Вадим Кожевников - Щит и меч. Книга вторая
— Неплохое местечко! Как оно называется?
— Пройдемте, — вместо ответа предложил низенький, толкнул перед Вайсом белую дверь в коттедж и, указав на кресла в холле, попросил: — Присядьте.
Он ушел куда-то и через некоторое время появился уже в сопровождении хилого белоголового старика с властным сухим лицом. Лицо это странным образом показалось знакомым Вайсу, но сейчас не было времени задумываться над этим. Старик взял переданное ему низеньким удостоверение, так же внимательно, как все предыдущие, сверил фотографию с оригиналом и, так же, как все они, спрятал документ в карман своего пиджака. Кивнул, отпуская низенького, а Вайсу сказал сухим, скрипучим голосом:
— Пойдемте наверх. Ваша комната там.
Комната была небольшая, обставлена простой и удобной мебелью, на окнах белоснежные кисейные занавески.
Старик сказал:
— Можете называть меня Франц.
Вайс представился:
— Иоганн Вайс.
— Нет, — строго сказал старик. — Нет Иоганна Вайса, есть Петер Краус. — Спросил: — Запомнили: Петер Краус? — И приказал: — Вы примете ванну.
— В таком случае я хотел бы принести сюда свой чемодан.
— Нет, — сказал Франц. — Вам все будет выдано из нашего гардероба, все необходимое, в соответствии с предметами, имеющимися в вашем чемодане.
Пожав плечами, Вайс направился в ванную.
— Возьмите купальный халат, — напомнил старик, указывая на шкаф.
Остаться неожиданно в одиночестве — как это было здорово! Строить какие-либо предположения не имело смысла. Впереди — неизвестность. От него потребуется напряженная настороженность, сосредоточенность всей нервной энергии. А сейчас, если уж представилась такая возможность, необходимо отдохнуть, чтобы набраться сил. И Вайс с наслаждением, бездумно плескался в ванне.
Когда он в купальном халате вернулся в свою комнату, его мундира там не было. На деревянных плечиках висел штатский двубортный темно-серый костюм в полоску, а на крюке у двери — дождевик.
Все остальное лежало в чемодане — не в кожаном, с которым Вайс прилетел в Берлин, а в другом, фибровом. Кто-то тщательно заменил каждую его вещь другой, идентичной, хотя и не все было новое и прежнего качества.
"Работа грубая, но аккуратная, ничего не скажешь", — подумал Вайс и начал одеваться, удивляясь точности размеров всех предметов одежды и обуви: все пришлось впору.
Все, любую мелочь заменили с педантичной скрупулезностью, даже спичечная коробка с незнакомой этикеткой была, как и прежняя, заполнена только наполовину.
Горничная с неподвижным лицом внесла поднос и молча сервировала завтрак на два прибора. И тотчас появился Франц.
— Я составлю вам компанию, — сказал он. Наливая себе кофе, объявил: — Побеседуем, чтобы вам не было скучно.
С первых же его слов стало ясно, что никакая это не беседа, а просто-напросто допрос. И вел его Франц с механической последовательностью, обычной для всех допросов.
— Послушайте, Франц, — в голосе Вайса звучала унылая скука, — если меня хотят здесь заново процедить через фильтры, то ведь я и сам не новичок.
В абвере мы работаем тоньше.
Франц поджал сухие губы.
— Не торопитесь, Петер, все в свое время. — И предложил деревянным голосом: — Итак, вы утверждаете, что в "штабе Вали" были удовлетворены вашей работой.
— Ничего я не утверждаю, — запротестовал Вайс.
— Да или нет?
— Да.
— Откуда у вас такая твердая уверенность?
— Вот отсюда, — Вайс постучал ладонью по сиденью своего стула. — Иначе я не сидел бы здесь, на этом стуле.
— Вы очень самонадеянны. Генрих Шварцкопф — ваш друг?
— Да.
— Чем вызвано его расположение к вам?
— Тем, что я всегда помню, кто я, и не претендую на дружбу с теми, кто занимает более высокое служебное положение.
— Однако со мной вы держите себя несколько развязно, — заметил Франц.
— Я отдаю дань уважения вашему возрасту, но подчиняюсь только старшим по званию.
— Неплохо сказано, — задумчиво протянул Франц. — Неплохо вы пытаетесь выведать, кто я такой.
— О, вы метр! — простодушно согласился Вайс. — Именно это я и хотел узнать.
Блеск в глазах Франца свидетельствовал, что Вайс правильно нащупал его слабое место. Наклонясь к старику, он, понизив голос, сказал доверительно:
— Я преклоняюсь перед вашей проницательностью.
— Нун-ну, не преувеличивайте, — довольным тоном произнес Франц, собирая в углах глаз сухие морщинки, означавшие улыбку.
Свой жизненный путь Франц начал в отеле "Адлон" мальчиком-лифтером и дослужился до высокой должности портье.
Для тайных и явных дипломатов, агентов различных секретных служб отель "Адлон" был традиционной международной биржей. Здесь они заключали сделки между собой: торговали государственными тайнами и сведениями, изобличающими государственных и политических деятелей, — в ход шли и постыдные улики и порочные наклонности. Цены котировались в зависимости от международной ситуации.
Германская тайная полиция неусыпно заботилась о безопасности клиентов этого фешенебельного пристанища международных разведок, тщательно следила, чтобы здесь не нарушались нормы этикета и правила приличия.
Поэтому каждый служащий отеля подвергался строжайшей проверке германской тайной полиции и был ее агентом.
Остановившись в "Адлоне", иностранный клиент мог быть совершенно уверен: многочисленный и высококвалифицированный штат отеля обережет и его и его бумаги от любопытства секретных агентов всех других держав.
Что же касается самой немецкой разведки, то за свои услуги она облагала клиентов "Адлона" как бы незримым налогом и с изящной деликатностью проникала в их тайны. Великолепно подготовленный персонал отеля пользовался для этой цели специальной техникой, которую выпускали фирмы "Филипс" и "Телефункен".
Здание отеля "Адлон" стояло между Браденбургскими воротами и имперской канцелярией.
Когда господин Риббентроп ведал международным отделом еще не пришедшей к власти национал-социалистской партии, он, чтобы пополнить партийную кассу, через доверенных лиц, а иногда и сам лично торговал в отеле "Адлон" оказавшимися в его руках копями важнейших документов германского министерства иностранных дел.
Франц отлично усвоил правила службы.
Прежде всего честность. Он не однажды был свидетелем незаметного исчезновения тех служащих отеля, которые увеличивали собственные доходы, оказывая чрезмерные услуги тому или иному иностранному клиенту. Каждый такой служащий неожиданно умирал тихой смертью в подвальном помещении отеля, где хранились продукты, и тело его вывозили в железном цилиндрическом контейнере для отбросов за город, на мусоросжигалку.
Затем скромность. Формировалась она теми же обстоятельствами. Когда кто-то из служащих позволил себе с улыбкой раскланяться с одним из карателей, его незамедлительно подвергли все той же операции. Правила отеля предписывали обслуживающему персоналу ни в коем случае не подчеркивать свое знакомство с вышестоящими.
Техника фотографирования, деликатные тонкости обследования предметов обихода клиентов, умение обнаружить тайники даже в механизме ручных часов, где умещались микрокопии различных документов, а также схем новейших типов оружия, рецептура только что созданной взрывчатки или заменителя стратегических материалов, — всем этим Франц овладел в совершенстве. И, заняв пост портье, не только с обворожительным гостеприимством принимал каждого клиента в обитель знаменитых деятелей тайного ремесла, но и с беспощадной требовательностью командовал обслуживающим персоналом отеля — людьми, вымуштрованными, как солдаты, бесстрашными, как налетчики, и ловкими, как шулера.
В свое время в отеле "Адлоне" останавливался и Барышев.
Он любезно предоставлял Францу, надеявшемуся найти в его чемоданах тайники и спрятанные документы, возможность рыться в его вещах. Те же сведения, ради которых прибыл сюда Барышев, хранились в деревянной груше, прикрепленной к ключу от номера, и ключ с этой грушей ежедневно принимал из рук Барышева, любезно улыбаясь, Франц. Он и не подозревал, что фотографии физиономий тайных агентов, остановившихся в "Адлоне", хранятся, как в альбоме, в некоем предмете, являющемся собственностью отеля.
Среди фотографий тайных агентов была и фотография самого Франца.
В свое время Барышев показал ее Саше Белому и, подчеркнув выдающиеся способности Франца как ищейки, заметил:
— У него две слабости. Первая — смертельная боязнь в случае разоблачения потерять должность, а вместе с ней и жизнь. И вторая — тайное, мучительное тщеславие непризнанного гения сыскного дела. Мне как-то довелось побеседовать с ним. Я выразил свое восхищение несколькими детективными романами. Он оспорил некое мое суждение, приведя при этом настолько великолепную аргументацию, что она даже представляла для меня известную ценность. Владеет множеством европейских языков, но ни разу не покидал Германии. Берлин знает только по путеводителю — вся его жизнь прошла в отеле. Резиденция Гитлера и его сподвижников находилась в то время в отеле "Кайзергоф", и Франц иногда передавал мне некоторые существенные "сплетни". Ведь служащим запрещалось говорить с клиентами только о том, что относилось к другим постояльцам "Адлона". Все прочие темы не были запретны. Но потом, когда я переселился в "Кайзергоф" и заходил иногда в бар "Адлона", Франц, оскорбленный этой изменой, перестал узнавать меня.
