Дэниел Сильва - Мастер убийств
Жаклин, беспечно хмыкнув, произнесла:
— Звучит довольно зловеще.
Габриель одним неуловимым движением кисти швырнул мячик в темноту.
— Это имеет отношение к шраму у меня на спине.
Габриель поднялся с дивана, включил лампу и еще раз проверил магнитофонные деки, чтобы убедиться, что запись осуществляется по всем правилам и проблем с аппаратурой не будет.
* * *— Что, собственно, ты хочешь сказать о своем шраме? — спросила Жаклин.
— Я хочу тебе рассказать, как он у меня появился.
Юсеф присел на край постели.
— Я солгал тебе о том, как его получил. Но сейчас хочу рассказать об этом всю правду.
Он с шумом втянул воздух, потом медленно выдохнул и негромко заговорил, делая короткие паузы после каждого слова.
— Наша семья осталась в Шатиле после того, как бойцы Фронта освобождения Палестины ушли из Ливана. Быть может, ты помнишь тот день? Об этом писали во всех газетах. Тогда Арафат и его солдаты строем промаршировали по Бейруту, а на набережной стояли израильтяне и американцы и махали им на прощание. После того, как бойцы ФОП покинули территорию Ливана, обитатели лагерей беженцев остались без всякой защиты. Сам же Ливан лежал тогда в руинах. Христиане, сунниты, шииты и друзы стреляли друг в друга, и палестинцы оказались в самом центре этой заварушки. Мы жили в постоянном страхе, что с нами может произойти нечто ужасное. Так ты слышала что-нибудь об этих событиях или нет?
— Тогда я была еще маленькая, но позже что-то об этом слышала.
— Короче, ситуация тогда была чрезвычайно напряженная, и достаточно было одной-единственной искры, чтобы вспыхнул гигантский пожар. И такой искрой оказалось убийство Башира Гемаэля — лидера ливанских христиан-маронитов и председателя временного правительства. Его разнесло на куски при взрыве автомобиля, когда он находился в квартале, который контролировали боевики из партии «Христианская фаланга».
В ту ночь половина Бейрута взывала к отмщению, тогда как вторая половина в страхе затаилась или искала убежище за пределами города. Никто не знал в точности, сторонники какой партии или группировки подложили бомбу в автомобиль Башира. Это мог сделать любой, но фалангисты были убеждены, что это дело рук палестинцев. Они нас ненавидели. Христианам никогда не нравилось, что мы обосновались в Ливане. И теперь, когда бойцы ФОП из Ливана ушли, они решили разобраться с палестинской проблемой раз и навсегда. До того, как Башира Гемаэля убили, он ясно дал понять, кого считает виновником всех бед Ливана. «Здесь обитает народ, без которого эта страна вполне может обойтись, — говорил он. — И этот народ — палестинцы».
После убийства Башира израильтяне вошли в западный Бейрут и заняли позиции неподалеку от лагерей Сабра и Шатила. Они хотели зачистить лагеря от скрывавшихся на их территории бойцов ФОП, но, чтобы избежать потерь, решили пропустить через свои позиции отряды вооруженной милиции фалангистов, которые должны были выполнить за них грязную работу. Мы знали, что произойдет, если милиция фалангистов ворвется на территорию лагерей. Гемаэль погиб, а мы оказались теми козлами отпущения, которые должны были заплатить за его кровь. Готовилась кровавая баня. Израильтяне знали об этом, но ничего не сделали, чтобы предотвратить кровопролитие. Более того, в силу вышеизложенных причин, они этому способствовали.
На закате израильские войска пропустили через свои позиции у Шатилы отряд фалангисгской милиции численностью сто пятьдесят человек. Разумеется, у них были винтовки, но большинство из них были вооружены ножами и топорами. Резня продолжалась сорок восемь часов. Тем, кого застрелили, здорово повезло. Остальные умерли ужасной смертью. Фалангисты рубили людей на куски. Некоторым они отрубали руки и ноги, оставляя эти живые обрубки умирать от болевого шока и кровотечения. У других они заживо сдирали кожу. Они вырывали у палестинцев глаза, потом, ослепленных, привязывали к грузовикам и возили по улицам, пока те не умирали.
Они не пощадили даже детей. Дети, по мнению фалангистов, могли в будущем стать террористами, ну а коли так, то пощады тоже не заслуживали. И они перебили всех детей в лагере. Женщин они тоже перебили. Ведь они давали жизнь будущим террористам. Фалангисты развлекались тем, что отрезали у палестинок груди. Как же иначе? Ведь эти груди вскармливали будущих террористов. Всю ночь фалангисты расхаживали по улицам, врывались в дома и убивали всех их обитателей. Когда сгустилась ночная тьма, израильтяне стали пускать осветительные ракеты, чтобы помочь фалангистам делать их кровавую работу.
Жаклин в ужасе прижала пальцы ко рту, а Юсеф продолжал:
— Израильтяне отлично знали, что происходит в лагере. Их позиции находились в каких-нибудь двухстах ярдах от Шатилы. С крыш окружающих домов они прекрасно видели, как разворачивались события. Они перехватывали переговоры фалангистов по радио. Но они и пальцем не пошевелили, чтобы остановить бойню. Почему, спрашивается, они оставались на своих позициях и ничего не делали? Да потому, что все шло в точности так, как им хотелось.
Мне тогда было семь лет. Мой отец умер. Его убило осколком в то лето, когда израильтяне обстреливали из артиллерийских орудий и ракетами лагеря беженцев во время так называемой «Битвы за Бейрут». Я жил в Шатиле с матерью и сестрой. Ей тогда было лишь полтора года от роду. Мы прятались под кроватью, вслушиваясь с замирающим сердцем в отчаянные вопли погибающих и винтовочную стрельбу. На стенах нашего домика плясали багровые отблески разгоравшегося в лагере большого пожара. Мы молили Бога о том, чтобы фалангисты прошли мимо нашего жилища. Время от времени до нас сквозь окно доносились их голоса. Они смеялись. Страшное дело: они убивали всех, кто встречался им на пути, но при этом позволяли себе смеяться. Всякий раз, когда фалангисты оказывались в непосредственной близости от нашего дома, мать зажимала нам с сестрой ладонями рты, чтобы мы не выдали себя испуганными криками. При этом она едва не придушила мою сестру.
Но вот фалангисты вломились и в наш дом. Я вырвался из объятий матери и пошел им навстречу. Я объяснил им, что все мои родственники убиты и из всей семьи остался в живых только я один. Они засмеялись и сказали, что я присоединюсь к своим родственникам в самое ближайшее время. Один из фалангистов схватил меня за волосы и вытащил из дома. Потом он сорвал с меня рубашку, вынул нож и срезал у меня со спины большой кусок кожи. После этого он привязал меня к грузовику, сел в кабину и, включив мотор, поволок по лагерю. В скором времени у меня начало мутиться в голове, но прежде чем лишиться сознания, я увидел, как один из фалангистов вскинул винтовку и выстрелил в меня. Потом выстрелил другой. Я понял, что они использовали меня в качестве учебной мишени.
Не знаю как, но я выжил. Возможно, они решили, что я умер, и швырнули меня на обочину. Когда я пришел в себя, лодыжки у меня все еще были связаны — той самой веревкой, которой меня привязывали к грузовику. Я заполз под кучу мусора и затаился. Я скрывался там полтора дня. Когда резня закончилась и фалангисты ушли из лагеря, я выбрался из убежища и побрел к своему дому. Труп матери лежал в нашей семейной постели. Она была нагая, и видно было, что фалангисты ее изнасиловали. А потом они отрезали ей груди и убили ее. Осознав все это, я стал разыскивать сестру. И нашел на кухне. Она лежала на столе. Фалангисты изрубили ее на куски, разложили окровавленные сегменты плоти по кругу, а в центре водрузили голову.
Жаклин сорвалась с места и бросилась в ванную, где ее вырвало. Юсеф пошел за ней следом и, пока ее рвало, поддерживал над раковиной ее содрогавшееся от спазмов тело.
Когда из ее организма уже ничего, кроме желчи, не выделялось, Юсеф сказал:
— Ты спрашивала меня, почему я так ненавижу евреев. Ответ прост: я ненавижу их потому, что они послали фалангистов нас убивать. Потому что они стояли на своих позициях и ничего не делали, пока христиане, их лучшие друзья в Ливане, насиловали и убивали мою мать, а потом рубили на куски мою сестру. Теперь, надеюсь, ты понимаешь, почему я выступаю против так называемого мирного процесса на Ближнем Востоке? Разве мы, палестинцы, можем доверять этим людям?
— Я тебя понимаю...
— Ты действительно меня понимаешь, Доминик? Это возможно?
— До конца? Сомневаюсь, чтобы это было хоть кому-нибудь под силу.
— Как бы то ни было, я был с тобой предельно честен — во всем. Теперь скажи: ты мне все о себе рассказала? У тебя нет от меня никаких секретов?
— Ничего существенного я от тебя не утаила.
— Ты говоришь мне правду, Доминик?
— Правду.
* * *В четыре часа пятнадцать минут утра в квартире Юсефа раздался телефонный звонок. Он разбудил Юсефа, но не Габриеля. Все утро он сидел у магнитофонной деки, снова и снова перематывая пленку и слушая рассказ о событиях в Сабре и Шатиле. Телефон прозвонил только раз. Юсеф хрипловатым со сна голосом произнес:
