Сергей Донской - Если завтра не наступит

– Я могу увидеть папу? – спросила Тамара, сцепив руки за спиной.

– Ты пришла просить свидание с отцом? – фальшиво удивился Тутахашвили. – Так бы сразу и сказала. Зачем же было морочить мне голову. Садись, пиши.

– Что писать?

– Как что? Заявление. Месяца через полтора мы его рассмотрим и вынесем решение. – Тутахашвили издал серию квакающих звуков, заменявших ему смех. – Если решение будет положительным и если не случится ничего экстраординарного, то ты увидишься со своим ненаглядным папочкой. – Он прикинулся озабоченным. – Кстати, как у него со здоровьем? На следующей неделе обещают похолодание, а камеры государственных преступников, сама понимаешь, не обогреваются. Топлива даже на законопослушных граждан не хватает.

Произнося эту тираду, Тутахашвили дважды снял и положил трубку зазвонившего телефона.

– Я согласна, – прошептала Тамара.

– Вот и отлично. Держи. – Приподнявшийся над столом полковник протянул ей шариковую ручку. Ширинка у него была расстегнута.

– Я согласна, – повторила Тамара громче, продолжая держать руки за спиной.

– Что? – Тутахашвили шутовски приложил ладонь к уху.

– Я. Согласна. Спать. С вами.

– Она согласна, ха! А меня ты спросила? Так не пойдет. – Тутахашвили снова поднял трубку и швырнул ее на жалобно дилинькнувший аппарат. – Ты попроси меня, попроси как следует. Может быть, я соглашусь, а может быть, – нет. Все зависит от того, насколько ты будешь искренней, дикая кошка.

– Пользуйтесь мною, как хотите, – отрывисто заговорила Тамара, сплетая пальцы в замысловатые узлы. – Сколько угодно, как угодно, где угодно. В любое время, в любом месте.

– В любое место? – заквакал Тутахашвили.

– Как хотите. Только отпустите папу.

– Опять папа…

– Да. Это мое единственное условие. Не условие – требование.

– А вот я сейчас выдвину ответное требование, – пригрозил Тутахашвили. – Велю тебе раздеться догола и прогуляться в таком виде по коридорам управления. А потом ты спляшешь и споешь для уголовников в общей камере. Нравится тебе такая идея? Нет? Мне тоже не нравится, когда от меня чего-то требуют.

– Извините, – прошептала побелевшими губами Тамара, едва не вывихивая сцепленные за спиной пальцы.

– Уговорила. – Тутахашвили расплылся в улыбке. – На первый раз прощаю. Сегодня тебе не придется делать ничего экстравагантного. Для начала ты снимешь все, что у тебя надето под юбкой. – Наморщив нос, он милостиво добавил: – Саму юбку можешь оставить, она нам не помешает.

– Хорошо, – решительно тряхнула волосами Тамара. – А потом? – Ее зубы непроизвольно клацнули.

– А потом ты ляжешь сюда. – Тутахашвили похлопал ладонью по крышке стола. – Сама ляжешь, а ноги свесишь. Так будет удобно. Я проверял. – Он выжидательно облизнулся. – Ну? Что же ты стоишь? Ты не стой, ты действуй.

– Отвернитесь хотя бы! – попросила Тамара, безуспешно пытаясь проглотить упругий ком, вставший поперек горла.

– Обычно я отворачиваюсь от баб, когда они мне надоедают. – Тутахашвили встал, крутанул стул спинкой вперед и сел на него верхом, выражая всем своим видом готовность насладиться приятным зрелищем. – На тебя мне пока что смотреть приятно. Пользуйся этим.

– Дверь…

– Что дверь?

– Закройте ее, пожалуйста, – пролепетала Тамара.

– Не-ет, так не пойдет, – протянул Тутахашвили. – Я хочу, чтобы ты не забывала: в любую минуту ко мне может кто-нибудь войти и увидеть, что я с тобой вытворяю.

– Зачем это вам?

– Чтобы ты старалась изо всех сил. Спешила доставить мне удовольствие. Мне не нужна вареная рыба. Я люблю, когда горячо и с перцем. – Тутахашвили издевательски ухмыльнулся.

Страдая от невыносимого унижения, Тамара разулась, избавилась от колготок, стащила трусики, сунула скомканную одежду в сумку.

– Пообещайте, что уже сегодня папа выйдет на свободу, – сказала она, не поднимая пылающего лица.

– Укладывайся, кошечка, – прикрикнул Тутахашвили, смахивая со стола бумаги и канцелярские принадлежности. – Еще недавно ты была дикая, а скоро станешь совсем ручная. Только ноги раздвинь пошире. Я люблю, когда просторно.

– Вы не ответили! – крикнула Тамара, трясясь, как в лихорадке.

Грубые руки схватили ее за талию, оторвали от пола и припечатали к столу.

– Я отвечу, – пообещал нависший над ней Тутахашвили. – Все зависит от твоего рвения. Покажи, на что ты способна.

Вместе с участившимся дыханием из его рта доносился такой тошнотворный смрад, что Тамару едва не стошнило. Она готовилась к неминуемому, как к смерти. И повторяла про себя: прости меня, Женя…

Прости меня…

Прости…

Выйдя из здания жандармерии, Галактион Галишвили направился не домой, а куда глаза глядят – просто так, прогуляться на радостях. Он шел и улыбался. Несмотря на пасмурную погоду, на сердце было светло и радостно. Шагая по тротуару, Галишвили испытывал необычайный подъем. Ему казалось, что он способен парить в воздухе. Стоит только оттолкнуться посильнее, и ты уже летишь. Как в чудесных детских снах.

Но что скажут люди, увидевшие старика, вздумавшего передвигаться столь необычным способом? Чтобы не смущать их, Галишвили шел чинной, степенной походкой, приличествующей его возрасту и положению в обществе. Он ведь был писателем, заслуженным деятелем советской литературы. И его взгляд сохранял прежнюю зоркость, отмечая массу деталей, которые могли понадобиться при работе над новым романом.

В снующих по городу маршрутках гомонили юные тбилисцы, уже не очень хорошо понимающие русскую речь. Зато в старом городе ее можно было услышать повсюду – правда, с характерным грузинским акцентом. У входа на привокзальный рынок Галишвили задержался, чтобы посмотреть, как сердобольные женщины потчуют российских солдатиков сыром и хлебом. Вот и восстанавливается былое братство народов, подумал он с умилением.

Рынок шумел и мельтешил всеми цветами радуги. Купить здесь можно было все, что душе угодно, но Галишвили доставляло удовольствие просто слоняться между рядами, разглядывая всевозможную снедь, принюхиваясь к пряностям и подмигивая застенчивым девушкам.

Любил он бродить по Тбилиси, ничего не поделаешь. Если бы не пошаливающее сердце, то хорошо бы забраться на гору над Черепашьим озером, где расположен музей народной архитектуры – оттуда открывается бесподобный вид на городскую панораму. Или подняться на Мтацминду, где возле старинного храма похоронены Грибоедов и его красавица жена. Бродить по узеньким проулкам старого Тбилиси, заходить во все дворы, обвешанные гроздьями стираных простыней. Любоваться на древние памятники района Сиони. Предаваться отдохновению в удивительно уютных скверах и парках, которыми изобилует город и где в тени платанов играют дети, дремлют старики, секретничают юные девы с персиковым пушком на щеках. Приятно также слоняться по набережной Куры, заглядывая в кофейни, лакомясь наполненными душистым соком хинкали, угощаясь чарками кахетинского вина.

А одно из самых удивительных мест – район серных бань. Здесь на небольшом пятачке торчат знаменитые купола, под одним из которых Пушкин отдавал себя на растерзание свирепым массажистам. Рядом мечеть, грузинский православный храм, русская церковь, григорианская церковь, армянская и даже еврейская церковь, именуемая синагогой. Именно здесь Галактион Галишвили отчетливо осознавал, как величествен и прекрасен был древний Тифлис и каким он должен стать снова.

Но что это? – с тревогой подумал писатель, остановившись посреди улицы. Его толкали и ругали, но он не мог сдвинуться с места, впившись взглядом в фигуру Матери-Грузии. Этот колоссальный и уродливый монумент, возвышающийся над столицей с семидесятых годов, всегда раздражал Галишвили несовершенством своих форм. Но сегодня со скульптурой творилось вообще что-то невообразимое.

Сойдя с пьедестала, она двинулась на лежащий у ее ног город, безжалостно топча людей, троллейбусы, автомобили и здания. Голос Матери-Грузии был громогласен и страшен, в нем угадывались непримиримые интонации Нино Бурджанадзе, взявшейся клеймить позором кремлевских прихвостней, пытающихся совратить славный грузинский народ с прямого пути в Евросоюз.

– О, горе тебе, Москва! – гремела Мать Нино, надвигаясь на Галишвили. – Как смеешь ты противостоять демократическим преобразованиям, продавая нам, твоим ближайшим соседям, энергоносители по мировым ценам? Разве наши добрые граждане не снабжают тебя апельсинами и гвоздиками? Разве не пополняют ряды этнических группировок? И не Грузия ли всеми правдами и неправдами сотрудничает с НАТО, этой достославной организацией, стоящей на границах России, дабы предотвращать вторжение туда террористов?

Очки шагающей по Тбилиси великанши испускали столбы ярчайшего света, которые, подобно лучам гиперболоида, дотла сжигали все, что попадало в поле зрения. Вскрикнув, Галактион Галишвили помчался прочь, в ужасе закрывая голову. Вокруг стоял неимоверный грохот, камни под ногами плавились, стены домов рушились, воды Куры кипели. И очень скоро не осталось никого вокруг. Никого и ничего.