Джеймс Грейди - Гром
На ее правом плече болталась черная сумочка; край оберточной бумаги выбился из-под застежки.
– Очень жаль, – сказала она.
– Эмма, что…
– По-твоему, эта комната выглядит нормально?
– Этот кавардак устроила служба безопасности, желая убедиться, что в офисе нет ничего, связанного со… смертью Фрэнка.
– Ну и что им удалось обнаружить?
– Ничего, – сказал Джон. – Спроси у них.
– Думаешь, я имею доступ к такой информации? – Ее глаза сузились. – Ты не будешь убеждать меня, что получил эти синяки, неосторожно бреясь?
– Боевые искусства. Помнишь, однажды за ленчем я рассказывал тебе, что практикуюсь…
– Ты сказал, что это не имеет ничего общего с мордобоем.
– Я имел дело с одним парнем, который был зол на меня.
– Да неужели? Я его понимаю. – Она тряхнула головой. – Ты попросил меня сделать работу выпускника школы, хотя у тебя гораздо больше возможностей, чем у библиотеки конгресса. Я сделала это, возможно, потому, что хочу верить, что ты прав.
– Конечно, прав. Меня интересовало…
– Все равно все это мне не нравится. Это ты цэрэушник, а не я. Это твоя обязанность отвечать на запросы. Ты ведь цэрэушник? – повторила она.
– Ты прекрасно знаешь, кто я.
– Не надо мной играть. Подло использовать меня и мое служебное положение!
– Здесь нет никакой игры.
– Лучше бы это было правдой. Не думай, что мой босс будет таскать для тебя каштаны из огня, а я помогать ему…
– Скажи ему.
Она прищурилась:
– Что?
– Скажи сенатору Хандельману, что я просил тебя сделать это как друга. Но я забыл, что это Капитолийский холм: здесь не место такому чувству, как дружеское расположение.
– Не прикидывайся невинной овечкой.
Зазвонил телефон.
Эмма нахмурилась:
– Разве ты не собираешься ответить?
Рубашка прилипла к спине Джона, сердце прыгало в груди.
– Это, должно быть… просто деловой звонок.
– Почему ты не хочешь…
Телефон зазвонил опять.
– Ты настолько не доверяешь мне, что даже не можешь ответить на звонок? – сказала она. – Скажи «подождите минуту», или «я вам перезвоню», или…
После третьего звонка телефон смолк. Воцарилась тишина.
– Что за дело такое, которым ты занят? – спросила она.
– Ничего плохого. Ничего противозаконного. Ничего, что имеет отношение к тебе.
– Мертвый американец в Париже? Американец, чья компания имела несколько пустяковых правительственных контрактов? После того, как ты попросил меня помочь, это стало касаться и меня. К тому же кто-то наставил тебе синяков. Я думала, ты хочешь, чтобы я позаботилась о тебе.
– Я – да.
«Правда. Это правда», – подумал Джон.
– Джон, не надо мне лгать.
– Ты думаешь, что мужчина и женщина когда-нибудь смогут сказать друг другу всю правду?
– Исключено. – Она даже не моргнула. – Но это касается не «мужчины и женщины», это касается нас с тобой.
Он не нашел достойного ответа на ее слова.
– Не надо со мной играть, – сказала она, помолчав. – Злоупотреблять моими чувствами и моим служебным положением. Ты завлек меня слишком далеко… чтобы это не имело значения. Не надо так поступать.
– Я не хотел причинить тебе боль.
– Большинство людей испытывают такое чувство к собакам. Полагаю, что я заслуживаю несколько большего, чем собака.
– Я больше не буду просить тебя ни о чем. – Правда, пусть это будет правдой. – Я не хочу ставить тебя в такое положение…
– Я не отказываюсь помогать тебе…
– Ложное, как ты считаешь, положение, – продолжил Джон. – Делай так, как считаешь нужным. На мой взгляд, в этом нет необходимости, но если ты расскажешь Хандельману…
– О чем?
– О той помощи, которую мне оказала.
Но ты будешь вынуждена лгать. Ты прекрасно знаешь, что не сможешь рассказать ему всю правду. Сенатор, должно быть, покачает головой, удивится не кажущейся несвязанности сведений, но тебе, твоей интуиции, твоему профессионализму и загадке отношений мужчины и женщины. Ты знаешь это лучше, чем я. Ты не сможешь рассказать ему. Ты не захочешь.
До тех пор, пока некое чудовище пугает тебя, сердит тебя, давит на тебя.
Скомпрометирована. Зажата. Поймана в ловушку. В ее глазах отразилось смятение.
– Как бы ты ни поступила, – сказал Джон, – это решать тебе.
– И это все, что ты мне скажешь? – прошептала она.
– Что ты имеешь в виду?
– А как насчет тебя? Какой выбор сделал ты?
Сердце заколотилось.
Посмотри на нее.
Посмотри на нее.
Не надо ей говорить. Невозможно ей сказать. Нельзя позволить ей узнать. Держи ее подальше. На безопасном расстоянии.
Сохрани контроль. Не дать ей взять в руки…
– Поцелуй меня, – попросила она. Холодно. Осторожно.
Ее дыхание стало частым и неровным, когда он подошел ближе. Аромат кокосового шампуня, благоухание роз. Он увидел себя в ее голубых глазах и притянул ее ближе. Она запрокинула голову.
Наклонился к ней.
Коснулся ее сердито сжатых губ. Дрогнув, они раскрылись.
В нем запылал огонь. Он ощутил тепло ее восхитительного тела сквозь плотную ткань костюма. Вскрик – как эхо предсмертного вопля Фрэнка. Дыхание лет, наполненных желанием и ожиданием. Это была Эмма. Именно она. Здесь. Сейчас. Ее обнаженные бедра в нереальном голубом полумраке комнаты – округлые белые миры, и он, движущийся в нее, в нее, в нее. Она знает, наверняка знает, что это могло бы быть истиной, единственной истиной, чувствуя, что сила пробуждается от их поцелуя, чувствуя пределы этой истины и границы его лжи. Она тоже это ощущает.
Эмма отстранилась.
Молчи.
Сохраняй контроль! Не позволяй…
И молчи. Но она все равно «слышит». У нее те же мысли.
– О Боже, – сказала она.
Эмма отвернулась и отошла в сторону.
– Черт тебя подери, – прошептала она. – Ничего не понимаю! Объясни мне что-нибудь, – попросила она. Жестом заставила его молчать. – Нет, ничего не говори, мне не надо вежливой лжи. Я знаю, ты не можешь без нее обойтись. Пора бы мне уже понять это. Все то же дерьмо. Позволь мне угадать самой. Посмотрим, смогу ли я дать этому определение. Может быть, у меня на лбу написано: «простофиля». Впрочем, все это не имеет значения, не так ли? Поскольку это всего лишь личное.
– Что случилось…
– Не продолжай, – оборвала она. – Боже, даже не скажешь, что мы расстались, ты никогда не подпускал меня близко… Всего лишь приятное времяпровождение. Ха! Всего лишь немного расслабиться. Маленькая эротическая «оперативная работа».
Она одарила его злобной улыбкой:
– У тебя никогда не будет лучшей любовницы, чем я.
– Я знаю.
И он понимал, что она права.
– Что еще ты знаешь и когда ты узнал это? – Она задавала вопросы с интонациями прокурора. – Черт побери твои лживые глаза. Черт побери меня, безмозглую дуру.
Перед тем, как открыть дверь:
– Ты мой должник. Ты занят кровавыми делами. Дай мне знать, если решишь убить и меня тоже.
Шум внешнего мира доносился через открытую дверь.
Сверкая глазами, Эмма вытащила из сумочки конверт.
– Вся твоя тяжелая работа только ради этого, – сказала она.
Она швырнула конверт на пол. Добавила:
– Стоит ли она того?
Звуконепроницаемая дверь хлопнула за ее спиной.
Представил удаляющееся цоканье ее шпилек.
Пусть она исчезнет, она должна исчезнуть, забыть это, оставить меня в покое. Только бы она не пошла к своему боссу Хандельману или…
Благоухание роз.
Не думать о пепле в ее сердце.
Ты упустил свой шанс.
Невозможно. Не сейчас. Не важно.
Поверь этой лжи. Продолжай идти.
Посмотрел на часы: почти полдень.
Подобрал конверт.
Взглянул на свое изломанное отражение в зеркале жалюзи. Голубые поверхности отражали пятно на его губах, оставленное алой помадой Эммы, – темный штрих. Как кровь.
Зазвонил телефон.
Глава 34
На обеденном столе Фрэнка лежала выложенная веером пачка банкнот.
Фонг сообщила:
– Двадцать семь тысяч наличными. И еще чековая книжка на имя некоего Жана Малитэ с тринадцатью тысячами долларов. Мама в шутку говорила, что он из тех, кто забывает выбрасывать мусор. Жан Малитэ – один из псевдонимов отца.
– Ты нашла это здесь?
Джон раскрыл и осмотрел со всех сторон книгу по истории кино в твердом переплете, дыру, вырезанную в середине.
– И принялась непрерывно звонить тебе. У моего отца за всю жизнь никогда не было двадцати семи тысяч долларов наличными.
– А почему ты решила, что это не его?
– Кроме того, этот тайник. Он профессионал и довольно основательно почистил наш дом, спрятал эту пленку на видном месте, избавился от моих фотографий, и после этого ты говоришь мне…
