Джон Ле Карре - Идеальный шпион
Пим прибыл в середине зимы, и зима до сих пор еще не кончилась, потому что я пока не возвращался, не посмел вернуться. Все тот же снег застилает болота и топи, и коченеют, примерзая к пепельному фламандскому небу, донкихотовы мельницы. И те же островерхие городские крыши маячат в приморской дали, а брейгелевские лица наших избирателей все так же розовеют от возбуждения, как розовели они три десятилетия тому назад. Кортеж нашего кандидата под водительством извечного либерала Кадлава, плюс его драгоценный груз, по-прежнему совершает свое появление то в пропахших мелом школьных классах, то в натопленных керосинками общественных залах и по-прежнему скользит и спотыкается на разбитых деревенских дорогах, в то время как Наш Кандидат, храня задумчивость, преодолевает очередную топь, а Сильвия и майор Максуэл Кэвендиш вполголоса переругиваются, склонившись над картой. В моей памяти эта избирательная кампания осталась полным драматизма представлением театра политического абсурда. В ней запечатлелось, как движемся мы через снега и болота по направлению к внушительному зданию зала мэрии, снятому, вопреки советам тех, кто уверял, что мы никогда не заполним этот зал, но мы его заполнили для последнего выступления Нашего Кандидата. И тут внезапно комедия прекращается. Маски и шуты в бубенчиках с шумом и криками кидаются на сцену, а Господь Бог одним вопросом предъявляет счет за все наши удовольствия вплоть до этого дня.
* * *Доказательства, Том. Факты.
Вот желтая шелковая розочка Рика, которая была у него в петлице в тот знаменательный вечер. Соорудил ее для него тот же незадачливый портной, что делал ему обычно вымпелы для скачек. Вот разворот вышедшего на следующий день «Галвортского вестника» Прочти его сам. «Кандидат защищает свою честь, призывая избирателей Северного Галворта самим судить обо всем» Видишь фотографию сцены с сияющими трубами органа и затейливо вьющимися лесенками? Не хватает только Мейкписа Уотермастера. Видишь дедушку, Том? Вот он, в середине, яростно жестикулирует в лучах юпитеров, а папа твой, со сбившимся на сторону вихром, застенчиво выглядывает у него из-за плеча. Слышишь ты громовую, исполненную священного пафоса речь, сотрясающую своды? Пим знает наизусть каждое слово этой речи, каждый выразительный жест и каждую интонацию Рик говорит о себе как о честном дельце, который посвятил свою жизнь, «все время, что будет мне отпущено Провидением и которое вы, по мудрости своей, соблаговолите мне дать», служению своим избирателям, после чего по прошествии примерно пяти секунд следует жест — такой, как будто он отсекает головы не верящих ему. Пальцы сжаты и чуть-чуть вывернуты, как он это обычно делает. Он говорит нам, что он смиренный христианин, отец, человек прямой и откровенный, что он намеревается избавить округ Северного Галворта от двойной ереси — классического консерватизма и откровенного социализма, хотя в ораторском пылу своем он, характеризуя эти понятия, несколько путается в определениях. Равно ненавидит он и всевозможные излишества. От них его с души воротит. Теперь следует положительная часть программы. Положительность ее подчеркивает голосом. Выбрав в парламент Рика, Северный Галворт встанет на путь, ведущий к Возрождению, являвшемуся жителям лишь в мечтах. Замерший промысел сельди оживится. Находящаяся в упадке текстильная промышленность пойдет вперед семимильными шагами. Сельские хозяева, избавившись от опеки бюрократов-социалистов, обеспечат себе неслыханное процветание. Хиреющие железные дороги и водные артерии счастливо избегнут всех язв, сопряженных с промышленной революцией. Улицы преобразятся. Сбережения престарелых будут защищены законом, мужское население будет избавлено от позорного призыва на воинскую службу. С жестокостью налогов будет покончено, как покончено будет и со всеми прочими несправедливостями, перечисленными в программе либералов, прочтенной Риком лишь отчасти, но вера в которую остается у него незыблемой.
Все идет как положено, но сегодня выступление заключительное, и Рик придумал кое-что особое. Он дерзко поворачивается спиной к избирателям и обращается к верным своим союзникам, выстроившимся позади него на трибуне. Сейчас он произнесет слова благодарности. Следи. «Прежде всего, моя дорогая Сильвия, без которой невозможно чего-либо достичь, — спасибо, Сильвия, спасибо! Поаплодируем же от всей души Сильвии, моей королеве!» Избиратели азартно откликаются на это предложение. Сильвия изображает очаровательную улыбку — умение, за которое ее и держат. Пим ожидает, что следующим будет он, но не тут-то было. В голубых глазах Рика появляется стальной отлив, напыщенная речь становится звучнее, взволнованнее. Фразы следуют короткие, но хлесткие. Он благодарит председателя, главу галвортских либералов и его «очаровательнейшую» супругу: «Марджори, милая, не стесняйтесь, покажитесь публике». Он благодарит нашего бедного скептика — руководителя избирательной кампании, Дональда Как-бишь-его-там (свериться с бумажкой), — появление кандидата и его людей ввергло его в состояние мрака и подавленности, от которого только сегодня вечером он начинает избавляться. Он благодарит нашего транспортного агента, леди такую-то, с которой мистер Маспоул, кажется, нашел общий язык в билльярдной, и мисс такую-то, позаботившуюся о том, чтобы Ваш Кандидат не опоздал ни на одно собрание и ни на один митинг, хотя Морри Вашингтон может свидетельствовать о том, что не опоздать с такой интересной спутницей весьма непросто (смех). Он не забывает ни об одном «храбром и верном моем помощнике». Морри и Сид криво ухмыляются из заднего ряда, как убийцы, отпущенные на поруки, а мистер Маспоул и майор Кэвендиш предпочитают хмуро глядеть исподлобья. Вот это все на фотографии, Том, можешь сам убедиться. Рядом с Морри примостился не слишком трезвый актер с радио, чью померкшую славу Рик ухитрился использовать на благо нашей избирательной кампании, как использовал в последние недели олухов-спортсменов, титулованных владельцев сети гостиниц и других так называемых видных деятелей либерального движения, проводя их, как арестантов, по городу, а потом вышвыривая обратно в Лондон, когда кончался краткий период их использования.
А теперь взгляни еще раз на Магнуса. О нем Рик говорит в последнюю очередь, и каждое слово его полнится глубоким знанием предмета и упреком. «Он ни за что не расскажет вам о себе, поэтому расскажу о нем я. Он слишком скромен. Он мог бы произнести речь на пяти различных языках и на каждом из этих языков произнести ее лучше, чем это делаю я. Но это никак не мешает ему все силы отдавать этой кампании и своему старикану. Магнус, ты молодец, дружище, и твой старикан навеки останется твоим лучшим другом. За тебя!»
Но оглушительная овация не облегчает страданий Пима. Не обманываясь красноречием Рика, он в тоскливом одиночестве слушает заключительную речь и сердце его испуганно бьется в то время, как он подсчитывает количество штампованных фраз и ожидает взрыва, которому уготовано навсегда покончить с кандидатом и всей этой хитросплетенной паутиной лжи. Взрывом этим сорвет крышу здания и унесет вверх, вместе с позолоченными стропилами, прямо в темное ночное небо. И отголосок достигнет самих звезд, что благосклонно взирают на Рика, произносящего свою знаменательную заключительную речь.
— Многие скажут вам, — вопит Рик, чем дальше, тем больше преисполняясь пафоса самоуничижения, — как говорили они и мне, останавливая меня на улицах и беря меня под руку. «Рик, — говорили они, — разве либерализм это не просто сумма идеалов?» «Но мы же не можем положить эти идеалы в рот, Рик, — говорили они. — За идеалы не купишь себе и стакана чая, не говоря уже о доброй английской бараньей котлетке. Мы не можем запрятать эти идеалы в сундук, Рик, старина. И за образование сына идеалами тоже не заплатишь. И не отправишь его служить в Верховном суде, побрякивая идеалами в пустом кармане. Так какой же нам прок в современных условиях от этих идеалов?»
Голос Рика сходит на нет. Рука, до сего времени, взволнованно жестикулировавшая, сейчас падает ладонью вниз, поворачиваясь, словно он треплет по подбородку невидимого ребенка.
— А я говорю им, как говорю и всем вам, добропорядочным галвортцам.
Рука опять вздымается, устремляется к небесам в то время, как Пим, чьи нервы так напряжены, что его тошнит от волнения, вдруг различает тень Мейкписа Уотермастера, которая отделяется от кафедры и освещает зал зловещим отблеском пламени.
— Я говорю вам следующее: идеалы подобны звездам. Они недостижимы, но они освещают нам путь своим присутствием!
Никогда еще Рик не говорил так убедительно, так страстно, так искренне. Аплодисменты нарастают, как шум разбушевавшегося океана, и, слыша это, союзники его встают. Пим тоже встает и гулко, громче всех, хлопает в ладоши. Рик плачет. Пим тоже готов прослезиться. Добропорядочные галвортцы наконец-то обрели своего Мессию, ведь либералы Северного Галворта слишком долго были стадом без пастыря; после войны ни один из либералов отсюда не баллотировался в парламент. Рядом с Риком хлопает одной своей йоменской лапкой о другую, что-то возбужденно крича Рику в самое ухо, глава местных либералов. Выстроившийся за спиной Рика «двор», как и Пим, тоже стоя, оглушительно хлопает и кричит: «Да здравствует Рик, представитель галвортских избирателей!» И, вспомнив об их присутствии, Рик поворачивается и, среди массы других возможностей выбрав именно эту, широким жестом указывает избирателям на своих «придворных» и произносит: «Благодарите их, не меня!» И вновь голубые его глаза вперяются в Пима, как бы говоря: «Иуда, отцеубийца, погубитель лучшего своего друга!» А может быть, Пиму это только так кажется.
