают. Денег ему мало, видите ли. Ты на партшколу ходишь? При коммунизме вообще денег не будет. А деньги на костюм мы тебе выделим. Я говорил, выделим, значит, выделим. Успокойся, копеечник.
Лифшиц в напряжении наблюдал за пикировкой товарищей. Он еще утром узнал о доносах на Пронина и Райхмана и скуксился. Он только-только встал на ноги в Госбезопасности. Видел себя чекистом без страха и упрека, мечтал о подвигах, о доблести, о славе. И вдруг — такой удар в спину любимому командиру. Это удар по всем пронинцам.
— Прекратим препираться! К делу, товарищи, — говорил Пронин. — Кирий перекопал весь Ногинский район. Без результата. Единственное — попутно он нашел там крупного самогонщика. У него там аж три подвала, полных зелья.
— Ну, теперь мы Кирия не скоро увидим! — подал голос Железнов, да так язвительно, что даже кислый Лифшиц хохотнул.
— У Кирия срочная работа. Под Рязанью нашли бесхозную «эмку». В каком-то колхозном амбаре. Председатель хотел ее усыновить, но участковый проявил бдительность, и наши товарищи уже отогнали ее в Рязань. Теперь в Рязань направится Кирий.
— Самогонщики Рязани трепещут!
Пронина не смущали реплики повзрослевшего воспитанника.
— Будем шить костюмы у Левицкого и присматриваться. Я не думаю, что портной связан с врагами. Он скрывает от общественности свои амурные похождения и имеет на это право. И все-таки на меня написали донос именно после сближения с Левицким. Виктор, составишь полный список клиентов Левицкого за последние три года. И определись, кого он принимал дома, а к кому ездил. Другие связи Левицкого, начиная с его фальшивых новогодних гостей, я поручаю тебе, Миша.
— Свидерский — крепкий орешек. — задумчиво произнес Лифшиц. — Я могу на него как следует надавить? Вряд ли он вел жизнь невинного воробушка. Там многое можно накопать на товарища адвоката.
— Да уж, конечно, Миша. Если дело поручили тебе — значит, без давления не обойтись. Только, пожалуйста, воздержись от членовредительства.
— Да была б моя воля, я бы вообще адвокатуру прикрыл. Гнилые они все. Профессия гнилая. Защитнички. Жужжат, болтают в пользу бедных. Тут от врагов народа проходу нет, шпионы кругом, вредители. Жизнь целой страны под угрозой. А ты — адвокатик, пустозвон добренький. Зачем нам вообще нужна такая профессия?
Пронин улыбнулся:
— В чем-то ты прав, мой неистовый друг. Западная система тотальной соревновательной юстиции мне не по душе. Они когда-нибудь свихнутся от сутяжничества. Уже в душ без адвоката боятся сходить. Но так сгущать краски не стоит. Я понимаю, ты молодой, горячий. Но потом эта горячность перейдет в работу. Или, скажем, в семью. Как поет Клавдия Шульженко, без причины не гори, умей владеть собой! Это она специально для молодых чекистов поет. Вот посмотрим, как ты со Свидерским сработаешь. Дави его информацией, но не превращай в безвольную груду мяса. Не бей, даже когда очень захочется. А тебе захочется сразу. Он для нас не жертва, а материал.
