Стивен Хантер - Испанский гамбит
– Да, – разглагольствовал Джулиан на немецком, – мне доводилось часто бывать в Дрездене. Чудесный фарфор и архитектура старого города – все эти пряничные домики – такая вся упорядоченная. Конечно, это было до прихода к власти Гитлера. Возможно, сейчас все изменилось, кругом многоэтажная застройка и заводы.
Двое мужчин, обернув бедра полотенцами, сидели в парилке.
– Нет, Карл, – вступился офицер за свой родной город. – В Дрездене и по сю пору все остается как было. Город из сказки. Такое можно увидеть лишь во сне. Очаровательное место. Мы с мамочкой были так счастливы там.
– Понятно. Приятно сознавать, что есть на земле вещи, которые не меняются.
– Так же приятно найти человека, которому можно довериться, – подхватил второй из собеседников. – У тебя такие красивые глаза. Они неяркие и такие нежные.
– Благодарю, – сказал Джулиан. – Даже странно, как может не хватать простого человеческого контакта и прикосновения. Сочувствия и нежности.
– Да-да. Чего-то более глубокого, чем просто дружба.
Флорри набрал в грудь побольше воздуха, вытащил Джулианов револьвер и приготовился разыграть последний акт драмы.
Он ворвался к ним, в эти облака густого пара, и, размахивая оружием, стал орать как ненормальный:
– Внимание! Внимание! Вы арестованы! Гестапо. Не двигаться. Стоять на месте!
И направил револьвер в голову молодого человека.
– По тебе Дахау плачет, liebchen![92] Грязный извращенец! – Это уже кричал Джулиан, вскакивая с места и придерживая полотенце на скользком от пота теле. – Узнаешь там, чего ждет великий рейх от своей молодежи!
Несчастный разрыдался. Он не оказывал ни малейшего сопротивления, как будто случилось то неизбежное, чего в глубине души он всегда боялся. Они вывели его из парилки и привели в гардероб. Джулиан, быстро одеваясь, продолжал громоздить обвинения в моральном падении.
– Свинья! Армия посылает их сюда, чтобы научить искусству войны, приобрести ценный опыт самому и, наконец, показать всему миру, чего стоит немецкая молодежь. А такие, как ты, проводят время, только и ища себе сожителя. Да KZ[93] для тебя еще слишком хорош.
– Пожалуйста, – молил юноша, – господин офицер, дайте мне возможность покончить с собой. Я знаю, я такой слабый, но я вас не подведу. Дайте мне ваш револьвер, и я покончу с этим делом. Только прошу, сообщите моим родителям, что я пал смертью храбрых на поле боя.
– Смерть героя не для таких, как ты, свинья.
Юноша пополз в туалет, и там его начало рвать. Флорри показалось, что Джулиан слишком уж на него наседает. Несчастный вытер полотенцем с лица следы рвоты, мерзкий запах пота и газов из кишечника наполнял помещение вместе с паром. Толстый немец представлял собой тошнотворное зрелище, и во Флорри шевельнулось сострадание. Джулиан же продолжал бушевать с устрашающей силой, будто в гневе выплескивая ненависть к собственному пороку.
– Ты недостоин носить эту форму, – надрывался он. И сгреб ее в одну кучу.
– Пожалуйста господин офицер, прошу вас, не делайте этого. Не делайте этого со мной.
– Ты нагишом – как того и заслуживаешь – отправишься сейчас в караульню, где и останешься вместе с ворами, сводниками и коммунистами до дальнейших распоряжений. Понятно?
– Д-да, господин офицер.
Джулиан повернулся к Флорри.
– Вы заказали автомобиль из штаба?
– Так точно, господин штурмбанфюрер. Он уже выехал. Но с вами хотел переговорить господин обер-лейтенант фон Манхайм.
– Этот дурак! – выругался Джулиан. – Полагаю, господин обер-лейтенант, что без одежды вы так тут и останетесь.
Тот только рыдал в свое полотенце.
– Фу, – презрительно фыркнул Джулиан и вышел из помещения.
Флорри последовал за ним. Они почти бегом пересекли вестибюль бань, задержавшись лишь для того, чтобы забрать одежду и обувь немца, и оказались на холодной, залитой лунным светом улице.
30
Английские диверсанты
Автомобиль оказался там, где и обещал Портела, в гараже на улочке поблизости от пласа де Торос. К счастью, это был «мерседес-бенц», черный, без единого пятнышка, с полным баком бензина.
– Браво, – промурлыкал Джулиан, увидев в темноте гаража это сверкающее чудо. – Великолепно. Кстати, старина, ты умеешь водить автомобиль?
– Господи, а разве ты не умеешь?
– Умею. Но кое-как. Это слишком опасно. Уверен, что, если я сяду за руль, мы оба разобьемся. Ты должен уметь это делать. Ты же служил полицейским. Не сомневаюсь, что вас учат таким делам.
– Один раз я действительно водил автомобиль. Но это было много лет назад. Это ты у нас богатей, мог бы и обзавестись автомобилем.
– А я обзавелся. У меня он есть. Только я ни разу не садился за руль. Для этого у меня есть специальный человек. Хотел бы я, чтоб он здесь оказался.
– Я тоже, – проворчал Флорри и скользнул на место водителя.
Он повозился с дросселем, повернул ключ зажигания, и мотор ожил.
Джулиан распахнул двери гаража, и Флорри плавно выкатил автомобиль на мокрую мостовую. Начинало светать. Флорри глянул на часы: было почти пять, начинался второй день без сна, а до моста еще больше ста километров. Где там возится Джулиан?
Флорри оглянулся. Какого черта он там делает? Секунды бежали так быстро, будто не были для них отчаянно ценными.
– Achtung![94]
Офицер, появившийся в дверях гаража, был невообразимо тонок, ослепительно корректен в новеньком, цвета хаки мундире танкового легиона «Кондор». На голове красовался черный берет, сверкали начищенные ботинки и черный ремень. Эмблема танковых войск – череп и скрещенные кости – сияла над свастикой в центре берета. В руках кнут для верховой езды. Холодные голубые глаза, глаза убийцы.
«Довольно странно, – подумал Флорри, – что такой мужественный вид имеет поэт-извращенец, взявший за обыкновение заводить себе любовников среди морячков испанского флота».
– Ох, как бы я хотел, чтоб меня сейчас увидел Морти Гринбург, он бы глазам своим не поверил.
– А где ты взял кнут?
– Ну, там. На самом деле эта штука крепилась к никуда не годному стулу. Не думаю, что владельцу она так уж нужна.
С этими словами Джулиан уселся на заднем сиденье.
– Бип-бип, трогай, – скомандовал он, пристроив кнут наверху спинки.
И Флорри повел автомобиль по улицам утренней, еще не проснувшейся Памплоны, миновал мост, оказался на другой стороне реки и направился к ровной, как доска, Арагонской долине, лежавшей у подножия Пиренеев. Дорога шла круто вверх, но аккуратный маленький «мерседес», уверенно пыхтя, преодолевал подъем. Возвышавшиеся впереди отроги гор были сложены из серого камня, вершины их, несмотря на летнюю пору, покрывал снег.
– Итак, вот наш план. Я – господин лейтенант фон Паупел, недавно назначенный на фронт, офицер технических войск. Эксперт по мостам. Ты – господин… давай выбери себе имя, старина.
– Браун.
– Немецкое имя, Вонючка. Пусть будет Бройн, а сам ты из посольского персонала. Сопровождаешь меня из Памплоны в соответствии с полученными от генерала инструкциями.
– Какого генерала?
– Ну просто генерала. Они же помешаны на генералах, эти фрицы. До смерти их боятся. В случае если на тебя кто-нибудь посмотрит пристальнее, чем нужно, просто кричи «зиг хайль» и козыряй. И сам себе верь. В этом весь фокус. Надо обязательно самому верить в то, что делаешь.
Флорри кивнул, озадаченный. Конечно, это самая суть Джулиана: вера. Прежде всего в себя самого, в первоочередную важность своих желаний. Нет, подумать только, Джулиан – гомосексуалист. И Флорри, погрузившись в молчание, принялся обдумывать этот факт.
«Если он это самое, то что тогда я? – размышлял он. – Потому что я тоже люблю его».
По мере того как они приближались к горам, количество немецкой техники резко увеличивалось, и Флорри стало предельно ясно, что теперь они оказались в зоне настоящей войны. Часовые мавры – высокие, смуглые, угрюмые люди с суровыми взглядами и длинноствольными маузерами поверх плащей – несли сторожевую службу на перекрестках; грузовики, набитые солдатами, медленно тянулись вдоль дорог, но Флорри, прибавляя скорость, легко обгонял их. Когда люди видели Джулиана, торжественно восседавшего на заднем сиденье в своих нацистских регалиях, они думали только о том, чтобы не замешкаться и поскорее отдать ему честь. Он небрежно отвечал, легко касаясь хлыстиком фуражки.
Чем ближе они оказывались к Пиренеям, тем холоднее становилось вокруг. Горный воздух отличался чистотой и разреженностью. Флорри опустил стекло и жадно втягивал его ноздрями, то и дело взглядывая на часы, отсчитывавшие секунды. Огромные белые горы встречали их грозными меловыми, будто рваными пиками, а под ними расстилалось Арагонское плато, гигантская череда заплат цвета буйволовой кожи и аспидно-черного, блестевшее в лучах яркого солнца.
