Михаил Любимов - И ад следовал за ним
Я взглянул на часы — весь график операции уже полетел в тартарары.
Старый дурак! Подумать только: притащить свою зазнобу, которая, видимо, устроила ему сцену после визита Семена с икрой и балыком. Но все это были фигли–мигли по сравнению с откровениями таинственного Рамона.
Мы оба молчали, смотря друг другу в глаза, моя неизбывная ярость, по–видимому, охладила Генри.
— Неужели это провокатор? — Язык его -заплетался.
— Генри! — сказал я торжественно и чуть подпустил в глаза слезы.— Сейчас нет времени для объяснений. Мы с вами работаем долгие годы и отдали жизнь великому делу. Как вы можете не доверять мне и поверить какому–то жулику? Опомнитесь, сэр! Что еще он вам говорил?
— Но он же знал все мое дело, все клички, контакты, пароли… Он приказал убрать вас. Он сказал, что вы предатель и находитесь на связи у американского резидента. Фамилия его Хилсмен. Я засек вашу встречу с ним в баре отеля «Гровнор».
— И вы пытались выполнить его приказ? — Я торопился, времени совсем не было.
— Да. И у вашего дома, и в Эппинг Форесте… Простите меня, Алекс… Я следил за вами в Тауэре.
— Со мною был Рамон?
— Я же в темноте его не видел… Кстати, он потерял у меня в спальне вот это…— И Генри протянул мне коробочку, завернутую в бумагу и перевязанную ниткой. Не глядя, я сунул ее в карман.
— Что он еще говорил?
— Больше ничего. Извините меня, Алекс, простите ради Бога. Прошу вас. скажите Жаклин, что я не мог предать ее… что не из–за меня ее уволили со службы…
Под глазами налились бурдюки, — только еще не хватало, чтобы пролился ливень.
Жаклин сверкала голубыми глазами и посматривала на дверь, словно собиралась улизнуть.
— Конечно, нет, — сказал я твердо. — Это чья–то игра, и мы еще докопаемся до виновников. А теперь прошу вас уйти. У меня нет ни секунды времени. На следующей неделе я пошлю вам вызов, мы встретимся и все обсудим[81].
Словно ветер дунул — и две перепуганные мыши юркнули за дверь.
13.00. Операция сбивалась на целый час, Базилио и Алиса наверняка решат, что накануне женитьбы я выскочил из окна и убежал, как персонаж одного носатого сатирика прошлого, Кэти изведется от ожидания, а Болонья просто уйдет через полчаса, не застав никого в ресторане. Впрочем, я еще могу войти в график. Ну и сволота этот Генри: чуть не превратил жизнелюба Алекса в замазку Цезаря! Я даже похолодел, представив себя лежащим на пропитанном кровью ковре, с черепом, пробитым пулей, и мозгами, повисшими на гравюрах и клетке с Чарли.
Дальше жизнь поскакала вперед на неестественно бешеной скорости, словно в немом кино: рывок на лестничную площадку, вой мотора, и гонка что было сил — благо в субботу Лондон не перегружен транспортом. На маршруте пришлось проделать серию резких коленец, показавших отсутствие присутствия кровожадных мышек–норушек, и через полчаса я уже нажимал на кнопку звонка.
Юджин встретил меня в малиновом бархатном халате — истинно граф Лев Николаевич, только носом несколько переплюнул, рубильник выпирал, как клюв пеликана, даже очки терялись на нем, казались снятыми с лилипута.
Апартаменты Юджин обставил в стиле недострелянной мекленбургской интеллигенции: все завешано фотографиями в рамочках, никаких излишеств, каждая вещь — от колокольчика на столе (видимо, для вызова Софьи Андреевны) до вольтеровского кресла — призвана дополнять образ великого писателя, уже и не квартира, а музей светоча мысли, создающего непреходящие и, как говорили «высоколобые», пронзительные эссе о подпольной литературе Мекленбурга.
Величественным движением руки со съеденными ногтями он пригласил меня присесть в кресло.
— Вы не готовы? — Мой голос звучал так жалобно, что он всполошился:
— Но мы же не договорились о точном времени…
— Одевайтесь быстрее, у нас помолвка! — наступал я.
— Что ж вы раньше не сказали? Поздравляю, Алекс! Куда мы идем?
— Мы едем в Брайтон! У Кэти словно вожжа… там у нее родственники!
— В Брайтон? — Этого он не ожидал.
— Кэти уже там, она нас ждет… Хотели отметить в Лондоне, но все переменилось.— Я врал легко и упоенно, мимика моя играла гримасами досады, вспышками радости и прочими цветами радуги.
— Так это в Брайтоне? — заныл он.— А я еще собирался немного поработать вечером.
Тут я почувствовал, что обкрадываю все человечество. Продержится ли оно, выживет ли, если эссе появится на день позже?
— Я вас очень прошу, Юджин. Я обещал Кэти, что приеду с приятелем. Там будут папаша с сестрой… зануды дикие! Удружите, Юджин! — Я чуть не рыдал.
— А как вы меня представите?
— Как моего партнера по радиофирме, испанца по национальности.
Моя напористость и жалобный тон сделали свое дело, он скинул халат и предстал передо мною в белой сорочке и при галстуке (в дороге он рассказал, что Чехов садился за письменный стол, одевшись, как на заседание земской управы, тщательно выбрившись и отманикюрив ногти — оказывается, только таким образом можно достичь чудес в творчестве).
Наша «газель» словно убегала от погони, мы лихо мчались по автостраде в сторону Брайтона, моя нога так жала на акселератор, что я боялся продавить днище. Вдруг что–то полетело под колеса и я услышал мягкий стук.
— Кошка! — застонал Юджин.— Вы убили кошку!
— Не может быть! — Я чуть не выпустил руль.
— Это ужасно, это просто ужасно! — Он закусил свою лапу и затряс головой, словно старая баба, причитающая у гроба покойника.
Боже мой, кошка! Что же я наделал? Как не заметил бедняжку! Дурной знак, очень дурной! Интересно, какого она цвета? Черного? Но разве я виноват? Я и не видел, как она метнулась под колеса. Что за глупая кошка, вздумалось же ей перебегать автостраду! И именно под мою машину — ведь я люблю кошек. Я люблю, а Римма терпеть не может («Вечно всюду гадят, о этот запах!» — «Я сам буду за ней ухаживать, поставлю ящик с песком в уборную. Мне нужна кошка, Римуля, меня успокаивает, когда в доме кошка. Она словно забирает у меня нервные токи, ее можно гладить, класть рядом…» — «Тебе нужна кошка или я?» — «Странный вопрос!» — «Я не могу жить в одной квартире с кошкой!») — вот и весь сказ, Алекс, и не спорь, мало ли что ты любишь? Кошка перебегала дорогу и была убита. Вот и все. Аминь!
Слева уже остался городишко Гилфорд, когда вдруг со скоростью света меня обошла полицейская машина, грозно просигналив «стоп».
— Извините, сэр, вы превысили скорость! — Ненависть из бобби перла, как пар из кипящего чайника, но установленные законом правила приличия придерживали ее крепкой уздой.
— Сэр,— я тут же выкатился из машины, как колобок, и униженно запрыгал вокруг полицейского (синдром Мекленбурга, где милицейский жезл приводит в трепет любого водителя, не имеющего спецсигналов, превращает в рабскую душонку),— извините, сэр, ради Бога, сэр… у меня ребенок!
— Какой ребенок? В машине?
— В Брайтоне… жена родила несколько часов назад…— барахтался в навозе находчивый Алекс — Она рожала так трудно… столько пришлось пережить…
Я так старался, что еще минута — и родил бы сам, видел бы меня в этот момент дядька, видел бы, как выделывает Алекс кренделя вокруг величественного, как памятник, полицая,— непременно сказал бы: «А что я всегда говорил? Молодец, Алекс! Уж, хитроумный уж, всегда вывернется из любой ситуации, выползет из самой темной задницы!», а наставник Философ, пожевав ошметок ливерной колбасы, поднял бы граненый стаканчик: «Ты молоток, Алик!»
— Мальчик или девочка? — Бобби был наивен и честен.
— Сын! — заорал я фальцетом.— Извините меня, сэр!
И он снисходительно махнул рукой, пропуская нас дальше. Часы показывали половину шестого, и Болонья уже наверняка подкрадывался к «Морскому орлу».
В Брайтон «газель» ворвалась в шесть тридцать, пот лил с меня градом, пришлось достать «Ронхилл» («бей в барабан…») и обмочить им чресла, дабы не бросать вкусную кость коту Базилио и лисе Алисе, которую они радостно глодали бы целый вечер: «Ох уж эти вонючие кенгуру–австралийцы!»
Прибыл я с тяжким чувством: кошка + полицейский = ? Что знаменовало сие? Кому из нас? Мне или Юджину? Бедная кошка, угораздило же тебя, Алекс! Хватит, не думай об этом, думай об операции, впрочем, что в ней сложного? Болонья без тебя установит контакт. Почему Центр прямо не написал, что Болонья проведет беседу с Юджином? Конспирация? Успокойся, ради Бога, тебя ждут любимая женщина и ее почтенные родственники, смени пластинку, Алекс, поставь… как это? «Пою тебя, бог любви Гименей, ты благословляешь невесту с женихом!», а еще лучше произнеси несколько раз и обязательно шепотом: «Когда лошадь украдена, слишком поздно запирать конюшню». Когда лошадь украдена, слишком поздно запирать конюшню. Вот так.
Кэти встретила нас в платье из серебряного атласа с вышитой диадемой у левого плеча, потоки алых кораллов стекали с открытой шеи на белые груди, она сияла суперочаровательной, сногсшибательной улыбкой, с трудом удерживаясь от вполне уместного из–за моего опоздания площадного мата.
