Роберт Ладлэм - Предательство Тристана

Роберт Ладлэм

Предательство Тристана

Москва, август 1991

Блестящий черный лимузин со стеклами, оклеенными пуленепробиваемой поликарбонатной пленкой, с шинами, не боящимися проколов, защищенный по последнему слову науки и техники керамической броней, которая кое-где дополнялась пластинами из броневой углеродистой стали повышенной твердости, казался чертовски неуместным на грунтовой дороге, уходящей в глубь Битцевского лесопарка, занимающего изрядный кусок юго-западной части города. Это был почти девственный лес с густыми березовыми и осиновыми рощами, между которыми привольно росли сосны, вязы и клены; здесь в мыслях всплывала память о кочевых племенах каменного века, бродивших по изуродованной отступившим ледником земле и охотившихся с самодельными копьями на мамонтов среди природы, державшей наготове кровожадные зубы и когти. А бронированный «Линкольн Континенталь» напоминал о совсем иной цивилизации, использующей совершенно другое насилие: об эпохе снайперов и террористов, вооруженных автоматами и осколочными гранатами.

Москва являла собой осажденный город. Столица сверхдержавы балансировала на грани краха. Взбунтовавшиеся коммунисты-консерваторы пытались вырвать Россию из рук реформаторов. В город вошли десятки тысяч солдат, готовых стрелять в его жителей. Колонны танков и бронетранспортеров с грохотом перли по Минскому шоссе и Кутузовскому проспекту. Танки окружили здание Моссовета, телецентр, здание Верховного Совета, караулили возле редакций газет. По радио нельзя было услышать ничего, кроме призывов группы заговорщиков, называвшей себя Государственным комитетом по чрезвычайному положению. После нескольких лет продвижения к демократии Советский Союз мог снова вернуться во власть темных сил тоталитаризма.

В лимузине сидел пожилой человек с седыми волосами и красивыми, аристократическими чертами лица. Это был посол Стивен Меткалф, живое олицетворение американского истеблишмента[1], советник пяти президентов начиная с Франклина Делано Рузвельта, чрезвычайно богатый человек, посвятивший жизнь службе своему правительству. Посол Меткалф – он уже давно находился в отставке, и звание посла являлось всего лишь почетным титулом – был срочно вызван в Москву старым другом, занимающим высокое положение в правящих кругах советской власти. Посол не встречался с этим человеком лично уже несколько десятков лет: их отношения были глубоко захороненной тайной, не известной никому ни в Москве, ни в Вашингтоне. Русский друг – его кодовое имя было Курвеналь – настаивал на свидании именно в этом пустынном месте. Он сильно волновался, но времена и впрямь были тревожными.

Углубившийся в раздумья, но – это можно было заметить с первого взгляда – сильно возбужденный старик вышел из своего лимузина лишь после того, как четко увидел своего друга, генерала с тремя звездами на погонах, тяжело припадавшего на протезную ногу. Сделав первые несколько шагов, американец окинул лес пристальным взглядом своих все еще зорких, хотя и выцветших глаз, и кровь у него в жилах похолодела.

Он обнаружил за деревьями наблюдателя. Второго… Третий наблюдатель! Его и русского, скрывавшегося под кодовым именем Курвеналь, выследили!

Это беда для них обоих!

Меткалф хотел крикнуть своему старому другу, предупредить его, но в следующий момент заметил вспыхнувший на линзе оптического прицела винтовки отблеск луча заходящего солнца. Это была засада!

Всерьез испугавшись, пожилой посол повернулся и со всей скоростью, какую допускали его подагрические ноги, заковылял к своему бронированному лимузину. При нем даже не было телохранителя; впрочем, он никогда и не ездил с ними. Посла сопровождал только водитель – безоружный американский морской пехотинец, которого выделило в его распоряжение посольство.

Внезапно к нему со всех сторон кинулись люди. Одетые в черную форму, в черных беретах военного образца и вооруженные автоматами. Они окружили его, и он начал было отбиваться, но он уже не был молод – он давно уже был не молод; ему постоянно приходилось напоминать себе об этом. Это похищение? Его взяли заложником? Он хрипло крикнул своему водителю.

Люди в черном проводили Меткалфа к другому бронированному лимузину – русскому правительственному «ЗИЛу». Охваченный страхом, он забрался в салон через заднюю дверь. Там уже сидел генерал с тремя звездами.

– Что это, черт возьми, такое? – прохрипел Меткалф, ощущая, как его панический испуг сходит на нет.

– Приношу вам глубочайшие извинения, – ответил русский. – Времена сейчас опасные, неверные, и я не мог допустить даже малейшего риска, что с вами что-то случится, пусть даже здесь в лесу. Это мои люди, они подчиняются мне и прекрасно обучены противотеррористическим действиям. Вы слишком важная персона для того, чтобы подвергать вас какой-либо опасности.

Меткалф пожал руку русскому. Генералу перевалило за восемьдесят лет, его волосы были белы как снег, но ястребиный профиль оставался таким же резким. Он кивнул водителю, и автомобиль тронулся с места.

– Я очень благодарен вам за то, что вы приехали в Москву. Понимаю, что мой срочный вызов должен был озадачить вас.

– Я знал, что здесь назревает что-то вроде государственного переворота, – откликнулся Меткалф.

– События начали развиваться быстрее, чем мы ожидали, – понизив голос, сказал русский. – Заговорщики получили «добро» у человека, известного под кличкой Дирижер. Возможно, сейчас уже слишком поздно для того, чтобы помешать захвату власти.

– Мои друзья в Белом доме следят за происходящим с большой тревогой. Но у них полностью связаны руки: Совет национальной безопасности уверен в том, что вмешательство почти неизбежно приведет к ядерной войне.

– Обоснованное опасение. Эти люди отчаянно пытаются свергнуть режим Горбачева. Они пойдут на все. Вы видели танки на улицах Москвы? Теперь заговорщикам остается только приказать своим силам перейти в атаку. Ударить по гражданским жителям. Это будет кровопролитие. Погибнут тысячи! Но такой приказ не будет отдан, если Дирижер не даст «добро». Все завязано на нем, он основа всего.

– Но он не принадлежит к числу заговорщиков?

– Нет. Он, знаете ли, не входит ни в один круг или кружок и дергает за рычаги власти в абсолютной тайне. Он никогда не появится на пресс-конференции; он действует из глубокой тени. Но он симпатизирует заговорщикам. Без его поддержки переворот, несомненно, провалится. При его поддержке – столь же несомненно, свершится. И в России снова воцарится сталинистская диктатура, а мир окажется в полушаге от ядерной войны.

– Почему вы вызвали меня сюда? – спросил Меткалф. – Почему меня?

Генерал повернулся к Меткалфу, и в его глазах Меткалф увидел страх.

– Потому что вам единственному я доверяю. И вы единственный, у кого есть шанс добраться до него. До Дирижера.

– Но с какой стати Дирижер станет слушать меня?

– Я думаю, вы это сами знаете, – спокойно ответил русский. – Вы можете изменить ход истории, мой друг. В конце концов, мы с вами знаем, что однажды вы это уже сделали.

Часть I

1

Париж, ноябрь 1940

Город света был погружен в темноту.

С тех пор как шесть месяцев назад нацисты вторглись во Францию и подчинили ее себе, самый великий из городов мира опустел и сделался несчастным. На набережных Сены не было ни души. Триумфальная арка, площадь Этуаль – эти великолепные сияющие ориентиры, озарявшие в недавнем прошлом ночное небо, – казались мрачными и заброшенными. На Эйфелевой башне, где прежде развевалось французское трехцветное знамя, болтался нацистский флаг со свастикой.

В Париже было тихо. На улицах почти не попадались автомобили, тем более такси. В знаменитых гостиницах поселились нацисты. Прекратились веселые кутежи, гулкий смех ночных гуляк и гомон пьяниц. Пропали также птицы, их сгубил дым горящего бензина, висевший над городом в первые дни немецкого нашествия.

Ночами люди в основном сидели дома. Они боялись оккупантов, комендантского часа, новых законов, которым должны были подчиняться, одетых в серовато-зеленую форму солдат вермахта, вышагивавших по улицам с покачивающимися над плечами штыками винтовок, с револьверами у пояса. Город, еще недавно исполненный гордости, погрузился в отчаяние, голод, страх.

Даже аристократический проспект Фоша, самая широкая улица в Париже, окаймленная красивыми белокаменными фасадами, стала холодной и мрачной, по ней гулял пронизывающий ветер.

Но и в мрачности было исключение.

Один hotel particulier – частный особняк, хотя его вполне можно было назвать и дворцом – сиял ярким светом. Снаружи можно было расслышать негромкую музыку: джаз-оркестр играл свинг. Кроме музыки, доносились звон фарфора и хрусталя, возбужденные голоса, беззаботный смех. Это был блестящий остров избранных, казавшийся особенно ярким на фоне всеобщей мрачности.