Оборотень - Прудковский Петр Николаевич
— В лагере Брюккенау. В американской зоне оккупации…
— Ну, вот. Как видите — все дороги ведут в Рим. Такую «игрушку» мог иметь при себе только человек, побывавший за границей, да к тому же имевший близкую связь с заокеанскими господами… Итак, вот результат: девушку убил тот, кому надо было во что бы то ни стало помешать ее встрече с Кузьминым, либо…
— Сам Кузьмин?…
— Да. Но что же произошло такое, что превратило друга и возлюбленного Веры Ковалевой в ее убийцу?…
Вот где загадка, дорогой мой! И решить эту загадку — наш долг. Мне кажется, Юра, что мы с вами напали на след матерого врага. Давайте пока кончим на этом. Идите отдыхайте… уже второй час. А завтра, вернее, утром, прошу,— зайдите ко мне пораньше… Ну, скажем, часов в семь. Не позднее.
— А как же…
— Вы насчет Кузьмина? Не беспокойтесь, в это время они в лучшем случае будут подъезжать к Смоленску… и в случае чего — телеграмма догонит поезд. Да, еще один вопрос. Вы ведь неплохо, как будто, владеете немецким языком?
— Да, и английским тоже. Впрочем, слабее, чем немецким, а что?
— Так. Может пригодиться для дела. Ну, всего вам хорошего! Отдыхайте. До семи!
— Есть — отдыхать до семи, товарищ начальник!
И крепко пожав руку Верховскому, Юрий вышел из кабинета.
Как только дверь закрылась за юношей, Верховский снял трубку телефонного аппарата и заказал срочный разговор с Москвой.
На следующий день Юрий явился к Верховскому гораздо раньше назначенного срока. Ему не терпелось узнать, какое новое поручение даст ему начальник.
Верховский был уже у себя. Вернее, он никуда и не уходил из кабинета… В комнате было накурено, на письменном столе стоял недопитый стакан крепкого чая. Струйки сизого дыма, плыли в воздухе, уходя в форточку, открытую, видимо, только что…
— Вы всю ночь не спали, Сергей Петрович! — невольно вырвалось у Юрия при виде Верховского, сидевшего за письменным столом.
— Ну, подумаешь, беда какая! — улыбнулся Верховский. — Садитесь и слушайте хорошенько.
Он потянулся к папиросному коробку, лежавшему подле чернильного прибора, но коробок оказался пуст. И Юрию стало вдруг ужасно досадно, что сам он не курит и у него нет при себе папирос…
— Итак, дорогой, дело вот в чем. Надо догнать Кузьмина. И сделать это поручается вам. Вы поедете вместе с ним в Германию…
— Я?!
— Вы. Чему удивляетесь? За время работы у нас вы зарекомендовали себя неплохо, и думаю, что вполне справитесь и с этой операцией. В общем, я выдвинул вашу кандидатуру, и она принята. Вы будете включены в состав бригады машиностроителей в качестве переводчика. Собирайтесь скорее. Я уже узнавал в аэропорте: самолет в Москву вылетает в 9 утра. Через пару часов вы будете на Внуковском аэродроме… В Москве зайдете в Министерство и у товарища Васильева, комната 211, — запишите! — получите все необходимые документы. И тотчас же вылетаете дальше. Маршрут бригады известен; вы сможете присоединиться к ним либо в Бресте, либо, в крайнем случае, — в Варшаве. Едут они московским экспрессом, вагон 7. Разыщите прежде всего начальника группы, — фамилия его Березин, Петр Савельевич, — и передайте ему вот это письмо. Главное, не выпускать из виду этого Кузьмина… Вообще же действуйте сообразно обстоятельствам.
6. ФЛАГ РОДИНЫ
В маленьком итальянском порту на побережье Тирренского моря шла разгрузка двух американских транспортов. Могло показаться странным, что океанские суда, миновав Неаполь, подошли именно сюда, хотя у причала с одним-единственным портальным краном едва хватило места для разгрузки только одного судна; другое, в ожидании своей очереди, вынуждено было стоять на внешнем рейде. Но, по-видимому, те, кому предназначался груз, руководствовались прежде всего соображением — поменьше обращать на себя внимания.
Работа шла круглые сутки, и так как портовых рабочих не хватало, в помощь им были привезены откуда-то на грузовиках с полсотни человек в полувоенном и довольно-таки поношенном обмундировании. Почти все они плохо знали итальянский язык и потому держались особняком от остальных рабочих. Распоряжались этими людьми несколько американских солдат, и односложные команды были, как видно, отлично понятны им.
Когда первый транспорт был разгружен и его место у стенки заняло второе судно, произошло событие, взволновавшее все население маленького приморского городка. Приближался вечер. Солнце склонилось к горизонту, опаловые полосы легли на бирюзовую гладь моря, и отроги Калабрийских Аппенин вдали подернулись туманом. На берегу, пустовавшем в часы полуденного зноя, появились гуляющие. Особенно оживленно было на окраине города, в рыбачьем поселке; возле вытянутых на отмель лодок и баркасов уже зазвенел бубен, и начали собираться в кружок парни в черных безрукавках. Сначала никто не обратил внимания на небольшой пароход, огибавший мол. Но когда судно приблизилось настолько, что можно было разобрать цвета его флага, развевавшегося на кормовом флагштоке, смутный гул прошел по толпе; взоры всех устремились в сторону моря, и слово «soviet», понятное на всех языках мира, прозвучало тут и там.
— Eviva Russia![1] — раздался чей-то звонкий голос, тотчас же подхваченный десятками других голосов. И, как бы отвечая на это приветствие, советское судно, бросив якорь, повернулось к берегу левым бортом, и красный флаг его, освещенный лучами заходящего солнца, еще ярче заполыхал на фоне вечернего неба…
Рабочие, тащившие тюки и ящики по сходням американского транспорта, громкими криками приветствовали появление советского судна. Многие из них, не обращая внимания на окрики солдат, побросали свою ношу, и, махая кепками, сгрудились у причальной стенки. Прошло не менее получаса, пока охране удалось водворить порядок. Вереница людей снова потянулась по сходням.
Только один грузчик (из тех, кого привезли под охраной американских солдат), точно завороженный, продолжал стоять с обнаженной головой и неотрывно глядел на пароход, к борту которого уже подходила сторожевая моторка. Охранник подскочил к нему и ударил прикладом автомата… Худое, черное от загара лицо грузчика исказилось злобой; сжав кулаки, он обернулся к солдату, но сдержал себя, и, нахлобучив фуражку, медленно пошел к сходням.
…Южные ночи темны. Огни рейдеров освещали палубу, по которой сновали взад и вперед люди, разгружавшие судно. Охрана торопила рабочих, едва державшихся на ногах от усталости. В суматохе никто из солдат не заметил, как один грузчик, пробегая по сходням, вдруг оступился и, даже не вскрикнув, упал в черную щель между бортом судна и причалом. Товарищ его, шедший сзади, остановился было и хотел позвать на помощь, но сообразил, что спасти беднягу не удастся, и, безнадежно махнув рукой, побрел дальше.
К рассвету разгрузка была закончена, и транспорт отдал концы. Немногим позже снялся с якоря и советский пароход, пополнив запасы продуктов свежими фруктами, в изобилии доставленными жителями городка.
Гористые берега Калабрии уже скрывались в гуманной дали, когда в каюту капитана советского парохода явился вахтенный и доложил, что на баке, между бунтами каната, обнаружен человек. Он хорошо говорит по-русски и умоляет оставить его на судне…
— Уверяет, что русский и бежал из американского лагеря перемещенных лиц, — добавил вахтенный, — но сказать можно все…
— Разумеется. А на судно он попал как?
— Добрался вплавь, ночью, и влез по якорной цепи через клюз.
— Смелый парень! А ну-ка, давайте его сюда…
7. ПАРИКМАХЕРСКАЯ В ГРОСЕНГАЙНЕ
Однажды утром в парикмахерскую герра Мюллера, помещавшуюся на главной улице саксонского городка Гросенгайна, неподалеку от вокзала, зашел человек. Погода стояла пасмурная, холодная, но на посетителе не было ни пальто, ни даже шляпы.
— Пренеприятная история, — сказал человек, подсаживаясь к старику, читавшему в ожидании своей очереди газету. — Отстал от поезда! Приходится ждать следующего… Скажите, тут можно курить?
