Алексей Кудашин - Левый берег
— В другой раз, — задумчиво проговорил Денис.
02.10.2006. Россия. Москва. ул. Молодежная. 09:12
"Надо же, в этом году повезло".
Мужчина в сером плаще, старомодной шляпе такого же оттенка и начищенных до блеска, будто бы даже форменных, туфлях, шел по скверу, усыпанному опавшими листьями самых невероятных цветов. Походку его нельзя было назвать прогулочной, но все же очевидно было, что мужчина никуда не торопился. Старожилы восьмиэтажных желтоватых жилых домов, стоящих по обеим сторонам сквера, одинаковых, но в то же время чудом избежавших духа казенности, могли каждый день примерно в одно и то же время лицезреть этого человека, не спеша идущего по скверу. Иногда он пропадал на несколько недель или даже месяцев, но затем вновь появлялся. Так продолжалось последние пару десятков лет.
"Долго не мог привыкнуть, что в Москве иногда не бывает ни осени, ни весны, а только большая зима и большое лето, — думал человек. — А в этом году — на тебе. Настоящая осень. Московская осень".
До конца сквера оставалось метров сто. Этот отрезок своего ежедневного пути человек не любил, потому что с обеих сторон желтоватые дома сменяли советские "хрущевки", пусть и окрашенные в спокойный бело-розовый цвет. Наверное, их нельзя было назвать "хрущевками" в классическом понимании, хотя бы потому, что дома были шестиэтажными, однако человек почему-то сразу окрестил их именно так.
"Гитлер, кажется, называл такие дома казармами для рабочих, — мелькнуло в голове у него. — Весьма точное сравнение. Такое мог подметить только человек, одновременно являющийся и художником, и политиком. Крайне опасное, между прочим, сочетание. Нет ничего хуже, когда художник начинает воплощать свои фантазии, свой придуманный и выстраданный мир, в реальность. Тогда обычно мясо летит во все стороны, причем человеческое. Отходы производства, так сказать".
Справа показалось светлое здание детского музыкального театра, слева Большой цирк. Человек не спеша перешел улицу Коперника и углубился в парк, располагавшийся между этими двумя московскими достопримечательностями эпохи развитого социализма. Парк был пуст практически всегда, поскольку не лежал на "караванных путях". Такую незатейливую шутку человек придумал, в очередной раз проходя через него к проспекту Вернадского. Имелось в виду, что дорога эта не вела ни к метро, ни к крупным транспортным узлам, ни к каким-либо другим важным точкам, куда обычно народ валит толпой в "часы-пик". Может быть, поэтому человек и любил каждый день не спеша проходить этот путь, добираясь до работы. Не то, чтобы он не любил людей, просто в последние годы он стал от них уставать.
"Возраст, наверное", — думал он.
Узкая дорожка через парк, уложенная тротуарной плиткой, видимо, в свое время была задумана как временная. Но, как известно, ничего не бывает более постоянного, чем временное. Человек пропустил мимо себя женщину средних лет в синем спортивном костюме. Черный кожаный поводок у нее в руке заканчивался какой-то мелкой пушистой собачонкой, удивительно быстро бежавшей для своих размеров. Владельцы лучших друзей человека давно облюбовали этот пустынный парк для выгула своих питомцев. Почему-то здесь никогда не гуляли с детьми. Может, потому и не гуляли, что гуляли собаки…
"Вот же блин, всякая чушь в голову лезет по утрам", — с досадой подумал человек.
Он со студенческой скамьи приучил себя к тому, что мозг не должен работать вхолостую.
"Это же глупо, — думал он, — Ведь никому не придет в голову сесть на трактор и без пользы гонять туда-сюда по полю. На трезвую голову, конечно. Это же бессмысленная трата горючего и изнашивание механизмов. На тракторе нужно пахать. Для этого он нужен. В этом его суть и назначение. Так и мозг не должен быть нагружен бесполезной работой, которая никому не нужна".
И это — навсегда. Это — на всю жизнь. Еще будучи молодым человеком, он шокировал своих знакомых тем, что не знал очевидных, казалось бы, вещей. Не знал и не хотел знать. И не считал, что должен знать. Зато уж то, что он считал нужным и важным, он знал наверняка, по серьезному. Вникая во все мельчайшие детали, не оставляя белых пятен. Его мозг практически всегда работал, но работал над тем, над чем ему нужно было работать.
Однако со временем, человек стал замечать, что его "серое вещество" уже не так послушно хозяину, как прежде. Нет, речь шла о том, что он начал сходить с ума. Действительность он воспринимал все так же ясно, как в молодости. Просто, как он сам себе это объяснял, со временем "предохранитель в мозгу" испортился и стал не всегда срабатывать. Это выражалось в том, что человек стал замечать, что его голова, за долгие годы привыкшая к постоянной работе, иногда начинала действовать, что называется, автоматически, без команды хозяина.
И в те моменты, когда думать было, собственно, не о чем и не зачем, мозг автоматически начинал работать: анализировать информацию, поступающую в него через глаза, уши, рот, нос, кожу. Так же, как пожилая женщина, всю жизнь прожившая в деревне, в постоянном труде, не мыслящая себя без этого самого труда, лежа на морском пляже, неосознанно, инстинктивно начинает искать себе какое-нибудь дело, поскольку в труде видит смысл жизни и саму жизнь, так и мозг этого неприметного, пережившего многое на своем веку мужчины, инстинктивно искал работу, жаждал ее, даже тогда, когда этой работы не было. И тогда он начинал раскладывать на составляющие и анализировать тексты каких-то случайно услышанных песен, рекламных слоганов, объявлений на дверях подъезда. Это очень злило хозяина. Он честно пытался бороться со злом, одергивал себя, "отключал мозг". Но, видимо, время, которое подвластно только Всевышнему, брало свое…
Человек остановился, достал из левого кармана плаща черную коробку, вынул зеленую сигарету. Полез, было, в карман за спичками, но тут во внутреннем кармане пиджака заиграла незамысловатая мелодия мобильника. Человек достал трубку, посмотрел на экран, добродушно улыбнулся.
— Рад Вас слышать, Олег Владимирович!
— Здравствуй, здравствуй, Иван Дмитриевич. Как ты там поживаешь?
— Да ничего… Работаем потихонечку.
— Потихонечку — это хорошо. Главное в нашем деле — не перетрудиться!
— Так это в любом деле главное, — человек непринужденно начал питать опавшие листья носком ботинка.
— Хорошие новости для тебя, Иван Дмитриевич, — голос в трубке стал серьезным.
— Ну говори, Олег, не томи.
— То дело, которое мы с тобой обсуждали… — собеседник сделал паузу, — Руководство дало добро.
— Вона как! — человек застыл. На миг, как будто бы растерялся, но затем плотоядно улыбнулся. — Да это же здорово!
— Ну да, ну да… — судя по голосу, собеседник тоже был доволен таким исходом дела, — Так что давай, Иван, начинай работу. Зайди ко мне сегодня, кстати.
— Зайду, естественно. По такому поводу и по "рюмахе" — не грех. За успех, как говорится предприятия.
— Можно и так.
— Ну, бывай, Иван Дмитриевич.
В трубке раздали короткие гудки. Человек громко и как будто бы даже удовлетворенно захлопнул крышку аппарата, улыбнулся, с минуту постоял, задумчиво глядя на кирпичную стену, разрисованную граффити, с надписями ксенофобского содержания, подкурил сигарету и не спеша двинулся далее. Ничего не видя перед собой, он медленно прошел автозаправку и остановился возле проспекта. Почти сразу же к нему подъехал черный автомобиль. Человек продолжал стоять на обочине, о чем-то напряженно размышляя, глядя перед собой. Водительская дверца открылась, и из нее вышел молодой человек среднего роста, с необычно красивым для мужчины лицом.
— Доброе утро, товарищ полковник, — весело произнес он, — а я Вас уже десять минут жду.
Человек, будто бы очнувшись после долгого сна, непонимающе взглянул на возмутителя спокойствия, но уже через секунду его лицо приняло сосредоточенное выражение.
— Славик, я ведь тебе уже говорил, у нас так не принято. Называй меня Иван Дмитриевич.
В его голосе не было строгости или раздражения. Это был голос отца, терпеливо вразумляющего неразумного отпрыска.
"Сосунок еще, — подумал про себя человек, — но при должной шлифовке толк из него будет".
— Хорошо, Иван Дмитриевич.
— Вот видишь, — дружелюбно сказал человек, — уже есть прогресс. А то "так точно" да "есть". Дисциплина, Славик, оно, конечно, хорошо, никто не спорит. По капле выдавливай из себя "особиста", отвыкай. У нас другая работа. Как говорил тот прапорщик, "Это Вам не это". Вкурил?
— Так точно, Иван Дмитриевич! Куда направляемся?
Человек поморщился, как от зубной боли, сделал последнюю затяжку и бросил:
— В управление. Садись давай…
И открывая дверцу переднего пассажирского сидения, словно сам себе тихо проговорил:
— Ну что же, Учитель, теперь поговорим серьезно.
