Вадим Кожевников - Щит и меч. Книга вторая
— Не смей, запрещаю!
Юноша послушно спустился по краю стены.
Потом военнопленные взялись за канаты и, по команде старшины, стали враз дергать их.
Стена пошатнулась и рухнула. Грохот, клубы пыли.
Широко шагая, шел от места падения стены Зубов, лицо его было озлоблено, губы сжаты.
Остановившись, он стал отряхивать с себя пыль.
Вайс подошел к нему.
Зубов, выпрямившись, едва взглянув на Вайса, сказал:
— Одного все-таки раздавило. — Сокрушенно махнул рукой и, вдруг опомнившись, изумленно воскликнул: — Ты?! Тебя же повесили!
— Как видишь, нет.
— Подожди, — сказал Зубов, — я сейчас вернусь.
Ушел в развалины и долго не возвращался.
Снова начался налет авиации. Сотрясалась почва, от вихря взрывной волны вокруг поднялись облака каменной пыли. Но сквозь нее Вайс видел, как люди прокладывали траншею в поисках места, где было бы удобнее пробивать проход в бомбоубежище.
Наконец Зубов появился, но сперва он что-то сказал своим сопровождающим, и те, очевидно выполняя его приказание, поспешно уехали на машине. Потом Зубов подозвал старшина военнопленных, спросил:
— Ваши люди вторые сутки работают без питания. Приказать охране отвести их в лагерь?
— Нет, — сказал старшина, — как можно? Там, под землей, ведь тоже люди мучаются. Зачем же бросать?
Зубов задумался, потом, оживившись, посоветовал:
— Пробейте проход вон там, где болтается вывеска кондитерской.
— У нас уже нет на это сил, — сказал старший. — Может, после, желающие... — Попросил: — Прикажите охране, чтоб не препятствовала.
Зубов кивнул и дал распоряжение охраннику. И только тогда подошел к Вайсу и, глядя емцу в глаза, объявил:
— Ну, это так здорово, что ты живой, я даже выразить тебе не могу!
Машина вернулась за Зубовым. Зубов открыл перед Вайсом дверцу:
— После поговорим.
Всю дорогу они молчали, только изредка позволяя себе заглядывать друг другу в глаза.
Над районом, из которого они только что уехали, с новой силой разразился налет.
Солнечный восход окрасил поверхность озера Ванзее в нежные, розовые тона. Вайсу показалось, что перед ним мираж.
Возле пристанейц стояли крохотные яхты и спортивные лодки красного дерева.
Машина спустилась к набережной и остановилась возле купальни.
Зубов хозяйски взошел на мостки, толкнул ногой дверь в купальню. Сказал хмуро:
— Давай окунемся, — и стал раздеваться.
Вайс, оглядывая мощную, мускулистую фигуру Зубова, заметил:
— Однако ты здоров, старик!
— Был, — сказал Зубов. — А теперь не та механика. — Погладил выпуклые, как крокетные шары, бицепсы, пожаловался: — Нервы. — Разбежался и, высоко подскочив на трамплине, прыгнул в воду и яростно поплыл саженками.
Вайс с трудом догнал его в воде, спросил сердито:
— Ты что, сдурел?
— А что? — испуганно спросил Зубов.
— Разве можно саженками?
— Ну, извини, увлекся, — признался Зубов. Брезгливо отплевывая воду, заявил: — Купается здесь всякая богатая сволочь, даже воду одеколоном завоняли.
— Это сирень, — объяснил Вайс; приподнял голову, вдохнул аромат: — Это же цветы пахнут.
— А зачем пахнут? — сердито сказал Зубов. — Нашли время пахнуть!
— Ну, брат, уж это ты зря — цветы ни при чем.
— Разве что цветы, — неохотно согласился Зубов. Глубоко нырнул, долго не показывался на поверхности. Всплыл, выдохнул, объявил с восторгом: — А на глубине родники аж жгут, такие студеные, и темнота там, как в шахте.
— Поплыл к берегу брассом, повернул голову, спросил ехидно: — Видал, как стильно маскируюсь? Ну хуже тебя, профессор!
Они поднялись на плавучий настил купальни, легли на теплые, уже согретые солнцем доски. Вайс заметил новый рубец от раны на теле Зубова, затянутый еще совсем тонкой, сморщенной, как пенка на молоке, кожей.
— Это где же тебя?
Зубов нехотя оглянулся:
— Ты какими интересуешься?
— Самыми новенькими, конечно.
— Ну ладно, — хотел уклониться от ответа Зубов, — живой же!. .
— А все-таки!
Зубов помолчал, зачерпнул в горсть воды, попил из нее, потом сказал хрипло:
— Я ведь в Варшаве в гетто с моими ребятами проник, но только после восстания, когда ихних боевиков уже почти всех перебили. Кругом горит, люди с верхних этажей обмотают детей матрацами и, обняв, прыгают вниз. А по ним снизу из автоматов...
Ну, организовал оборону. Девушки, парни, совсем школьники.
Расшифровался, что русский. Был момент — не поверили, вызвали старика — когда-то жил в России, — тот подтвердил. Таскал его за собой как переводчика, пока не убили. Но он мне авторит создал — стали слушаться.
Набьем фашистов, а совсем маленькие ребята к трупам ползут — за оружием, патронами. Я кричу: "Назад!" — не слушают. А ведь огонь, от камней осколки летят. А они же совсем дети! — Потер лоб ладонью. — За нашей группой стали из артиллерии охотиться. Плечо задело осколком. А я один у пулемета — и за первого и за второго номера.
— А что группа?
— Что, что! Ну, не стало группы, девяносто процентов потерял. Увязался за мной помощник, шустрый такой мальчишка, ничего не боялся. Только научил я его оружием владеть, как всё — подстрелили. Начал его перевязывать. А он по- польски объясняет: "Извините, говорит, вы не доктор, вам стрелять надо". Отполз к краю крыши, чтоб мне его было не достать, и там у желоба помер. Потом старуха с дочерью у меня за второго помера были. Дочь — врач, ловко умела перевязывать, но когда в третий раз меня ранили, их уже не было. Кто-то в подвал меня сволок, там я отлежался, выполз. Работал из автомата — прикрывал, пока старики, женщины и дети в люке от канализации скрывались. Их потом там дымовыми шашками немцы задушили.
— А ты?
— Ну, что я, существовал. Фашисты ночью уже по пустому гетто бродили, сапоги обмотали тряпками, чтобы неслышно ступать, и, как найдет живого, добивали.
Я для личной безопасности больше ножом действовал, от пальбы воздерживался. Потом вконец устал, без памяти свалился.
Очнулся как бы в земляной норе, аккуратно перебинтованный. Ну, ухаживали за мной, будто я самый лучший человек на земле. Понимаешь, такие люди!
Им самим там дышать нечем — воздуху нет. Знаешь, хлебом, водой поделиться — это что, а вот когда дышать нечем... А тут такая здоровенная дылда, как я, зубами от боли скрипит и последний воздух хлюпает. Уполз я от них. Вижу — дети синеют, ну и уполз.
И, представь, напоролся вдруг на Водицу с Пташеком — вылезли из канализационного люка. Они, оказывается, беглецам решетку пропиливали, где выход из туннеля на Вислу. Кое-кто спасся — те, кто не потонул. Ну, тут я, очевидно, и скис. Как они меня оттуда уволокли, не знаю.
Недели через две или вроде того я с ними одну диверсию не совсем аккуратно сработал. Все получилось, но вроде как гестапо чего-то учуяло.
Я намекнул Бригитте: неплохо было бы в Берлин эвакуироваться, — ну, она выхлопотала.
Зубов опустил голову, пробормотал:
— А вообще-то как там, в гетто, все было, нет возможности человеческими словами рассказать! — Посмотрел на озеро, добавил: — И моря не хватит, чтобы такое смыть навечно из памяти. Так вот. — Встал и начал одеваться.
— Из Берлина туристские автобусы приезжали, специальная остановка возле варшавского гетто. Гид пояснения публике давал, брюхоногие развлекались, как в цирке. Может, из здешних вилл жители.
— Так кем же ты сейчас числишься у немцев? — спросил Вайс.
— Видел же, — неохотно процедил Зубов. — Командую по линии "Тодта" спасательными отрядами из немцев, но главным образом — заключенными.
— Ну и как?
Зубов сказал сконфуженно:
— Наши вначале договорились убить меня. Народ организованный, понимаешь, постановление вынесли. Один подлец мне об этом донес. Ну, я, конечно, разволновался: от своих смерть принять — это же ни к чему. А поом решение принял: пристрелил под каким-то предлогом при всех заключенных этого гада во время спасалки, но чтобы все поняли, что к чему. Как шлепнул — сказал: "Это был весьма хорошего языка человек". Ну, видимо, они сами на этого подлеца уже глаза щурили. Спустя день старшина подходит и спрашивает: "Герр комиссар, вы застрелили нашего товарища — он хотел сделать вам плохое?" — "Не мне, а вам", — это я так ему сказал.
Поглядели мы в глаза друг другу и разошлись. Выходит, отменили они после этого свое решение: много было возможностей пришибить меня, а не использовали.
— А есть случае бегства?
— Обязательно. Бегут, да еще как! — ухмыльнулся Зубов.
— Но ведь это может на тебе отразиться.
— Почему? Составляю акт по форме — и всех делов: мол, поймал и расстрелял на месте — за мной все права на это. А некоторых заношу в списки погибших при бомбежке или во время завалов. Бухгалтерия у меня на такие дела чистенькая. — Сказал завистливо: — Чувствую по всему: у них партийная и другая организация имеются, они решают, кому и когда бежать.
