Роберт Ладлэм - Предательство Тристана
– Ништо это не был олень!
Прозвучал еще один голос, третьего члена команды:
– Артем прав. Это был олень. Здоровенный бык. Но ты промазал.
– Я знаю, шо такое олень! – возразил самый молодой. – Я всю жизнь охотничаю, ишшо с мальчишек.
– Ты мальчишка и есть, и ты только что стрелял в оленя и промазал, – назидательным тоном произнес один из старших.
– Хорошо, хорошо, пусть это будет олень, – уступил молодой, – но я уверен, шо видал человека. Я знаю, чем человек не схож с оленем. – Впрочем, его протесты были встречены насмешками спутников.
По начавшему слегка вздрагивать и срываться голосу молодого солдата и насмешкам его спутников было ясно, что патруль больше не уверен в существовании мужчины, убегавшего от них через лес.
– Вижу, ты, Саша, радуешься своей небольшой охотничьей экспедиции? И это после того, как ты протащил нас двадцать километров по этому проклятому лесу! А я вот что скажу: хватит спорта на сегодня. И так холодно, да и смена наша вот-вот кончится.
– И впрямь холодно, – подхватил второй. – Орденом Сталина награждается молодой товарищ Шубенцов за его отважную попытку разыскать и ликвидировать контрреволюционного оленя, несмотря на сопротивление его сторонников-кулаков. Ну а теперь пойдемте наконец.
Еще долго – самое меньшее полчаса, хотя он утратил счет времени, – Меткалф лежал, захороненный под ветками, листьями и грязным снегом, прежде чем решился выбраться оттуда. Он слышал, как патрульные НКВД уходили, громко разговаривая. Они непрерывно осыпали насмешками младшего, первым заметившего Меткалфа. То, что они решили, будто молодой патрульный действительно увидел оленя и начал стрелять по нему, было большим счастьем для Меткалфа. Вскоре они полностью убедили себя, что в лесу был олень, а не убегающий человек. И остроглазому младшему члену патруля, который действительно видел Меткалфа, правда, только его силуэт и издалека, больше не верили ни на грош. Однако Меткалф долго ждал, пока не решил, что ни один из патрульных не остался караулить. Возможно, вместо них заступила другая смена, но никаких признаков этого он не слышал.
Тем временем, хотя тело успело занеметь, к ногам, напротив, возвратилась некоторая чувствительность. После короткого отдыха ему стало заметно лучше. Сделав немалое усилие, он сумел подняться и стряхнуть с себя лед, снег и мертвые листья. Он дико замерз и вымотался, но ему нужно было обязательно уйти отсюда. К счастью, ночное небо несколько расчистилось. Сквозь волнистые туманы пробилась луна и залила печальные поляны слабым светом, так что Меткалф получил возможность ориентироваться. С помощью компаса и фонаря он пробирался через лес к даче, все время оставаясь настороже и ловя малейший звук, чтобы не пропустить возможное появление патруля. Он должен найти способ вернуться в Москву, и дача была самым подходящим местом для того, чтобы сделать это. Там имелись машины, которые он при необходимости мог бы украсть, были гости, которые могли бы подвезти его обратно в город.
Репутация пьяницы, ловеласа и завсегдатая вечеринок могла бы пригодиться для объяснения его невообразимо растерзанного вида: он мог застенчиво сказать, что, мол, ушел с девушкой; мог сказать, что слишком набрался, свалился, потерял сознание… Да, придется сочинить новую легенду, и ей вполне могут поверить. Конечно, если жена посла еще оставалась там, а она должна была остаться, поскольку они пригласили гостей на весь уик-энд, – она, несомненно, поверит самым диковинным рассказам. Конечно, она видела, как он уехал, но ее нисколько не удивит, если она узнает, что он по дороге познакомился с какой-то женщиной.
Но, приблизившись к даче, Стивен натолкнулся на тот самый сарай, который видел с веранды. Здесь посольство держало своих лошадей. И здесь он мог проспать остаток ночи, не опасаясь никаких вопросов. Стивен тихонько вошел в сарай, пытаясь не разбудить животных.
И все же, войдя, он услышал похрапывание и сопение лошадей. В конюшне, вероятно, ради спокойствия животных, горел керосиновый фонарь, испускавший колеблющийся желтый свет. Денников было десять, но в них оказалось лишь три лошади: великолепные представительницы арабской породы – две вороных и одна гнедая. Гнедая заржала при виде человека. Животные были изумительно красивыми, но нервными, и если бы Меткалф не сумел успокоить их, они разволновались бы и могли бы даже разбудить гостей, спавших в расположенном поблизости доме.
Одна за другой лошади начали вздергивать и выгибать шеи, издавая носами мягкие сопящие звуки. Если в первый момент они настороженно вздернули уши, то теперь снова опустили их, прислушиваясь к спокойному голосу человека. Меткалф подошел к ближней лошади и, конечно, приблизился не сзади, что могло бы напугать ее, а сбоку, что-то ласково приговаривая. Лошадь негромко фыркнула, когда человек начал поглаживать ее по шее, холке, гладкому боку; прошло несколько минут, и она совсем успокоилась. Ее уши склонились вперед, нижняя губа отвисла. Глядя на нее, начали успокаиваться и другие. Их дыхание стало ровным, почти неслышным.
Расположившись на ночлег на охапке сена и ощущая тепло, исходящее от керосинового фонаря, Меткалф заснул. Сон, ужасно необходимый ему, пришел быстро и был глубоким, хотя и заполненным странными обрывочными сновидениями.
Его разбудил упавший на лицо луч яркого солнечного света. Было раннее утро, и хотя он, если бы ему дали такую возможность, проспал бы еще пару часиков, Стивен отдавал себе полный отчет в том, что ему пора убираться отсюда.
У него все болело, от ночлега на неудобном импровизированном тюфяке разболелись ушибы и обнаружилось растяжение связок, которое он заработал во время своего безумного бегства через лес. Пальто и брюки облепила пыльная солома. Он сел и провел ладонью по лицу, протер кулаками усталые глаза.
Внезапно ржавые петли громко заскрипели, и помещение залил утренний солнечный свет. Дверь распахнулась. Меткалф соскочил с сена, метнулся в пустой денник и прижался к стене. Арабские красавицы негромко заржали, но это был звук не тревоги, а приветствия. Они, явно, узнали вошедшего.
Меткалф – тоже.
Это была Лана, одетая в костюм для верховой езды и с платком на голове.
18
– Лана, – негромко произнес он.
Увидев его, она вскинула брови, но почему-то не показалась сильно удивленной. Прежде чем она успела принять неодобрительное выражение, Меткалф заметил, что в ее лице мелькнула и поспешно скрылась самая неподдельная радость.
– Стива? – Казалось, она пытается заставить себя говорить холодным тоном. – Но ведь мы же условились – завтра в Сокольниках, когда стемнеет.
– Видимо, я не мог дождаться.
Она покачала головой и захихикала, не в силах выдержать напускную строгость.
– Только посмотри на себя! Что случилось с человеком, одевающимся лучше всех в Москве?
Он знал, что походит на бродягу: солома торчала у него в волосах и густо покрывала пальто и серый фланелевый костюм, и пахло от него лошадью.
– Вот видишь, до чего ты меня довела, дуся!
– Я иду кататься. Это одно из моих немногочисленных удовольствий в эти дни.
– А твой друг-немец?
Она скорчила гримасу.
– Он редко встает до полудня. И даже не заметит, что меня нет. Вообще-то в доме еще все спят.
– В таком случае ты не будешь возражать, если я присоединюсь к тебе?
Она чуть заметно наклонила голову.
– Я не буду возражать.
Она ловко седлала лошадь; Меткалф от нее не отставал. Его мать держала лошадей и позаботилась о том, чтобы он научился ездить верхом лишь немногим позже того, как научился ходить. Но он был удивлен тем мастерством, которого Лана достигла в верховой езде; это, видимо, относилось к приобретениям последних нескольких лет. Как и многие другие перемены в ней, подумал он.
В лес уходила дорожка для верховой езды, которую он прежде не замечал. Ее давно не расчищали, и всадников то и дело хлестали тоненькие веточки. Меткалф предоставил своей спутнице выбрать темп. Когда дорожка немного расширилась, Светлана наклонилась вперед, негромко причмокнула и стиснула ногами бока лошади. Ее гнедая без труда перешла на легкий галоп. Светлана ехала верхом так, будто занималась этим всю жизнь. Дорожка снова расширилась, позволив всадникам ехать бок о бок друг с другом; но когда она сузилась, женщина снова вырвалась вперед. Стивен запрокинул голову, подставив лицо мягким лучам утреннего солнца; они грели, и это успокаивало его. За те минуты, пока они ехали молча, он был убаюкан ритмичным галопом. Это так походило на добрые старые времена. Страх, ужас, подозрения – все осталось где-то позади. Он глядел на гибкую фигуру женщины, которая, казалось, совершенно сливалась с лошадью. Безупречные черты ее лица, подчеркиваемые веселой цветной косынкой, были особенно красивы во время отдыха. Печаль, которая, казалось, владела ею, улетучилась. О боже, как же он любил ее!
