Лен Дейтон - Мозг стоимостью в миллиард долларов
— Первым делом, вам надлежит выслушать...
— Что и когда мне захочется от вас услышать, я дам вам знать, — остановил его я. — Во всяком случае, в данный момент вашими проблемами занимается армия, и я к ним не имею ровно никакого отношения.
— В таком случае что вы от меня хотите? — Он пробежал пальцами по пуговицам рубашки, убедившись, что все они застегнуты как следует. После чего с открытым вызовом глянул на меня.
— Я здесь, чтобы сообщить вам: если ваша жена решит покинуть пределы страны, то не встретит никаких препятствий.
— Очень любезно! — раздраженно воскликнул Пайк. Быстрыми нервными движениями он разглаживал тюремную одежду.
— Не торопитесь с выводами. Нам известно, что на прошлой неделе она доставила очередную — и должен добавить, последнюю — партию похищенных яиц с культурами вируса в Хельсинки. Вчера она вернулась в Англию. Хотя она считает, что работает на американцев, эти яйца предназначались для передачи русским. К счастью, они к ним не попадут.
— Русским, — с отвращением взвизгнул Пайк. — Мне тут рассказывали много разных историй, но эта одна из лучших. Я американский агент. Я работаю на секретную американскую организацию «Порядок и свобода».
— Вам имеет смысл использовать давно прошедшее время, — вздохнул я. — И имеет смысл вбить в свою тупую башку, что хищение из совершенно секретного государственного учреждения, является исключительно серьезным уголовным преступлением, пусть даже вы собирались сварить эти яйца вкрутую и положить их на хлеб с маслом.
— Это угроза? — Пайк расстегнул нагрудный карман, как бы собираясь извлечь оттуда блокнот, и снова застегнул его. — Мне предстоит встреча с целой компанией таких, как вы, в уголовном суде Олд-Бейли. Мне дали понять, что заключенные, считающиеся душевнобольными, не имеют права обращаться с петициями в министерство внутренних дел или в министерство обороны, но я собираюсь довести это дело до сведения палаты общин и, если понадобится, даже до палаты лордов. — Речь его лилась легко и свободно, словно он много раз повторял ее про себя — пусть даже не веря в ее действенность.
— Отсюда вы ничего и никуда не доведете, Пайк. Если даже я дам вам возможность отправиться отсюда в... да, в общем, куда угодно, в Британскую медицинскую ассоциацию, к вашему члену парламента или к вашей матери, и вы начнете рассказывать свою историю, как случайно попали под надзор армии, то тут же попадете в руки военной разведки как больной с обострением душевного заболевания. Неужели вы предполагаете, что хоть кто-то вам поверит? Вам скажут, что вы псих, Пайк, а армейские психиатры, к которым вы попадете на освидетельствование, убедительно подтвердят это. Прежде чем вы поймете, что происходит, на вас наденут длинный прочный халат с глухими рукавами и заведут ручки назад. Вы начнете сопротивляться и орать, что вы совершенно невиновны и полностью здоровы, и тогда уж все окончательно убедятся, что вы рехнулись.
— Ни один из психиатров не позволит себе такого отношения.
— Вы наивны, Пайк. Может, этим и объясняются все ваши неприятности. Диагноз армейских психиатров будет полностью поддержан их коллегами. Вы же сами врач, Пайк, и отлично знаете, как в таких случаях всегда ведут себя медики: они соглашаются с мнением коллег. Разве вы сами, сталкиваясь с ошибочным диагнозом, никогда никого не покрывали, соглашаясь с ним? Так вот это ждет вас и со стороны психиатров — особенно, когда они ознакомятся с вашим досье. — Я ткнул в него пальцем. — В нем говорится, что, переодевшись врачом, вы подвергли опасности жизни четырнадцати человек.
— Это беспардонная ложь! — с отчаянием воскликнул Пайк. — И вы это знаете. Боже мой, какой-то дьявольский заговор. Три дня тому назад явился какой-то человек и стал убеждать меня, что я был офицером кувейтской артиллерии. На прошлой неделе сказали, что я делал подпольные аборты. Меня пытаются на самом деле сделать сумасшедшим. Вы же знаете, что все это неправда.
— Мне известно только то, что собрано в вашем досье, — ответил я. — Что вы играли в любительские шпионские игры, присущие скорее детям. Что из-за них пострадали некоторые люди, а многие из них представляют куда больший интерес, чем вы. Однако пора к делу. Куда вы хотите, чтобы отправилась ваша жена?
— Никуда.
— Как вам угодно, но учтите, когда ваша жена попадет за решетку, дети будут отданы на попечение суда и, скорее всего, окажутся в сиротском приюте. А ваша жена получит, самое малое, лет семь. — Я сложил все документы обратно в папку и застегнул ее.
Пайк не отводил от меня взгляда. Сейчас я с трудом мог бы узнать в нем человека, с которым встречался в приемной на Кингс-Кросс. Аккуратная прическа, отливавшая стальным блеском, превратилась в беспорядочные сбившиеся пряди, пробитые сединой. Глаза глубоко ввалились, и, даже возмущаясь, он продолжал, обмякнув, сидеть на месте. Да и говорил он как человек, дублирующий звук в кинобоевике, но лишенный сил придать убедительности звуковой дорожке. Он запустил палец за воротник своей форменной рубашки и повел подбородком из стороны в сторону. Я предложил ему сигарету, а когда давал прикурить, наши глаза встретились. Никто из нас даже не пытался изобразить хотя бы намек на вежливость.
— Ну что ж, ладно. У нас есть родственники в Милане. Она может отправиться туда.
— Вот вам бумага. — Я положил перед ним лист. — И пишите ей письмо с предложением уехать в Милан. Дату не ставьте. Найдите самые убедительные доводы, ибо, если через пару дней она не уедет, я буду бессилен предотвратить ее арест.
— Другим департаментом, — с сарказмом сказал Пайк.
— Другим департаментом, — согласился я, вручая ему и ручку, а когда он кончил писать, я угостил его стаканом чая с двумя кусочками сахара.
Глава 28
Джин допечатывала наше досье по организации Мидуинтера.
— До чего симпатичное название — тропа Лавинга, — остановилась она. — Почему ее так называют?
— Человек по имени Оливер Лавинг гнал по ней коров с техасских пастбищ до конечной станции в Шайенне.
— Очень милое название, тропа Лавинга, — повторила она. — Я думаю, в этом-то все и дело. Генерал Мидуинтер любит Америку от всей души, но... не очень умно это доказывает.
— Цитата года.
— И еще эта миссис Ньюбегин... Я знаю, что ты ее терпеть не можешь, но чувствую, что и она одержима какой-то уродливой любовью. Поэтому она и поддалась на льстивые слова Мидуинтера и давила на Харви, чтобы он добивался больших успехов.
— В кражах. Это ты имеешь в виду под успехом?
— Просто я стараюсь понять их.
— Миссис Пайк и миссис Ньюбегин принадлежат к одному и тому же психологическому типу. Жесткие, агрессивные, негибкие, они обращались со своими мужьями, как менеджер, раскручивающий новую поп-звезду. Ты весь день работала с этими досье и не можешь не понимать, что представляют собой эти женщины — пусть даже они не занимались политикой как таковой. Их поведение имеет биологическую мотивировку, да и вообще в основе лежит биология, которая делает женщин такими жизнестойкими существами. Забрось их, скажем, в Пекин — и через шесть месяцев у каждой из них будет большой дом, прекрасная одежда и муж, который будет плясать под их дудку.
— Что случилось с Харви Ньюбегином? Он поломал дудку?
— Харви полюбил молодое создание. Как и многие мужчины, которых потянула к себе юность, он решил избавиться от всех воспоминаний о прошлой жизни. Харви решил начать все сначала — то ли с помощью брака, то ли став перебежчиком; он был одержим лишь одной мыслью — начать биографию с новой чистой страницы.
— Я бы сказала, что основную ошибку сделала его жена: он чувствовал себя загнанным в угол. В ловушке.
— Любой может оказаться в ловушке; таким образом мы стараемся проявить свою несгибаемую суть, избавляясь от заманчивой золотой оболочки.
— Кстати, ты напомнил мне, — сказала Джин. — Я должна возобновить твою подписку на «Ридерс дайджест».
Очень смешно. Из пятнадцати скрепок я сделал аккуратную красивую цепочку, но, когда я потянул за одну из них, третью снизу, цепочка распалась.
— Почему Харви Ньюбегин решил перебежать на другую сторону? — спросила Джин. — Я так и не могу понять.
— Он был человеком с неустойчивой психикой, существовавшим в мире, который жестко давил на него. Тут не существует логичного и убедительного объяснения. Он не шпион, работающий на коммунистов, не революционер, не марксист-подпольщик. Их не существует. Времена политических философов сошли на нет. Люди больше не предают свою страну, руководствуясь какими-то идеалами; они стараются решить свои насущные проблемы. Они идут на это потому, что хотят обзавестись новой машиной, или боятся, что их уволят, или потому, что влюбились в девочку-подростка и ненавидят свою жену, — или потому, что хотят расстаться со всеми этими проблемами. Четких мотивов тут не прослеживается. И таковых никогда не будет. Столкнувшись с сумятицей, состоящей из оппортунизма, амбиций и благородных намерений, которые обратились в свою противоположность, я должен был разобраться в ней. Понять, что они ведут в ад. Если продвигаешься по этой дороге хотя бы по дюйму в день, то и не заметишь, куда она тебя приведет.
