Юрий Барышев - Мадам Гали -2. Операция «Посейдон»
Через некоторое время в почтовый ящик приемной КГБ на улице Дзержинского упало письмо. Автор, по вполне понятным причинам, решил сохранить инкогнито. Оригинальностью неизвестный корреспондент не отличался: текст представлял собой набор избитых штампов, которыми пестрели все анонимки подобного рода. «Художник Игорь Хмельницкий — антисоветчик… Не одобряет политику партии и правительства… Не читает газету «Правда»… Слушает «Радио Свобода»… Внук «врагов народа»… Ведет аморальный образ жизни… И если выедет за границу, то непременно там и останется, несмотря на жену и детей, к которым, будучи абсолютно распущенным и извращенным типом, нисколечко не привязан…»
С подобными делами разбирался отдел по борьбе с идеологическими диверсиями Управления КГБ по г. Москве и Московской области. Этот текст, отпечатанный на старой машинке, лег на стол молодому Олегу Бережному. Лейтенант Бережной совсем недавно оставил поприще художника ради работы в органах. Он тоже окончил Суриковское, правда, на четыре года позже, чем «главный герой» этого дурно пахнущего послания, и прекрасно знал художественную тусовку. Ему приходилось видеть, что делают с людьми зависть, жажда успеха при отсутствии таланта, как страдают люди, которые выбрали свою профессию по ошибке и неверно оценивают меру своего таланта и свои возможности. Поэтому, как только Олег осознал, что он сам далеко не так талантлив, как ему казалось, он принял непростое решение отказаться от профессии живописца. Предложение от КГБ пришло очень кстати и помогло ему выйти из профессионального и жизненного кризиса, в котором он оказался. Очень быстро Олег почувствовал, что нашел свое место в жизни. Нет, он отнюдь не отказался от живописи: в редкие часы отдыха лейтенант Бережной брал этюдник, садился на подмосковную электричку и отправлялся в Звенигород, Загорск, Абрамцево или в любой другой живописный маленький городок, которых так много в Подмосковье. Когда Олег отказался от творческих амбиций, его снова потянуло к кисти и краскам, как в детстве, на занятиях в кружке районного дома пионеров.
Внешне Олег никак не походил на киношный образ чекиста, к которому все привыкли. Чуть выше среднего роста, склонный к полноте, с покатыми плечами. Совсем не офицерская выправка. Длинные, почти до плеч, волнистые волосы и гуцульские усы, а также большие очки в роговой оправе напрочь исключали любые предположения о его принадлежности к органам контрразведки КГБ. Ходил он, в отличие от сослуживцев, в свитере, рубашке без галстука, не глаженных брюках и ботинках на толстой подошве. Руководство спокойно относилось к нарушению им неписанных законов дресскода Лубянки. Когда Олег появился в отделении, начальник жестко потребовал, чтобы он приходил на государственную службу, как все сотрудники — в выглаженном костюме, белой рубашке с галстуком. А всякую «рвань», так он называл его одежду, держал в шкафу и переодевался, когда ему нужно было ехать в Союз Художников или на встречу с агентом. Но потом махнул рукой и оставил его в покое. Среду художников Олег знал очень хорошо, задания выполнял грамотно и в срок. Однажды он зашел покурить к ребятам из отделения активных мероприятий, которое работало по вербовке иностранных ученых и специалистов. Тогда курить в кабинетах Лубянки разрешалось. Он подошел к столу и включился в беседу. Его внимание неожиданно привлекло маленькое блюдце, заполненное окурками. Он взял его в руки, внимательно рассмотрел со всех сторон и неожиданно вышел с ним в коридор. Через некоторое время Олег вернулся. В мокрых руках он бережно держал отмытое от сажи и копоти блюдце, на котором играли солнечные зайчики.
— Идиоты безмозглые, — беззлобно начал он, обращаясь к обитателям кабинета, — вы хоть знаете, обо что вы тушите окурки? Это же финифть, девятнадцатый век! Для тех, кто не понимает — золото и глазурь. Оно же стоит вашу годовую зарплату!
Каждый из присутствующих старался теперь потрогать это сокровище и поцокать языком.
Вы думаете, офицеры спрятали эту драгоценность в сейф или кто-то унес домой? Вы плохо знаете чекистов — так это блюдце не одно поколение переходило из рук в руки как пепельница, но… очень дорогая.
Резолюция начальника отделения на «горчичнике», прикрепленном к письму доброжелателя гласила: «Прошу принять срочные меры к проверке сигнала. Результаты доложить. Срок — 3 дня».
По приказу Председателя КГБ того времени, даже самые заумные анонимки должны были проверяться по принципу: «как бы чего не вышло. А вдруг?».
Олег, забросив текущие дела, принялся за выполнение указания. Поговорив с двумя агентами из числа художников, хорошо знающих Хмельницкого, он подготовил заключение, из которого явствовало, что художник скорее вернется в СССР, чем останется за границей.
Начальник отделения долго сидел с потушенной сигаретой в руке, перечитывая заключение. Потом поднял на Олега в красных прожилках глаза и сказал:
— Рисковый ты парень или дурачок? А если он останется? Что тогда? На твоем месте каждый второй перестраховался бы и послал вместо Хмельницкого своего проверенного агента из числа художников. И спал спокойно. Ну, так что, может, передумаешь?
— Нет, Иван Павлович. Я верю своим источникам, они меня еще ни разу не подводили.
— Ну, смотри, жопой своей отвечаешь, — дипломатично резюмировал начальник и поставил свою подпись.
Когда за Олегом закрылась дверь, Иван Павлович хмыкнул:
— Да, лейтенантом, я тоже ничего не боялся, — и углубился в чтение оперативных сводок.
* * *Когда после возвращения из командировки Игорь узнал, что за его лояльность перед выездным отделом ЦК КПСС поручилась сама Лубянка, он испытал весьма смешанные чувства. С одной стороны, он был рад, что никто в его благонадежности не сомневается. Что спецслужбы не имеют к нему никаких претензий, и его первая командировка «за железный занавес» — явно не последняя. С другой стороны, ему было весьма дискомфортно, оттого что он вообще попал под колпак спецслужб. Игорь не знал, на основании чего чекисты сделали свои выводы, откуда брали информацию… И что они потребуют за этот «аванс доверия»? Тем более, что он, свободный художник и внук репрессированного, государственные органы безопасности не жаловал… Но желание выставляться за границей и спокойно продавать свои картины оказалось сильнее обиды на органы и недоверия к ним. Когда Олег Бережной впервые обратился к нему с просьбой, Игорь Хмельницкий не отказал.
Вопреки мрачным ожиданиям Хмельницкого, сотрудничество с КГБ оказалось весьма плодотворным и отнюдь не хлопотным. Его куратор, Олег Ремизов, никогда не запрашивал информацию о близких друзьях Игоря, и выполнение его просьб не заставляло Хмельницкого нарушать какие-то базовые ценности или идти на сделки с совестью.
Ровно в девять Хмельницкий позвонил в дверь явочной квартиры.
— Доброе утро, Игорь, — Олег улыбнулся своему гостю. — Я уже сварил Вам кофе.
— Да, спасибо. Я плохо спал, и кофе мне не помешает… — Игорь и впрямь чувствовал себя все еще на грани сна и реальности.
— Насколько я знаю, живописцам вредно быть «совами», — продолжал Бережной, разливая в чашки ароматный, крепкий напиток. Толк в кофе он знал. — Просыпать часы дневного света для нас… для вас — почти преступление.
— А я и не «сова». Но в понедельник утром «жаворонков» не бывает, — парировал Хмельницкий, пригубив кофе. — Так чем я могу быть полезен, Олег?
— Вы все еще общаетесь с Йоргенсеном? — он был прекрасно осведомлен о характере отношений этих людей.
— Да, мы с ним в приятельских отношениях. Неужели он оказался шпионом ЦРУ? — съязвил Хмельницкий.
— Не надо с этим шутить, Игорь. Кажется, Торвальд Йоргенсен — чистый дипломат, в связях с американцами не замечен. Вам не о чем беспокоиться, вы можете продолжать поддерживать с ним дружеские отношения.
— Я рад, — ответил Хмельницкий.
— Он до сих пор интересуется иконами? Насколько я знаю, вы помогаете ему собирать коллекцию?
— Да, помогаю, — со вздохом ответил Хмельницкий, — однако, моя помощь совершенно бескорыстна и не связана с нарушением закона.
— Я не сомневаюсь в вашей порядочности, Игорь, — на лице Олега еле заметно промелькнула улыбка. — И я не об этом пришел поговорить. Чем он интересуется сейчас? Что желает приобрести?
— Что-нибудь архангельской школы: она в его коллекции не представлена, — быстро и с облегчением ответил Игорь, — а вот от «Двенадцати праздников» решил отказаться. Я обещал поискать покупателя: меня самого тоже не интересует этот образ.
— Что ж, я могу вам помочь, — ответил после короткой паузы Бережной. — Могу предложить «Спаса Нерукотворного» — архангельская школа, девятнадцатый век. Как вы думаете, наш знакомый заинтересуется?
